Обнаружить себя на цветке. Стихотворения

ЛАБИРИНТ

 

Так часто бывает. В минуту триумфа,

как лев одолев и врагов и преграды,

я вдруг становлюсь бесконечно несчастным

и думаю горько под крики «ура»,

что лучше бы нынче я в доме у дамы

(прекрасной, естественно) пел серенады.

А дальше – объятия, вздохи, лобзанья,

одежд опадание еtcetеra.

 

Но часто бывает и так, что в разгаре

свидания, руку снимая с колена

красавицы, я воспаряю душою

от радостей плоти в иные края.

И думаю: Ах, в это время я мог бы

раскрашивать Божий набросок Вселенной,

и гроздьями самые вкусные ноты

и рифмы таскать из костра бытия.

 

Но вскоре измученный музами разум

обратно зовёт меня в гущу событий,

туда, где гуляют прекрасные дамы,

и запах победы витает хмельной.

Я спутник без рации. Я существую,

кружа по иррациональной орбите,

устроенной так, что в любой её точке

я к жизни повёрнут не той стороной.

 

И есть подозрение, что по задумке

Создателя, во временах параллельных

и разных я должен был одновременно

жить множество жизней, как будто одну.

Иначе откуда бы знал я про вечность?

О чём тосковал бы в скитаньях бесцельных?

Куда бы на крыльях летал сновидений,

в какую реальность, в какую страну?

 

Я верю – тот замысел был безупречен.

И знаю, что розу и солнце в зените,

и жемчуг морской Бог придумал на небе

и там же,  на небе, да, именно там,

в расчёты фатальная вкралась ошибка,

и жизней моих параллельные нити

смешались в клубок, в лабиринт и похоже,

что время – Тезей в нём. А я – Минотавр.

 

 

ЧИСТЫЙ СВЕТ

 

Собираю себя по крупицам и крохам,

со слезой собираю, с улыбкой и вздохом,

по квартирам чужим, городам и эпохам,

с облаков и со дна.

Собираю из дат и осколков событий,

из обрывков когда-то связующих нитей,

собираю и делаю тыщи открытий,

суть которых одна:

 

Буря в море иная, чем шторм на причале –

роза радости, милая сердцу вначале,

через время колола шипами печали

и, напротив, беда

становилась ключом для решенья задачи,

первым шагом к затерянной в буднях удаче

и выходит, что в прошлом всё было иначе,

чем казалось тогда.

 

Речи гладкие острыми ранят краями.

Предававшие лишь назывались друзьями.

Та, что в душу сумела прорваться с боями

и с победой ушла, –

не любила, а пьяной поила отравой.

Путь познания кончился истиной ржавой.

И отчизна была не цветущей державой,

а империей зла.

 

К размышлениям вывод как меч нужен к ножнам.

Если скажут: Мораль, автор, вынь да положь нам! –

Я отвечу, что песенка эта о ложном

настоящем, и мы

завтра снова узнаем, что жили с ошибкой;

пескаря с золотой перепутали рыбкой,

ибо чистого света в реальности зыбкой

нет. Как, впрочем, и тьмы.

 

 

PIEDETPEDALE

 

На плечи давит атмосферный столб.

На 99 давит 100.

Всем весом давит бабочка на глыбу.

Шут королю нахально давит лыбу.

На грушу давит соковыжималка.

Все давят всех и никому не жалко….

 

Так думал горько

о несовершенстве мира

поэт, сидящий в кресле пассажира.

И грустного какого-то напева

к нему лепился ритм.

                  И вниз

и влево

рассеянно скользил поэта взор.

И вдруг поэт увидел там узор!

Рисунок на колготках, ибо зритель

он стал того, как девушка-водитель

красивой ножкой давит на педаль.

Но не педали стихотворцу было жаль.

И не красавицы его пленила внешность.

Он думал о другом. О том, что нежность

и грубость, лёд и пламень, смех и слёзы,

зло и добро, реалии и грёзы,

поэзия и проза и так дале –

всё это, вплоть до ножки и педали –

две разных стороны одной медали.

 

А значит бытие в гармонии с собой

и можно, наконец, тревогам дать отбой.

Мир совершенен. Ну и слава богу, –

подумал бард и взгляд направил на дорогу.

 

 

О ДОБРЕ И ЗЛЕ

 

По стёжке-дорожке с нетяжкою ношей

идут себе двое: плохой и хороший.

И каждую мошку допросят с пристрастьем:

Там счастья не видно? А то мы за счастьем…

 

Минуя сражения, торжища, пашни,

клыкастые рвы и глазастые башни,

не видя нигде своего интереса,

идут мужики. Вдруг навстречу из леса

 

под странный мотивчик из трелей и лая

выходят к ним добрая баба и злая.

Вы кто? – мужики им кричат, горячась те,

а бабоньки: Здравствуйте! Мы ваше счастье…

 

Куда и девалась дороги усталость!

Под утро хорошему злая досталась,

а добрая баба, на жалость легка,

в кормильцы плохого взяла мужика.

 

И детки родились у них посерёдке –

не то, чтобы злы и не так, чтобы кротки,

не чужды добра, не свободны от худа

и дури в избытке, и столько же чуда…

 

И вот уж, делясь хлебом, флягой и грошем,

за счастьем идут не плохой с не хорошим.

Навстречу две бабы не злых и не добрых –

так мир замыкается в круге подобных.

 

И с каждой их новой взаимной добычей

меж прежде различным всё меньше различий.

Похоже, что скоро, как лица в ночи, мы

для зла и добра станем неразличимы.

 

И голый свой стыд не узнает в одетом,

и след от зубов зарастёт на плоде том,

на зло и добро разделившем нас целых,

в доныне неясных неведомых целях.

 

И два существа из библейской былины –

одно из ребра, а другое из глины, –

забыв в одночасье вражду и участье,

опять обретут абсолютное счастье.

 

 

АРИТМИСТИКА

 

Женщина с красивым, но неприятным лицом

называет меня подлецом.

Взоров её молнии даже злей, чем слова.

И она, похоже, права.

 

Остров, где прервался путь моего корабля,

как петля вторит форме нуля.

Правит здесь колдунья – удачи дочь и беды.

И у нас, увы, нелады.

 

Бравые соратники отмечают в хлеву

исполнение грёз наяву.

Каждый вслед хозяйкиной ласке выдохнул: «Хрю!»

Только я не то говорю.

 

Чары колдовские, видать, на мне дали сбой.

После ночи с ней пьян был любой:

жрец, купец и воин – хрюкнули все в том хмелю,

а я вдруг сказал ей: Люблю…

 

Варвар! – истерит хозяйка, – неужто я зря

ублажала тебя как царя!?

Будь мужчиной! Хрюкни, наконец! Ты же со мной

и счастливый был, и хмельной.

 

Нам тут неведомо слово «люблю» – у нас тут

нравы предков и речь их блюдут:

встретившим на ложе взаимной страсти зарю

говорить положено: «Хрю!»…

 

Женщина с растерянным и печальным лицом

смотрит с пирса на лодку с гребцом.

Остров её тает у беглеца за спиной,

и волна играет с волной…

 

 

ДЕНЬ БАБОЧКИ

 

Обнаружить себя

на цветке – васильке или маке.

 

Баттерфляем проплыть

по росе, чмокнуть божью коровку.

 

Отразиться в реке,

где во мраке скрываются раки.

 

И с козой-стрекозой

к муравьям заглянуть на тусовку.

 

На цветущем лугу

от сачка увернуться и клюва.

 

Под оркестры цикад

научится порхать балериной.

 

Глянуть как там дела,

где растут земляника и клюква.

 

Танцевать па-де-де

над лесною тропинкой звериной.

 

Оказаться на миг

на балу, где вальсируют пары.

 

В горло впиться тому,

кто как чёрная птица во фраке.

 

И в глазах светлячка

прочитав, что развеялись чары,

 

исчезая, уснуть

на цветке – васильке или маке…

 

 

P.S.

 

Оттого, что мы больше не будет в начале,

сколько вспять не мотай,

ибо днями там нынче печаль, а ночами –

пустота, немота,

 

оттого, что твои поцелуи по вкусу,

как живая вода,

но дорога, лежащая прямо по курсу,

не ведёт никуда,

 

оттого, что грядущее мчится по встречной

полосе мимо нас,

и любовь наша вечная может быть вечной

только здесь и сейчас,

 

оттого, что, любимая, в запахе кожи

я купаюсь твоём,

и когда мы сливаемся – это похоже

на съеденье живьём,

 

оттого, что мы наглухо замкнуты в круге

невозможных помех,

мы однажды с тобой растворимся друг в друге

 и исчезнем для всех…

 

А на утро – о, да! – а иначе тоска же,

к удивленью коллег,

Шерлок Холмс позвонит Пинкертону и скажет:

Идеальный побег.