Листва под ливнем

70 лет со дня рождения

* * *

Там чудеса встречали, не отпрянув,
Был встречный мир привычен, как туман,
И пастухи пасли своих баранов
Под кораблями инопланетян.

Подобна гулу горного обвала,
Звучала песнь о юности Земли.
В кольце хребтов страна уцелевала,
Но за народом наконец пришли.

И всё цвела безлюдная теснина,
В немые погрузившись времена,
Да, столько лет она была пустынна
И всё-таки всегда населена.

Здесь пререкался богатырь с циклопом
И путник мчался на крылах орла,
Там злые духи нападали скопом,
Беременная мучилась скала.

И тот, кто этим был рождён гранитом,
В него вернулся, жизнь испив сполна.
В широком поле, всем ветрам открытом,
Я тронул рёбра каменного сна.

Полярное

         Скучна мне оттепель...
                  А. С. ПушкинПеречесть ли Inferno терцины
И душой устремиться туда,
Где из мёрзлой земной сердцевины,
Громыхая, исходит руда?

Из неё извлекают алмазы,
И, сощурясь от вечной пурги,
Созерцает народ востроглазый
Не воспетые Дантом круги.

Потепленьем никто не обманут,
Приготовлено всё для зимы:
Через город верёвку протянут,
Меховые достанут пимы.

Тонет время в арктическом Стиксе,
И якуты, как вихри, кипят
И плетутся по улицам Тикси,
В буйной вьюге держась за канат.

Отец

Был я поздний сын, мальчишка.
Так отцовская грустна
Драгоценная одышка,
Дорогая седина.

Всё же старость неопрятна.
Но, как прежде, милы мне
Дряблость щёк, морщины, пятна...
Встретил вновь отца во сне.

Старость — что поделать с нею?
Как приход её принять?
Всё же никого сильнее
Не любил я. Только мать.

* * *

Был мускулистым стих недобрый,
Был молод и душою чист,
И вдруг погиб, как сгибли обры,
И долго в поле вьётся лист.

Должно быть, только поневоле
Явился в сумраке утрат
И силу черпает из боли
Какой-то новый звукоряд.

Удод

Под солнцем южным эта птица
Так важно ходит, и клюёт,
И тешится, и суетится,
И называется «удод».

Быть может, оттого пуглива,
Что много видывала зла,
И дорог жемчуг перелива
Над полосатостью крыла.

Припомню, как очаровала
Меня раскраска гребешка,
И детство потечёт сначала,
Чтобы продолжиться века.

Я в ней мечту свою лелею,
Готовую от гнёзд и стай
Вспорхнуть, не дав проститься с нею,
И улетевшую в Китай.

В Замоскворечье

Стряхнув набежавшую дрёму,
Ещё я собраться могу,
От Пятницкой двинуться к дому,
Стоящему на берегу.

Хочу, чтобы вновь замерцала
Знакомая лампа в окне.
Волнение провинциала,
Быть может, воскреснет во мне.

Над Яузой ветер промчится,
Ленивую воду рябя,
И старая эта столица
Внезапно узнает себя.

В углу, что и глух, и медвежист,
Появится в плеске листвы
Какая-то всё-таки свежесть
От юности или Москвы.

* * *

Вновь отчизне скажешь: «Здравствуй!»
И в плену своих забот
Тот приглядчивый, глазастый
Образуется народ.

Ты один пойдёшь без дела
Мимо рынков и хибар,
Чтобы юность шелестела,
Возвращая слёзный дар.

Ничего тебе не надо,
Лишь бы снова, как всегда,
Шла вдогонку цепкость взгляда,
Пронизавшего года.

И ещё блеснут при взлёте
Змеевидные хребты
На прощальном провороте
Ненаглядной высоты.

* * *

И вовсе не скрывал недуга,
Догадываясь, что близка
Гроб заметающая вьюга,
Газеты грозная строка...

Стенографистки в серых блузах,
Ещё изжога от крутой
Дискуссии о профсоюзах
И ужас перед пустотой.

И эта смена молодая,
Его вдавившая в гранит,
И мысль о том, что, побеждая,
Повсюду смерть свою плодит.

Отель

Филёры наблюдали снизу
За номером, что рядом был,
Где голубь, шедший по карнизу,
Взмывал, добравшись до перил.

Но кто же был моим соседом?
Шпион, международный вор?
Был мне слеженья смысл неведом,
И лишь догадки до сих пор.

Но город видел я с балкона,
Не расстающийся со мной,
Такой родной во время óно,
Сегодня — словно неземной.

Холмы в тумане лиловатом,
Опоры дальнего моста
Прощались медленно с закатом,
И прибывала темнота.

Уже со стороны замостья
Чуть под хмельком плелась луна,
И робко в дверь стучалась гостья,
И тайной тайн была она.

Дождь

         Е. М. Ш.Без временной даже прописки,
Я, в городе этом гостя,
К учёной ходил тоинбистке 1, 
Наивен и пуст, как дитя.

Бывало, внимал потрясённо
Пророчице той допоздна,
И Цезаря и Цицерона
Дала мне в дорогу она.

Тогда осенил и Гораций
Мой путь, уклонившийся вкось,
И эту из цивилизаций
Поздней пережить привелось.

Не лгали ни сутры, ни суры,
Распалась страна без войны,
Давно уж дома профессуры
На Кудринской все сметены.

Не стал я историком — смело
Вселиться решился в слова,
Лишь снова шумит, как шумела,
Под бешеным ливнем листва.

Там женщин в объятьях потока
Куда-то бежали тела,
Держа босоножки высóко,
И всё это юность была.

Капа

С тайной мыслью о злом дровоколе
Там орешины горных щелей,
Может быть, содрогаясь от боли,
Гонят свой перламутровый клей.

Топором или барсовой лапой
Мимоходом пораненный ствол
Защищается радужной капой,
Красотою недужной зацвёл.

Эти радуги — все от недуга.
Купят в Лондоне ценный наплыв,
Все оттенки небесного луга
В изощреньях своих применив.

Так случается с диким орехом,
Так забвенья струится раствор
Из души, переполненной эхом
Голосов и серебряных гор.

Башкирский мёд

Башкирского мёда текучее золото
Блеснуло на ярмарке через стекло.
Как будто бы сердце пчелою уколото
И в городе душном тоской истекло.

Всё утро цветущее, свежее, раннее,
И юность гречихи, и древность сохи,
Вся сила травы, трудовое жужжание
В янтарные соты вошли, как в стихи.

Но тут же возникли на миг среди всякого
Курая напев, и багульника сны,
И сказка, и сладкое детство Аксакова,
И долгое эхо Гражданской войны.

_ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ _

1. Последовательница Арнольда Джозефа Тойнби (1889–1975), английского историка и историософа, автора учения о циклическом развитии цивилизаций.