Высокое косноязычье. Стихотворения

***

 

Исчислено, отмерено и взве…

хоть волком вой, хоть стой на голове –

там всё известно с самого начала.

 

Зачем, к примеру, появился я? –

наверное, какого-то сырья

(а может, компонента) не хватало.

 

И вот – я рос, учился и мужал

и укреплялся мой материал,

пройдя огонь, ну, и частично – трубы.

 

Ещё немного – и пора придёт

мне отправляться на переработ…

 

С пометкою «естественная убыль»

меня направят, видимо, туда,

где мельницы тяжёлая вода

перекрывает остальные звуки;

 

в тот дивный край, где всё наперечёт,

и где предвечный Пуговичник ждёт,

нетерпеливо потирая руки.

 

 

CYPRUS COFFEE

 

я сижу за круглым столиком

и пью кофе

из маленькой чашечки

маленькими глоточками

и так ласково трогаю их губами, точно

они мои детки:

глоточек – сыночек

глоточек – дочка

а потом

заливаю холодной водой –

пусть закаляются

 

а с картин на стенах

ко мне сходят ушастые ослики

обступают и требуют:

дайте нам хлеба!

я протягиваю им хлеб,

пропитанный оливковым маслом и гарликом*

и они снимают его с моей ладони

тёплыми мягкими губами

 

вечер. тихо. старики играют в нарды

на другой стороне улицы,

потягивая разбавленное вино

а я всё сижу за круглым столиком

и думаю

как, чёрт возьми, это всё-таки правильно:

пить кофе маленькими глоточками,

запивая холодной водой

_ __ _

* garlic (англ.) – чеснок.

 

 

ТРАВА-ВОДА

 

Трава-вода вода-трава и снова

дождь скачет миллионом круглых тел

и жалкое потерянное слово

скитается и плачет в темноте

в кротовые заглядывает норы

в мышиные лазы и там в ночи

дурацкие заводит разговоры

об истине не надо помолчи

но ливень ливень пальцами косыми

отстукивает такт раз-два раз-два

но женщина но это имя имя

трава-вода трава вода трава

 

 

ЛЕСУ

 

Ну, привет тебе, лес. Это я. Говорю, это я!

На минутку всего – ничего мне не надобно, кроме

разве что извиниться: вчера придавил муравья –

он теперь, бедолага, наверно, находится в коме.

 

Как спалось тебе, лес? Как стекала ночная смола

по столетним стволам, заживляя порезы и раны?

Как подрост твой подрос? Равномерно ль дышала земля,

И достаточно ль влаги она извлекла из тумана?

 

Исполать тебе, лес, исполать, исполать, исполать!

На полатях твоих каждый день просыпается лето,

я с пеленок почти – ощущаю твою благодать,

и, чего тут скрывать? – я тебе благодарен за это.

 

Если б был я поменьше, живи я лет двести назад,

если б не был я нем, если б верил хоть чуточку чуду, –

я сказал бы тебе… я такое б, поверь мне, сказал…

если бы да кабы… я б такое сказал!

Но не буду.

 

 

СНЫ

 

Глаза закрыты. Сон. Мне снится сон.

 

Дурацкий сон, в котором вижу кошку

обыкновенную, простую кошку,

что спит и мелко дёргает хвостом.

 

Она сопит. Ей снится пылесос

и я, держащий штангу пылесоса…

 

Под веками глаза блуждают косо,

едва заметно вздрагивает нос

трепещут уши.

 

Это неспроста –

труба кошачью втягивает душу

вовнутрь, в мешок,

где ждёт утробный Ужас,

похожий на огромного кота.

 

И кошка просыпается во сне

она кричит пронзительно – и будит

меня.

 

Я говорю: «ну будет, будет…

чего ты, киса? Не пугайся. Нет

там ничего – одна сухая пыль,

ну, видишь? – никого. Давай-ка баи»

 

Потом ложусь и снова засыпаю

 

…там пусто, пусто, пусто. только пыль…

…да, только пыль, и больше ни черта…

 

а кошка на груди руладит тонко

 

Я сплю. Мне снится, что меня воронкой

засасывает злая пустота.

 

 

КРЫСЫ

 

Мы боялись их до смерти. До тошноты.

Эти острые морды, босые хвосты…

 

и когда заползала во мраке

тварь голодная нагло кому-то из нас

на живот или грудь, да хотя б на матрас –

что за крик раздавался в бараке!

 

Мы же люди, начальник! Уж лучше убей,

лишь избавь, твою мать, от своих упырей!

 

Но зима просвистела одна лишь –

 

и теперь они ночью и днём – тут и там,

все шныряют, все бегают по головам –

 

нам плевать.

Ко всему привыкаешь.

 

 

БЕСЫ

 

Изнутри крепостных построек,

из-за стен и глухих ворот

засвистит cоловьём разбойник,

заложивши два пальца в рот.

 

И – пойдёт: боевым сигналом

над страной пронесётся свист, –

и ощерятся по подвалам

стаи бледных помойных крыс;

 

в час, когда все уснут – хвостами,

как бичами, стегая тьму –

они хлынут наверх ручьями –

разносить городам чуму;

 

и набрякнет бубоном туча –

из её глубины тогда

изольётся струей могучей

оцинкованная вода;

 

пропитают потоки эти

швы и внутренности земли –

и взойдут – словно травы – дети –

удалые богатыри;

 

возликуют: За наших, друже! –

и давай молотить сплеча –

а конями для них послужит

двухголовая саранча;

 

и закружатся ведьмы – в ступе,

в домовине, на помеле…

 

Что ж, пускай. Тем скорей наступит

Царство Божие на земле.

 

 

ЛУНАТИК

 

Он идёт по карнизу за низкой луной.

Где же, где его мозг обитает больной? –

Кто он – зомби? Фанатик? Мечтатель?

И с небес – Крысолова оживший гобой –

направляет его и ведёт за собой

неусыпной луны излучатель.

 

Он идёт по карнизу, по хлипкой доске…

Что живёт в воспалённом его мозжечке?

Что, как птица, в висках его бьётся?

Напряжённа спина и закрыты глаза,

И ни тронуть его, ни окликнуть нельзя –

упадёт, дурачок, разобьётся.

 

И всё кажется мне, что – кричи не кричи –

миллионы лунатиков бродят в ночи –

я стою и гляжу на них снизу.

Десятимегатонная светит луна,

и под ней, не проснувшись, большая страна

всё идёт и идёт по карнизу.

 

 

СТЕПНОЕ

 

В степной полынной суховыли,

где наши древние растили

детей, коней, пасли коров,

где бык чесал язык о прясло

и расшивал орёл прекрасный

небес покров;

где каждый стебель сух и тонок,

кузнечик долог, звонок зной

и воздух жарок, как ребёнок

больной;

где бродит – с острым ликом птичьим,

с котомкой, полной ох и ах –

высокое косноязычье

на костылях;

где пахнет горечью и мятой,

где суховей дудит в дуду, –

там, кажется, я был когда-то…

Или приду.