Стихотворения

Поэт, прозаик, эссеист. Родилась в 1953 году. Окончила филфак МолдГУ. Работала в школе, Доме-музее А.С.Пушкина, муниципальной еврейской библиотеке имени И. Мангера, различных СМИ.

Как литератор и журналист печатается с 1968 года. Автор нескольких книг стихов, эссе, прозы (переводных, оригинальных и в соавторстве с Юлией Семёновой). Стихи и проза печатались на интернет-портале «Подлинник», в международных альманахах «Связь времён» и «Поэзия – женского рода» («Согласование времен»), в итоговых сборниках конкурса малой прозы «Белый Арап», в антологиях русской прозы Молдовы «Белый Арап» (2015) и «Поиск любви» (2016), в сборнике «Прощай, Молдавия!» (Тель-Авив – Москва), в журналах «Русское поле» (Молдова), «Москва», «Семь искусств» (Германия), «Артикль» (Израиль), «Порт-фолио» (Канада), «45 параллель», «Дети Ра», «Зарубежные записки», «Поэтоград» и др. Лауреат премии журнала «Зарубежные записки» (2015). Поэтическая подборка вошла в лонг-лист Волошинского конкурса «При жизни быть не книгой, а тетрадкой» (2016).

 

***

 

Сырой ноябрьский воздух

горько-сладкий.

Всё сгинуло, что было за душой.

Летят в окно кленовые крылатки,

ореха листья, тронутые ржой.

 

Нависли тучи, день идёт на убыль,

метели скоро в двери постучат…

И бедный холм лежит под лисьей шубой,

пожалованной с барского плеча.

 

***

 

Летает марля у двери открытой,

стрижи на треугольники кроят

квадрат, на солнце греется корыто

и тяжелеет дикий виноград.

 

Но и во сне не донести – куда мне? –

два переполненных ведра

до той черты, где не осталось камня

от моего двора.

 

Слепым щенком по следу память рыщет,

беспомощно скулит среди руин,

а ветер свищет, как на пепелище,

раскачивает клочья паутин.

 

По лесенке трухлявой скачут пятки –

взлетаю на чердак, в углу газет

истлевшие подшивки за пять лет,

сухие кукурузные початки,

помёт мышиный, пыль и горы хлама.

 

За домом, в окровавленной траве,

базарного курёнка режет мама

и плачет по его пропащей голове.

 

ХИМИЯ

 

Вывих времени, темени, имени –

только трубы кричат за стеной –

затянулся, как школьная химия:

резкий запах

и шкаф вытяжной.

И какими же были мы гордыми,

любознательно правду открыв

и устроив

штативу с ретортами

показательный маленький взрыв.

Раздражение кожи от щёлочи,

разъедает глаза кислота.

Поскорее смешайте их, сволочи,

и останутся соль и вода.

Всё вокруг сожжено и расколото,

и реакция дышит в лицо.

Вены выстланы солнечным золотом,

но пробиты тяжёлым свинцом.

Ах, поэзия, ветошь бумажная,

бедный лакмус эпохи своей,

и страдает молекула каждая

до звонка

у закрытых дверей.

 

ПЕСНЬ ПЕРЕХОЖЕГО ЛИРНИКА

 

Одна грудь болит и ноет другая.

На краю земли мать сынов ругает:

 

вас ли не голубили, вас ли не любили,

на свою погибель что ж вы натворили.

 

Головой поникла над пустым корытом.

Один сын пропащий, а другой убитый.

 

Где ты, старший, где ты, голодный, раздетый.

А меньшого кости тлеют на погосте.

 

Не утешить муку, не вернуть утрату.

Поднял злую руку брат на брата.

 

Замутились очи пеленой кровавой,

слева слёзы точит и рыдает справа.

 

Что ж ты дом оставил, неразумный Авель?

В нетях, нераскаян, не вернётся Каин.

 

Впереди – пустыня, и лежишь во прахе.

Для кого на тыне сохнут две рубахи?

 

Господи мой Боже,

всё одно и то же

во поле былинном

и в крестьянской хате.

 

Отпусти грехи нам

и прости нас, мати.

 

***

 

Закат гипертонически багров,

и облаков тяжёлые надгробья

нависли над лоскутьями дворов,

над серыми, напитанными кровью

бинтами.

 

Солнце замкнуто на ключ.

Но ты, ребёнок, сохранённый втайне,

через глазок последний ловишь луч

пространства в перевёрнутом стакане.

 

Ночь закрывает наглухо чехол,

поигрывая ножичком лукавым.

А белый свет на глубину ушёл,

растянут день, как небелёный холст,

и сквозь него растут жуки и травы.

 

***

 

Быть

спичкой в Божьем коробке,

суглинком

под его ботинком,

уклейкой на Его крючке,

горбушкой хлеба в узелке

и луковицы половинкой.

 

Туманом быть над лодкой утлой,

Днестром, уснувшим до зари,

и глупой камышовой дудкой

с Его дыханием внутри.

 

СТИЛИ

 

Style драных футболок, нечесаных лохм, исподних,

спадающих с задниц, – так пьяный моряк на сходнях

чуть держится, раскорякой – ноги, одна и другая,

кренится-качается, воздух руками хватая, –

лямок бюстгальтера, прячущегося от прачечной,

но не от взглядов,

style бабы бездомной, плачущей

у задней двери в кабак,

где вкусно так

пахнет, что слюнки текут, но нет наличных,

карточки, чека и отношений личных,

но официантка, во двор выйдя для перекура,

сквозь мокрую тушь смотрит на старую дуру

и ей выносит целый пакет съестного

под неумолчный грохот транспорта городского.

 

Этот бомж-style, что увидишь в любом мегаполисе,

не прижился у нас, в часовом нашем поясе,

мусор выносим, нарядные, как для свиданий, –

как, почему? сие есть великая тайна, –

бросим в контейнер, а рядом поместится скромно

мешочек объедков для кошек, собак и бездомных.

 

Собаки и кошки не брезгуют и пируют,

а люди с помойки отходы меж тем сортируют:

стекло или пластик, посуду, одежду, бумагу –

что можно за деньги сдать ко всеобщему благу.

Им недосуг, не до ляс, не до стилей и философий.

Редко их видишь анфас, а чаще в профиль.

 

Но если отмыть хорошенько такого бродягу…

Его хоть на выставку, только не дал бы тягу.

Да хоть и к мадам Тюссо, к восковым персонам,

где тихо, легко, светло, и чисто, и хорошо нам.

 

ПРОЩАЛЬНАЯ ПЕСНЯ ЖАВОРОНКА

 

И долгим был закат, и снова рассвело,

ни дыма, ни огня, насвистывает ветер,

петух не закричит, как вымерло село,

остались старики да дети.

 

Летит с дороги пыль, мутнее пастораль,

висит большой замок в дверях начальной школы.

Дед-пасечник полгода прохворал,

преставился, осиротели пчёлы.

 

На поминальный стол во глубине двора

вдова несёт казан в рыданьях безотчётных.

Запахло стружкой, свежий крест с утра

сколачивает плотник.

 

Бобыль он бобылём, слегка подвыпил, да,

его Мария в Риме тянет лямку

в прислугах, без неё в семье беда,

младенец Иисус не помнит мамку.

 

***

 

Вечерний час. За маленьким столом

семья застыла в ожиданье мига,

когда отец поделит мамалыгу

суровой ниткой.

Меркнет окоём.

 

Но светит солнце каши кукурузной

здесь, во вселенной маленькой моей,

вокруг неё, словно планеты, кружат

сметана, брынза, шкварки и муждей.

 

На запахи соседка постучится,

а благодать превыше нищеты.

Я сплю во сне, любимые черты

пытаюсь разглядеть, но тают лица.

 

И столько счастья быть в родном кругу,

что этот вкус я чувствую поныне,

перебирая жёлтую муку

и память с горьким запахом полыни.

 

НАКАНУНЕ РОЖДЕСТВА

 

Накануне Рождества

от сиротства до родства –

только шаг через порог,

только прыг через сугроб.

 

Земляной утоптан пол,

по соседству дышит вол

и шуршит солома.

Пахнет дымом. Домом.

 

И младенец спит пока

сладкой каплей молока,

почкой нераскрытой,

буковкой иврита.

 

В небесах звезда мерцает,

за собой ведёт волхвов,

но ещё не предвещает

техногенных катастроф.

 

***

 

Отсюда унесу и вдалеке

нелепое, житейское, простое

найду потом в походном рюкзаке,

что мало весит и немного стоит –

пыль под ногами, выпитая зноем,

скулёж собачий, окрик петушиный,

овечий гурт, стекающий в низину,

пятак в кармане, яблоко в руке.

 

Пройду во сне окраинным двором,

а с улицы кричат: «Старьё берём!»,

и от печи теплом потянет сладко.

Заплаканная бедная заплатка

между Прутом и медленным Днестром

пришита к сердцу крупными стежками

и здесь пока что остаётся с нами,

под звёздами над гаснущим костром,

и там, куда мы медленно плывём,

воды не приминая под ногами.