Смерть чиновника. Главы из детективной повести

Глава 3

Признаюсь сразу: в кабинете Тукляева мне побы-вать так и не довелось. Несмотря на первоначаль-ный замысел, так сказать…

6 января Владимир Николаевич принимал нас в малой приемной – есть, оказывается, в здании администрации и такой уголок… Эта малая при-емная оказалась довольно уютной (и довольно обширной) комнатой, с креслами и двумя неболь-шими диванами посредине. Между креслами на-ходился низкий  столик с поверхностью из темного стекла, на котором я заметила две или три бутылки минеральной воды и несколько бутылок спирт-ного. Стояла там и тарелка с бутербродами, и вы-сокая стеклянная ваза гранатового цвета – с фрук-тами. Окон в приемной не было, если только их не скрывали темно-синие портьеры с золотым рисун-ком; в дальнем углу помещался явно невостре-бованный рояль. Вход в комнату я заметила толь-ко один – тот самый, которым воспользовались мы все. Быть может, были и другие двери, скрытые всё теми же портьерами?

Я говорю обо всем этом так подробно по един-ственной причине: теперь уже для меня не секрет, чем закончился описываемый мной зимний вечер. Он закончился кровавой драмой, а также верени-цей загадок и ужасом, сковавшим оставшихся в живых свидетелей. И вот, приводя некоторые по-дробности, я рассчитываю отчасти подготовить читателя к страшному описанию; ну и, конечно, пробудить его наблюдательность…

К половине седьмого вечера гости заняли, если можно так выразиться, свои места.

В креслах и на диванах сидели: сам Владимир Ни-колаевич Тукляев – моложавый человек с непо-движным лицом. Высокий блестящий лоб и бри-тый череп придавали его облику благородство – однако, всё дело портило какое-то едва уловимое беспокойство, какое-то (свойственное скорее жен-щинам) стремление проверить эффект…

По правую руку Тукляева расположился вольготно Владимир Андреевич Опарышев, заведующий культурой – который везде и всюду умел располо-житься вольготно. Лицо Опарышева, частично скрытое редкой бородкой, показалось мне воспа-ленным, будто культурный вождь был несколько нетрезв. Об этом же свидетельствовал его голос, громкий без необходимости, да и, пожалуй, ран-нее увлечение анекдотами – наш вечер, если вы помните, только начинался…    

Слева от Тукляева сидели супруги Стариковы, Ва-дим и Лариса. Вадим, в джинсах, джемпере и жел-той рубашке без галстука, выглядел озабоченным и как будто только и ждал случая пуститься в по-лемику. Лариса, в бархатном синем платье с низ-ким вырезом, смотрелась безмятежной и предо-ставляла присутствующим возможность оценить и себя, и новое платье… Только публика в малой гостиной собралась для этих дел никудышная, вот что…

Напротив Тукляева и Стариковых сидели Виталий Валерьевич Сонн и Генрих Сергеев; мне досталось место рядом с Генрихом. О Виталии Валерьевиче сказать ничего не могу – помимо того, пожалуй, что будь я художником, - ни за что не взялась бы писать его портрет. Снулая рыба! Бледный, скольз-кий, пальцы длинные, лишенное выражения ли-цо…

С некоторым удивлением я припомнила, что до-вольно давно нас, только окончивших институт учителей, столкнула судьба в детском загородном лагере. Стояло лето, и, уложив детей спать, мы выходили на веранду, курили и подолгу болтали о всякой всячине… Ей-богу, тогда ни на какую рыбу он не походил; был, кажется, даже симпатичным и не чинясь читал стихи – не помню уж, свои или чужие…

Рядом со мной, как я уже сказала, сидел Генрих Карбидович Сергеев.

Тут можно, по-видимому, нарушить ход времени и переступить через первые полчаса нашего отчасти импровизированного собрания. Потому что в эти полчаса ничего особенного не произошло и ни-чего интересного не было сказано. Может, и потому, что маловато выпили? И вот сидели, со-храняя на лицах неуместное выражение торжест-венности – будто в президиуме, ей-богу…

Время катилось к семи часам, и разговор, который до этого вёл, запинаясь на каждом шагу, Вадим Стариков, мало-помалу стал общим. Что же каса-ется Вадима Старикова, то он не отступал, и всё тянул свою линию – то есть посвящал руководите-ля и вдохновителя Тукляева в суть будущего прое-кта (проектом ему вздумалось назвать покуда не рожденный спектакль, по Салтыкову-Щедрину).

Плод творческих мучений Старикова пока выгля-дел довольно бледно. Слабо брезжила сомнитель-ная идея – превратить «Историю одного города» в детектив – с учетом, так сказать, современной конъюнктуры.

— Уже и название готово, – волнуясь, докладывал Стариков. – Как вам покажется: «Смерть чинов-ника»?

Тукляев сдвинул прямые брови.

— Как покажется? – переспросил он уныло. – По-кажется знакомым…

Стариков еще пуще взволновался.

— Ну да! Ну конечно! – воскликнул он. – В том-то и смысл, однако… В двойном прочтении… Даже в тройном…

Тут Опарышев, глава городской культуры, счел нужным обозначить свою позицию по спорному вопросу.

— В тройном, – веско отметил он, – это, по-моему, чересчур. Как считаете, Владимир Николаевич?

— Главное – не сбиться со счета, – подал провока-ционную реплику Генрих Сергеев. 

А Виталий Валерьевич Сонн, действуя в строгих литературных традициях, молча налил себе водки, не предлагая соседям; точь-в-точь бывшая собака Шариков… 

Я заметила, что Вадим Стариков не обладает, мяг-ко выражаясь, искусством красноречия. В своей манере излагать он, скорее, тянул на крепкого тро-ечника, который что-то в общем учил – да пере-забыл всё что можно, хоть плачь…

Старикова было немного жаль, тем более, что его жена Лариса не торопилась на помощь своему су-пругу и повелителю. Она лишь смотрела широко открытыми глазами на каждого очередного вы-ступающего, охотно соглашаясь со всяким – даже, пожалуй, с Сонном, который немного поколебав-шись, вновь наполнил свою рюмку…

— Оценив сатирическую направленность творчес-тва Салтыкова-Щедрина, – тянул Стариков, – со-временники недооценили мистического смысла… а также поэтического накала… Но главным обра-зом – мистического…

Тут режиссер несколько сбился, потому что даль-ше, по-видимому, он толи не дочитал, толи, в самом деле, забыл… И вот запутался с этой ока-янной мистикой и накалом, так что даже полез за носовым платком; платка, однако, не нашел и просто промакнул лоб узкой ладонью.

Генрих Карбидович с сочувствием следил за дей-ствиями Старикова через двойные стекла круглых очков. Эти поблескивающие стекла не давали раз-глядеть выражения его глаз, но я лично уверена, что сочувствие Сергеева было мнимым; скорее всего, он мысленно потешался над незадачливым оратором… Впрочем, в словах, которые произнес Сергеев, никакой насмешки не было и в помине. Он сказал:

— Вот тут Вадим проговорился по поводу мистики… Так сказать, в контексте творчества Щедрина… Я же, господа, хочу обратить ваше внимание на бо-лее современный предмет…

Слова Генриха Сергеева встретили по-разному. Ту-кляев обратил к Гене желтое в искусственном све-те лицо, и мне показалось, что он смотрит на ком-пьютерщика с явным неодобрением. Владимир Андреевич Опарышев попытался выразить что-то вроде интереса, Лариса Старикова туманно выска-залась по поводу мощной энергетики – неясной, правда, природы; Вадим Стариков промолчал, удрученный собственным неудачным дебютом. А вот Виталий Валерьевич Сонн подал небезынте-ресную реплику.

— Сейчас, – хмуро вымолвил он, – вечно болтают о мистике, если хотят прикрыть какую-нибудь га-дость… Или придать ей возвышенный оттенок.

Высказавшись, Виталий Валерьевич не стал разви-вать свою мысль и утомленно прикрыл глаза, будто совсем обессилел. Генрих Сергеев удовлет-воренно кивнул и, блестя глазами через толстые стекла очков, выговорил:

— Слово-в-слово! Я хочу сказать, я говорил ровно то же самое не далее как вчера на исходе рабочего дня. То есть я, можно сказать, бросил все силы, чтобы утихомирить обеспокоенных коллег.

— Чем же они обеспокоены? – равнодушно уточнил Опарышев, очищая яблоко.

— Дрожат, – кратко ответил Сергеев, и на лице его вспыхнуло неуместное торжество.

Мимолетно глянув на наши лица и удостоверив-шись в произведенном эффекте, Гена Сергеев пус-тился в объяснения.

— Оказывается, – сообщил он, не теряя торжествую-щей улыбки, – последние две недели коллектив буквально охвачен беспокойством. Все натураль-но побросали работу! Даже, пардон, ту, что была…

(Тут я подметила, что Владимир Николаевич Тукляев откашлялся, будто намереваясь говорить. Возможно, он предполагал вступиться за честь коллектива? Не знаю, не знаю – но только он так ничего и не сказал, лишь бросил злобный взгляд на развязного компьютерщика).

— Быть может, – вежливо предположила я, – люди просто устали? Позади напряженный год…

Теперь, однако, злобный взгляд руководителя достался мне; как видно, ни в какую напряженную работу своих подопечных Тукляев не верил, и вот рассердился, заподозрив меня в фальшивом со-чувствии.

Сергеев сказал:

— Ничуть не бывало. Они побросали работу, по-скольку вообразили, что на них наслали порчу.

Тут уж мы все изумленно вытаращили глаза.

Я всё же спросила:

— Это как же понимать? Проклятие фараонов? Месть старого шамана? Корабль-призрак?

Сергеев охотно кивнул.

— И призраки тоже, – заметил он, машинально по-тирая руки.

— Ах, – добавил он, поколебавшись. – Как исключи-тельно мои дорогие коллеги реагируют на испы-тания, которые приберегла для них судьба! Как ро-мантично!

— А почему, – подумав, спросила я, – судьба прибе-регла для них испытания? Так сказать, ни с того ни с сего?

 Гена Сергеев засмеялся.

— Итак, что такого они увидели, вас не интересует. А занимает только природа данного феномена… так сказать, нравственный аспект…

Я пожала плечами.

— Увидеть можно всё что угодно. Если очень за-хотеть…

— Вот как, вот как…

— И – при соответствующих обстоятельствах…

Сергеев снова кивнул.

— Всё что угодно! – повторил он. – Так, собственно, оно примерно и было… Помните Ираиду Демья-новну? То есть ее истерику по поводу крови на полу в подвальном этаже? Об этом говорили в кабинетах на всех четырех этажах… Ну так вот, ров-но день спустя после знаменательного видения она вошла в свой уютный кабинет и обнаружила завешанное черной тканью зеркало на стене…

— Чтобы набросить ткань на зеркало, совсем не обязательно быть призраком, – заметила я с не-вольным разочарованием.

— А еще через пару дней, – продолжал Сергеев, – эта дама направилась к врачу с любимой для боль-шинства дам жалобой – на нервы. Так вот, нервы оказались, конечно, расшатаны, но жить было мо-жно; а вот по ходу исследования неожиданно, как черт из табакерки, выскочил другой диагноз, куда более неприятный, чем неврастения… То есть если он подтвердится…

И Генрих Сергеев многозначительно замолчал.

— Сами понимаете, – развел он руками, – что нача-лось после этого известия.

— Что же? – вдруг спросил Сонн, который до этого момента, казалось, тихо дремал.

— Паника, вот что, – отрезал Генрих Сергеев. – И это можно понять… Допустим (я только предполагаю) кто-то решил не слишком удачно подшутить над бедняжкой. Однако все эти шутки имели место до рокового визита к врачу! То есть, выходит, неиз-вестный шутник будто предчувствовал трагичес-кий исход событий!

— Пока, – заметила я, – никакого трагического исхода вроде бы нет. Диагноз диагнозом – но не все диагнозы подтверждаются, это раз.

— А второе? – с любопытством спросил Гена.

Что второе, я, честно говоря, не знала, еще не успела придумать… Поэтому я просто сказала:

— Кровь, траурное покрывало… У вашего злоумыш-ленника проблемы со вкусом.

Сергеев засмеялся.

— Легко бросить камень в художника, – возразил он, а я, не раздумывая, спросила:

— Кто же этот художник? Случайно, не вы?

Тут Генрих Карбидович Сергеев пристально, будто с пристрастием оглядел меня.

— Благодарю за доверие, – отчеканил он. – Но у меня сейчас другая проблема.

 - Другая проблема? – повторила я, немного рас-терявшись.

— Именно так. Я сам, видите ли, получил черную метку.

Глава 4

Все мы, естественно, с изумлением уставились на Сергеева. Но тут кое-что произошло, а именно, – вскочила с места до этой минуты безмятежная Лариса Старикова. Только от ее безмятежности не осталось и следа, она (уж извините подобную ри-торику) в отчаянии сжимала руки… Или принято говорить «ломала руки»? Так или иначе, Лариса не на шутку взволновалась, на напудренных щеках вспыхнули пятна румянца.

И тут Лариса удивила нас вторично. Глядя в лицо Гене Сергееву, она с яростью бросила:

— Врёшь! Ничего такого не может быть!

В комнате установилось молчание; я, подумав, принялась за бутерброд. Удивили меня сразу две вещи. Первое – это Ларисина ярость. За что, соб-ственно, она набросилась на Генриха? Ну, валяет человек дурака, интригует, как говаривали преж-де… Но было и кое-что еще: бесцеремонное «ты» – вот что еще поразило меня, я и не подозревала, что Лариса накоротке с Генрихом… Он  как будто достаточно высокомерен, чтобы не иметь никаких дел с простодушными дамами типа Ларисы; разве что… – с интересом задумалась я и еще раз глянула на разгневанную актрису.

— Вот как: врешь, – повторил Генрих, напирая на последнее слово.

— Врёте, – потерянно поправилась Лариса. – Я хочу сказать, что все эти разговоры не очень-то под-ходят к празднику… Тем более, у нас на этот вечер была запланирована творческая программа – об-суждение будущего спектакля. Верно, Вадим?

Вадим раздраженно фыркнул, даже не поглядев на жену – однако всё же полез в сумку за какими-то бумагами.

«Готовился», – печально подумала я; остальные, по-моему, подумали так же, но решимости протес-товать не хватило ни у кого.

— «Смерть чиновника», – громко сказал Вадим Стариков, уставясь в мятый лист. – Это, господа, далеко не весь текст, а скорее наброски. Так сказать глина, из которой при случае вылепится недурная форма… Вы найдете здесь немало ли-тературных мотивов, которые до меня исполь-зовали другие… (тут Вадим запнулся, подыскивая нужное слово) другие… известные авторы… Если помните Конан-Дойля, «Всадник без головы»…

— Майн Рида, – лениво поправил Генрих.

— Что? – неприязненно спросил режиссер.

— «Всадника без головы» написал Майн Рид.

Вадим с ненавистью посмотрел на Генриха, кото-рый беззаботно хихикнул.

— «Смерть чиновника», – повторил он. – Театраль-ное сочинение при невыясненных обстоятель-ствах.

Брови Гены Сергеева взлетели; да и другие, при-знаться, удивились…

— Что при невыясненных обстоятельствах? – спросил Генрих Карбидович.

— Сочинение, – мертвым голосом сказал режиссер. – То есть имеется в виду смерть при невыясненных обстоятельствах… Собственно, это будет ясно из дальнейшего, – поспешил прибавить Вадим Ста-риков.

— Ах, из дальнейшего, – сказал Гена Сергеев и боль-ше вопросов задавать не стал.

Вадим Стариков вновь уткнулся в свои мятые ли-сты. Он, наконец, принялся за чтение. Читал он от-вратительно, будто пытаясь по ходу дела править уродливый текст (что было безнадежно); всё же я прислушалась. Случается, знаете ли, такой фено-мен, когда смысл отступает на второй план, и ты, понимая, что слушаешь полную ахинею, однако попадаешь под какое-то дополнительное влия-ние… То ли вступают в игру ассоциации неясной природы, то ли, белиберда, которую ты слышишь, помогает уловить ответы на вполне актуальные вопросы, не имеющие никакого отношения к этой, с позволения сказать, литературе… (а вопросы, это надо признать, у меня уже имелись; к примеру, вопрос, кому и зачем понадобилась театральщина со страшными предзнаменованиями?).

В общем, Вадим читал.

Это была история про Дементия Варламовича Бру-дастого, чиновника, который предполагал ввести во время своего правления отрадные перемены, однако не преуспел в своих начинаниях, поскольку вмешались невидимые силы и приостановили (если воспользоваться блестящей формулой Сал-тыкова-Щедрина) сей административный бег.

Конечно, «Историю одного города» (которую на-мерен был переписывать) Вадим Стариков не до-читал. Вообще, скорее всего, не пошел дальше первой страницы – той самой, со списком градона-чальников… Однако, будучи человеком хотя и не-вежественным, но, в сущности, не злым, уродов, выведенных пером великого писателя, – пожа-лел… Может, они напомнили ему что-то сокровен-ное? Так или иначе – пожалел. Об этом и свиде-тельствовало изумившее всех сочинение.

… Дементий Варламович начал свою карьеру не-плохо, повествовал с некоторой завистью Стари-ков. Как говорится, засучив рукава… Причем – безо всякой иронии! Посадил два дерева перед здани-ем Администрации…

— Где-где? – уточнил неугомонный Сергеев, но на него замахали руками. И правда – сколько мож-но?! Тем более, сбить с мысли Старикова не пред-ставляло труда; какая там мысль…

Итак, два дерева – так сказать, у Парадного подъ-езда.

Деревья прижились, и скоро в благодатной тени начала прогуливаться молодежь; да и не только… («Город-сад», - вставил Генрих Сергеев, но на него не обратили внимания); короче – город изменил-ся. Кстати, в сочинении Старикова это уже был не город Глупов.

— Как же теперь называется этот населенный пункт? – холодно полюбопытствовал Владимир Николаевич Тукляев, который, похоже, начинал раскаиваться в том, что его выбор пал именно на этого придворного летописца; придворный-то придворный…

— Китеж, – шепотом признался Вадим Стариков. И забормотал что-то о традиции и – совсем уже не-понятно – о чувстве родного угла.

— Китеж? – весело переспросил Владимир Андре-евич Опарышев, откусывая половину бутерброда. – Китеж утонул! Или я что-то напутал?

— Собственно, – лепетал Стариков, – название не будет фигурировать в пьесе. Главное, – волнуясь, подчеркнул Вадим, – люди там жили, веселясь ду-шой! Пока не произошло удивительное и страш-ное обстоятельство…

Надо сказать, заявление режиссера о страшном обстоятельстве не очень-то напугало слушателей. Все довольно равнодушно наблюдали за Вади-мом, который то выглядел померкшим, то пламе-нел, как девушка.

Короче, никто не испугался. Помимо, пожалуй, самого рассказчика…

Округлив глаза, Вадим Стариков сообщил:

— Дементий Брудастый потерял голову. Причем не фигурально. А в самом высоком смысле слова: была голова, а осталась одна только шея, которая, точно обрубок дерева, торчала из воротничка!

— Брудастый – это кто? – зевая, задал вопрос ру-ководитель культуры Опарышев. – Я что-то по-забыл…

И, не дожидаясь ответа, предположил, что «бру-дастый» – это что-то вроде породы собаки… 

— А что? – сказал Опарышев самодовольно. – Я где-то похожее читал… Или в кино было? (тут культу-рный вождь вторично зевнул и смежил глаза).

— В своем решении, – тянул Стариков, – я пошел несколько иной дорогой, чем Салтыков-Щедрин… Учитывая, что имя писателя скорее принадлежит прошлому… а у будущего свои резоны… мы же – это будущее, вот в принципе почему и требуется свежее дыхание…

— Ментос, – заключил Опарышев, не открывая глаз.

Обсуждение продолжалось.

Вадим Стариков настойчиво и безвкусно описывал страшный облик чиновника, лишенного головы. В его речи то и дело мелькала окровавленная шея и залитая кровью манишка (которую он без церемо-ний спёр у другого классика, доказав маловерам вроде меня, что кое-что он всё же читал); и вот будто бы чиновник, потерявший свою голову, предпринимает на свой страх и риск собственный поиск утраченной головы… Хотя, спрашивается, какой тут может быть риск? Головы-то уже всё равно нету…

— И, – расширив глаза, повествовал слегка напуган-ный Стариков, – началось единственное в своем роде следствие…

— Между прочим, – внезапно прервал Вадима Ген-рих Сергеев, – моя «черная метка» отчасти похожа на эту белиберду… Я имею в виду оторванную голову и всё такое прочее.

Тут мы все посмотрели на Гену, потому что, при-знаться, про «черную метку» успели позабыть… А напрасно!

— Я вижу, – заметил Гена, усмехаясь, – вы мне не поверили. Между тем я сказал вам чистую правду.

— Чепуха! – отрезал Тукляев.

А Сонн, напротив, проявил заинтересованность.

— Что за черная метка? – спросил он, оживляясь. – То есть о каком именно знаке вы говорите?

Гена Сергеев вторично усмехнулся. Внезапно мне пришло в голову, что он вовсе не так весел, как хочет показать нам. Скорее – подавлен, что ли… однако – бодрится.

— Я скажу вам, что за черная метка, – ответил он. – Даже не скажу, а покажу. Погодите немного.

— Забыл дома? – уточнила, прищурившись,  Лариса. И, судя по очередному «ты», я догадалась, что и она взволнована глупейшей речью.

Гена Сергеев вздохнул.

— Эта «черная метка» всегда со мной, - выговорил он загадочно. – Просто я хочу продемонстриро-вать, что перед вами человек, которому угрожает опасность (тут Гена шутливо раскланялся).

Я слушала Генины речи и грызла яблоко. Мне при-шло в голову, что я недооценивала эту публику. Ей-богу! Гену Сергеева недооценивала точно…До сих пор он мне казался просто отталкивающим типом, склонным к фиглярству; но вот выяснилось, что он по-настоящему артистичен (в отличие от актрисы Стариковой, к слову сказать); к тому же – умеет держать аудиторию… Мы, аудитория, и правда, были почти заворожены Гениными намеками (я-то лично попалась первая! Сказалась, как видно, моя страсть к детективным сочинениям – вот я и попалась…).

— Удивляться тут нечему, – заявил Гена Сергеев. – Мне угрожает опасность, а угроза проистекает от каждого из присутствующих. Практически. Я хочу сказать, у каждого из собравшихся есть основания желать мне смерти. Кроме вас, – тут Гена неучтиво ткнул пальцем в мою сторону. – Во всяком случае, насколько мне известно, – прибавил он.

— Желать смерти кому-то и представлять для него угрозу – не одно и то же, – вступилась я (вступи-лась, надо думать, за чистоту жанра, будь она неладна!).

Гена, однако, махнул рукой.

— В данном случае это безразлично, – отрезал он (а Гена, как видно, защищал свое право быть жер-твой. Стать жертвой!).

Наверное, он выпил лишнего, подумала я расте-рянно. Никак по-другому я не могла объяснить себе цель Гениной игры.

Как бы отвечая на мои мысли, Гена Сергеев на-полнил свой бокал.

— У нас ведь есть время, – заметил он, улыбаясь. – Тем более, что пока мы никак не можем покинуть здание.

Наступила пауза, во время которой Гена бокал осушил. Нарушил паузу Владимир Андреевич Опа-рышев, который икнул и, запоздало прикрыв рот ладонью, выговорил «Пардон».

— Я лично, – сообщил Опарышев, – никуда не тороплюсь. Однако, – прибавил он задумчиво, – я тебя, Генрих, не понял. Почему «не можем поки-нуть здание»? Слово чести? (тут Опарышев икнул вторично, но больше извиняться не стал).

— Захочу – и уйду! – запальчиво объявила Лариса Старикова.

— Вы, господа, напрасно не дослушали мою вер-сию… то есть начало моей версии… – тянул Вадим Стариков, шелестя своими листочками.

— Положите пока вашу версию в унитаз, – отчетли-во произнес работник Управления образования Виталий Валерьевич Сонн. Он был бледен и, по-видимому, пьян – что, как ни странно, придало его речи подчеркнутую внятность.

— Пусть пока ваша версия полежит в унитазе, – не унимался Сонн. – До лучших времен…

Вадим Стариков вскочил, но Лариса потянула его за рукав и усадила на прежнее место.

— По окончании встречи, – доложил собравшимся Тукляев (которому, возможно, пригрезилось, что идет совещание), – и по принятии соответствую-щего решения мы разойдемся по домам, чтобы в кругу семьи (тут Тукляев запнулся и неуместно за-думался).

Я всё смотрела на Генриха Сергеева, ждала объяс-нений. И вот, поскольку я пью преимущественно минеральную воду, то (в отличие от своих сотра-пезников или собутыльников) сразу сообразила, что главное в болтовне Гены никакая не «черная метка», а здание, которое, видите ли, пока невоз-можно покинуть.

 - Что, потерялся ключ? – спросила я Гену Сергеева. – Почему это нельзя уйти?

Гена беспечно махнул рукой.

— Не берите в голову, – заявил он. – Тем более, это ненадолго… Не больше двух часов, я думаю…

Тут уж дошло до всех… Начался шум, немного на-поминающий панику. Гена Сергеев выслушал по-ток возгласов, благожелательно улыбаясь, а потом легко успокоил нас и, демонстрируя всё ту же бла-гожелательность и терпение, обрисовал ситуацию.

Оказалось –  как будто ничего страшного. То есть именно ничего страшного. Исключая одну только дисциплину, которая, безо всяких сомнений, дала сбой. Дело в том, что охранник покинул свой пост. Временно. Поскольку сегодня был вообще не его день… а он подрабатывал в офицерском клубе… В общем – покинул пост на два часа. Договорен-ность (как сообщил нам Генрих) у него была – но с замом Владимира Николаевича Тукляева… Ну а тот, как видно, вовремя не доложил… В общем, охранник ушел, а ключ унес. Чтобы угроза не при-шла извне! Короче говоря – унес.

— Отчаиваться рано! – весело доложил Генрих Сер-геев. – Во-первых, Серега вернется (легкомыс-ленного охранника звали Сергеем). А во-вторых, нас охраняет Пальма.

— В переносном смысле? – пискнула Лариса и при-нялась озираться, в поисках целебного дерева.

— Пальма – овчарка, – объяснил Генрих. – Она пасется в предбаннике…

— Отличница,а – прибавил он, – по специальному курсу дрессировки сплошные высшие баллы! К людоедсту не склонна, но если долг потребует…

— А телефон? – спросила я.

Гена Сергеев неодобрительно посмотрел на меня – чего, мол, опять вылезла?

— Использование мобильников в здании админи-страции запрещено, – откликнулся Тукляев.

— Смотрим на Европу, – добавил Гена.

— А ключи от кабинетов с телефонами сданы на период праздника и опечатаны. Включая и мой кабинет, – проговорил Владимир Николаевич. – К тому же, – добавил он, поколебавшись, – имеется еще одно обстоятельство… Дело в том, что дежур-ный телефон не работает. Я обнаружил это сразу перед тем, как мы собрались… Но – не успел пред-принять конкретных мер. Сказать по правде, не предполагал, что он нам понадобиться…

— Ах так, - только и сказала я.

А Виталий Валерьевич Сонн (он ласково смотрел на свой бокал, разглядывая рубиновое вино на свет), оторвавшись от этого зрелища, громко вы-говорил:

— Десять негритят.

— Семь, - быстро поправила я.

Мне было не по себе оттого, что глупая идея о де-сяти негритятах пришла в голову не только мне.