Время нас не обгонит. Стихотворения

***

в темноте ворочаясь и вздыхая

ненадолго выбравшись из сети

он плывет внутри своего шанхая

на ведущей лодке из десяти

он плывет в закатные волны вброшен

как пророк влекущий к себе толпу

длинный шест распугивает рыбешек

в глубине течения хуанпу

над водою мутной ложится низко

желтый смог и в легких горит как яд

достигая берега сан-франциско

где уже закончился листопад

и проснувшись утро во рту катая

под сигналы почты голосовой

он глядит из внутреннего китая

в облака осенние над москвой

 

***

в кафетерии пахнет цукатным хлебом

            запах кофе тонок как органза

я сажусь под плакатом наоми кемпбелл

            переждать покуда шумит гроза

 

вызревающий вечер обметан синью

            а напротив у стойки где ярок свет

золотистая девушка в джинсах скинни

            улыбается парню в бейсболке ред

 

за окном в отдаленьи звенит столица

            разбиваются капли искрят вразлет

и горчит в стакане моем корица

            а у них в бокалах темнеет лед

 

но когда отгремят в водостоках реки

            время выйдет за мною в дверной проем

где мерцает воздух как платье бейкер

            а они останутся здесь вдвоем

 

 

***

над аллеями дым горьковатый и едкий

за деревьями в небе плывут этажи

обескровленный лист отмирает от ветки

но с последнею силой

цепляясь дрожит

 

угасают цветы завернувшись в бутоны

чтоб сберечь в сердцевине немного тепла

и кусты у дороги в молчании тонут

сберегая от ветра

сухие тела

 

нет печальнее смерти что краски разбудит

под завесу осенней тоски осевой

так когда умирают красивые люди

видеть их угасанье

страшнее всего

 

***

                                 подземный флот уже плывет к тебе

                                 лавируя меж темными корнями

                                                              Г. Каневский

 

мы лежим в середине москвы там где тонок слой

а под нами гудят поезда а над нами поток живой

 

сообщаемся мы кодировками лет и зим

по грунтовым течениям зыбких земных трясин

 

и живым не расслышать темной воды рингтон

а нам пишут в ответ куликово и арлингтон

 

а нам пишет в ответ подземной глуши родня

и мамаев курган и катынская ребятня

 

мы лежим под москвой где гулко поют ветра

наша почта работает с вечности до утра

 

вымываясь с последним кальцием в перегной

наше мертвое слово дышит в горсти земной

 

***

тусклый фонарь платформа мокрые сигареты

сонно наощупь люди ищут в карманах спички

свет преломлен и порван – лучше совсем без света

зябко и зыбко скоро первая электричка

 

город сюда не едет время нас не обгонит

четким не станет резким тащится еле-еле

ляжем-поляжем в тесном полусыром вагоне

ляжем-поляжем вместе в утренней колыбели

 

где беспокойный тяжкий сон на дожде настоян

осень плывет по окнам влажным теплом объята

спите-поспите скоро кончится подмосковье

едем-поедем в город взрослые октябрята

 

едем-поедем тихо дети детей рабочих

старые пионеры новых чужих заветов

тянет-потянет поезд черный обрывок ночи

ляжем-поляжем рядом вне темноты и света

 

экскурс (I)

 

черное дерево тридцать восьмой засечка

снежный циклон отходит к улан-удэ

пункт пересылки

лагерь вторая речка –

энное из чистилищ нквд

 

души еще теплы в животах условных

жадно зима кладет их в пустой карман

кто не в строю

да васька из уголовных

рецидивист со стажем и наркоман

 

время ползет по венам и тихой сапой

пережигает нервы крадет умы

снова уходят

парии по этапу

до никому неведомой колымы

 

выстроим мир – в рабочем своем процессе

лом не ронять на лед и пахать без слов

кто не в строю

да кто-то из тех

профессор

интеллигент классических языков

 

дальневосточный ветер свистит в бараке

полубезумный сон вытесняет грусть –

кто там когда-то

улицей шел во фраке

кто там стихи зачитывал наизусть

 

страшной судьбы не высмотрев указатель

в жизнь где в крови лютует тифозный штамм

кто не в строю

опять говорят писатель

имя не помню

кажется – мандельштам

 

***

над супермаркетом 

свет горит

вечер 

спешит народ

дед привалился 

спиной к двери

загородив проход

 

сполз он 

нелепо задрав плечо

видя лишь тьму вдали

тут же наемник 

из местных ЧОП

вырос из-под земли

и процедив 

ну твою же мать 

голосом не щенок 

батя – сказал – 

здесь нельзя лежать

это запрещено

 

грозной фигурой своей тяжел

форма тесна в плечах

и умирающий 

ликом желт

выдавил – 

я сейчас

 

и улыбнулся –

уже во сне

с жизнью уже на вы –

слыша как шепчется

первый снег

в спальной глуши 

москвы

 

***

              Памяти пассажиров рейса K-79268,

               Шарм-Эль-Шейх – Санкт-Петербург.

 

рассчитай нам абу камил переход в иное

время в древнем порядке чисел алмукабалы

это мы переходим в теплое как парное

молоко пространство что раньше не предавало

из чужой земли во имя отца и сына

в золотое утро с привкусом керосина

 

это мы говорим о море и местных птицах

это в наших айпадах зноем размыта гиза

это в тысячах селфи наши смеются лица

это мы говорим пока закрывает визы

нам чиновник с таможни будто творец эстампа

монотонным движеньем точным ударом штампа

 

ты же знаешь что будет вольник небесной силы

закрывая глаза на долгое время взлета

это ты замираешь в небе абу камила

это солнце твое над крыльями самолета

это ты бездонную синюю тьму сминая

приникаешь щекой к песчаной груди синая

 

***

капли стучатся в стекло

зреют дожди в октябре

и сохраняя тепло

замкнута ночь во дворе

 

мелкою рябью река

комкает темную высь

кажется вдруг коротка

эта огромная жизнь

 

где повзрослевши едва

мира не зная всего

я уже года на два

старше отца своего

 

***

теплый день затянут облаками

торопливо к сумеркам гоним

подмосковье пахнет шашлыками

и углем древесным покупным

 

в сладковатом воздухе осеннем

чуть клонясь с порывами ветров

подмосковный лес по воскресеньям

расцветает пятнами костров

 

и плывет нажористый и дымный

рваный смог над жизнью городской

где так остро пахнет неизбывной

прикипевшей к осени тоской

 

Семь  дней

 

?νας

 

теодоро

 

алоха оэ поет он немного сипло

да леску на спиннинг наматывает зевая

и ветром носима песня его живая

о дальних гавайях

под утренним солнцем кипра

 

алоха оэ рыбацкая ли отрада

смотреть как вскипает пена у стен скалистых

и видеть как вдоль побережья бредут туристы

а в море сверкает

жирной спиной дорада

 

алоха оэ поет он и слышит чутко

как ветер доносит голос другой эпохи

алоха оэ он вторит ему алоха

и громко смеется

как самой удачной шутке

 

δυο

 

у маман купальник в горошек черный,

крем от солнца плавится на носу.

ваня! ваня бегает, увлеченный,

он девчонку дергает за косу.

 

у девчонки розовая панама,

и косица тоненькая блестит.

дебра! дебра тоже не слышит маму,

дебра жаждет мальчику отомстить.

 

на ветру с парео кивает фикус,

зеленея листьями, как напасть.

пан с женой сидят, обсуждая киккос,

с чем едят, и как бы туда попасть.

 

янек! янек выбрал себе заботу –

отерев испарину у виска,

не спеша, как местные киприоты,

бастион выстраивать из песка,

 

приносить, как ветер стихает, терпок,

искры моря в детском своем ведре,

и смотреть, как с пляжа идет эвтерпа,

и зовет кого-то: андре! андре!

 

тρ?α

 

на закате море отходит к небу

добавляя зелени в горизонт

мы идем по берегу глядя немо

в истонченный солнцем сухой озон

по колючим кочкам сбегают тени

первых птиц под вечер слетевших вниз

и волна под лапы морских растений

подбираясь вновь не жалеет брызг

утопая в сумерках легких синих

с зеленцой последнею над волной

мама море круглое – скажет сын мне –

словно мяч игрушечный надувной

у него внутри беспокойно кружат

золотые рыбки – вперед и вспять

помолчав отвечу – идем на ужин

побыстрее надо не опоздать

вдоль камней стоящих вокруг как нэцкэ

вслед смотрящих пристально и темно

он идет мечтая о чем-то детском

я иду задумавшись о земном

 

τ?σσερα

 

посмотришь вниз такая пустота

посмотришь вверх не менее сурова

вот берега растаяла черта

нырнула и не вынырнула снова

и стороны прикидывать на глаз

осталось лишь по солнцу и по тучам

когда с землей единственная связь

пустая лодка с гнездами уключин

 

о море море вечно мы пестрим

над бездною летящие по кромке

где в глубине свивается гольфстрим

в бечевки вод в узлы ее воронки

и все живет и дышит и кипит

всей сущностью неведомой природы

и тень моя огромная как кит

скользит по дну не вспенивая воду

π?ντε

 

ждите на месте – так говорит наргиз –

перезвоню разведав пути попроще

горы – залиты солнцем по самый бриз –

ввверх устремились к рощам

 

блеклым оливковым выжившим без воды

преодолевшим плотность земного слоя

мы заблудились глядя как тает дым

плавится золотое

 

снова звонок – ну как там наргиз куда

нам выдвигаться дальше в какую эру

солнце в зените и ждет нас внизу вода

в уличных периптеро

 

?ξι

 

сидит один у моря под зонтом

зарыв в песок бутыль с водою пресной

и неподвижный темный как фантом

он оживает изредка – на местном

 

чуть резковато вскрикнув чтоб прервать

лихой заплыв какого то страдальца

а иногда засунув в рот два пальца

вдруг засвистеть и снова замолчать

 

но чаще только собственную тень

он видит за отсутствием примера

и отвечает эхом – калимера

на редкое хелло и добрый день

 

επτ?

 

когда под вечер из тумана

вдруг проступает четкий вид

под ноги сыплется лантана

чей цвет красив и ядовит

 

и луч последний в море сгинув

пройдя у мыса над виском

бока зеленых апельсинов

отметит солнечным мазком

 

ты вдруг увидишь ясно остро

волна подластится к песку

и в темноту потянет остров

как в море брошенный лоскут

 

***

по детству к врачу к врачу

а в юности смерти нет

чего я теперь хочу

дожить до преклонных лет

 

вещам удивиться всем

послушать о чем гласят

не вымереть в тридцать семь

не сгинуть и в пятьдесят

 

пусть стану сухой как жердь

пусть буду слова жевать

стара и темна как смерть

но все таки буду знать

 

что можно закрыть глаза

забывшись тереть виски

и просто носки вязать

сидеть и вязать носки

 

***

а что б хотелось видеть мне в раю

наверно эту комнату мою

в гармонии привычного уклада

где теплый воздух влагой напоен

и лес шумит и топчется район

на ближнем расстоянии от мкада

 

где поезда бегут – не сосчитать

в которые садиться и читать

закладывать страницу лентой узкой

смотреть на птиц в осенней синеве

мечтать поехать в город на неве

но снова приезжать на белорусский

 

и не считать как дни сменяют дни

но вспоминать о близких как они

живут какие ангелы и черти

им видимы в миру какая высь

привносит свет в их собственную жизнь

которая не ведает о смерти

 

***

за время пока я пекла пирог

обсыпав мукой края

мой старый знакомый шагнул за порог

постылого бытия

 

последний свой час не вписал в графу

судьбы но пустил под нож

за время пока в духовом шкафу

мой хлебный томился корж

 

и небо не сдвинулось ни на грамм

минуты не сбили счет

мы ели пирог и ребенок мам –

сказал мне – отрежь еще