Ковёр с оленями

      Памяти А.

Картинка из памяти, дорогая моему сердцу: я сижу за маленьким столиком, а рядом — несколько других мальчишек. И вот именинник — Аслик. Мы пьём пепси, закусываем «сникерсами» и ещё чем-то, всё очень вкусное и куплено совсем рядом — на городском оптовом рынке. Сейчас уже и не вспомнишь название всякого разного добра, которое вдруг хлынуло на необъятные просторы страны после развала Союза. А над нами на стене висит ковёр с оленями. Олени на ковре что-то едят, вокруг них ходят слоны и ещё какие-то раджи, дело там в Индии происходит — красиво и солнечно...

Аслик — мой сосед и друг с незапамятных времён. Сейчас нам уже по двенадцать, а дружим мы много лет. Нас объединяет улица, на ней мы проводим с ним круглые сутки.

Аслик хоть и младше меня почти на год, но — лидер. Он рано повзрослел, потому что вырос в многодетной семье. Отец его умер рано — от рака, и бедная мать едва сводила концы с концами, чтобы содержать троих детей. Аслик умеет доставать деньги, а на них мы с ним покупаем жвачки, шоколадки, пепси-колу.

Но расскажу по порядку.

Аслик был заводилой на улице: мы с ним лазали по соседским стройкам, ходили гулять во двор близлежащей больницы, катались по очереди на моём велосипеде со звучным названием «Конёк-Горбунок»...

Но вдруг возле нас на пустыре, где раньше мы просто лазили и собирали бутылки, чтобы потом сдать их,— вдруг на этом обыкновенном махачкалинском пустыре забила ключом жизнь. Было это году в девяносто третьем, думаю. Появилась куча грузовых автомобилей, набитых всяким товаром — от сигарет до мыла. Толпой на пустырь повалил народ. И до этого иногда на пустырь могла прийти толпа — когда тут на месяц-два приезжал иногородний зверинец или цирк шапито, и даже однажды на пустыре возник огромный шар — и внутри кружились мотоциклисты. Но шар исчез через месяц после появления, так же быстро исчезали цирк и зверинец — и приезжали они не каждый год.

В зверинце мне не понравился верблюд — он плевался, помню, и его все обходили стороной.

А вот в девяносто третьем всё было по-другому: сотни грузовиков никуда не исчезали всё лето, тысячи людей каждый день шли к ним за товаром. А спустя какое-то время на место грузовиков начали ставить большие железнодорожные контейнеры и бетонировать их в землю, и возник огромный оптовый рынок — целый город, в котором всегда было многолюдно.

А мы, мальчишки с соседней улицы, каждый день гуляли по этому рынку, и рынок нас за это благодарил. Аслик поначалу помогал владельцам контейнеров по мелочи — покупал им еду, приносил воду; потом он стал подрабатывать на бензоколонке у рынка, а также собирал деньги с автомобилей покупателей за въезд на рынок.

В общем, мы с ним в двенадцать лет стали богачами — покупали каждый день всякие «бубл-гамы», «7 раши», пакетики сухих напитков «Инвайт», блоки турецких шоколадок «Улькер», даже пробовали курить сигареты «Мальборо» и «Кэмэл».

Аслик умел доставать все эти «вкусности» и не всегда делал это легальным путём. Вот он однажды притащил мне целый целлофановый пакет хозяйственного мыла — кусков пятнадцать, говорит: нашёл на рынке. Мыло я отнёс маме — она стала меня ругать, кричала, что после недавнего дефицита никто мыло не выкинет добровольно. Говорит: «Украл его твой Аслик!»

В итоге она закинула пакет в подсобку, а потом он оттуда исчез — может быть, его съели крысы или унесли очередные мастера. В тот год мы делали ремонт в доме, приглашали разных мастеров, подешевле, ну и, конечно, все они были алкашами и ворами. Даже в холодильнике стали исчезать продукты. А ремонт шёл три месяца — всё лето!

Аслик присмотрел возле моего дома один бесхозный магазинчик — ларёк небольшой. Его нагло, не спросив разрешения у наших соседей — простой русской семьи, поставили некие тёмные «предприниматели». В ларьке торговали непонятно как и часто — только вечерами. Покупатели приезжали, как правило, на машинах без номеров, хотя в те времена на машинах без номеров ездили все, кому не лень...

Вдруг эта торговая точка незаметно закрылась, и Аслик залез в неё через крышу спустя какое-то время и обнаружил много полезных вещей. Позвал меня помочь всё это вытаскивать. Мы с ним за несколько заходов забрали из ларька — лазая через крышу — оставшиеся в нём напитки и сладости...

Потом, когда уже нечего было забирать, Аслик стал хулиганить, бросил бутылку в решётчатое окно ларька. Потом мы разбили там все стёкла, и Аслик даже надумал поджечь бесхозный ларёк, но я его отговорил от этого: мол, я же живу в пяти метрах, вдруг и на мой дом пойдёт пламя. Он согласился...

Как-то, в девяносто четвёртом, мы с Асликом сильно подрались. И почему же мы дрались? Дрались и в детстве до этого однажды — он у меня тогда шапку отобрал, а вот уже на этот раз — он сильно мухлевал в картах, и нас разнимала моя тётя. Тогда мы с ним в карты рубились каждый день. Но после драки уже на следующий день помирились и сидели на скамейке на улице как ни в чём не бывало — как будто и не дрались вовсе.

А один раз он увидел валявшийся на улице презерватив — и показал мне: «А это чтоб детей не было!» Я как-то это воспринял с грустью. «Как же так — без детей?»

Вот мне очень захотелось отпраздновать свой день рождения — двенадцать лет должно было скоро исполниться. До этого так весело праздновали одиннадцатилетие Аслика — аж завидно стало... Двенадцатилетие мне тогда казалось какой-то значимой датой — где-то вычитал, что Пушкин в двенадцать лет в лицей поступил...

Заранее купил банку сгущёнки, копил деньги на сладости — всё лето мы активно собирали бутылки вокруг оптового. Особенно ценились у приёмщиков стеклотары длинные водочные бутылки.

В конце лета девяносто четвёртого года в городе объявили об эпидемии холеры, и каждого взрослого и ребёнка с признаками кишечной инфекции — без разбора — увозили в специальную больницу — на карантин.

И надо же мне было за двое суток до дня рождения заболеть. Лето, жара, а едим мы с Асликом всякую фигню — вот и расстроился живот. Ночью приехала скорая, и меня увезли в больницу. Там сутками заставляли пить воду из баллонов — с лекарством каким-то, вода была невкусная.

День рождения свой я так и не отпраздновал, а когда вышел — увидел у дома несколько столиков. Угол улицы превратился в торговую точку — соседские старушки на нём стали продавать те самые жвачки с оптового и сладости вместе с ними. А моя бабушка стала чуть ли не самой главной среди них «бизнесменшей» — ведь она всю жизнь проработала в торговле. И я стал ей помогать — покупал утром на оптовом рынке товары и к вечеру успевал их распродать на углу.

Всё бы ничего, но стал к нам наведываться частенько участковый — настырный тип, говорил: мол, уличная торговля запрещена. Денег вроде бы просил. Женщины кричали, орали — участковый убегал.

Однажды я случайно разбил баллон с продаваемым бабушкой растительным маслом — и сказал ей: это участковый пришёл и выкинул его. И она поверила. И ничего не сказала. Но вдруг участковый исчез. И больше десяти лет на нашем районе вообще не появлялись милиционеры — до наступления 2005 года, когда Дагестан превратился в одну большую «горячую точку»: тогда каждый день лилась кровь, взлетали на воздух машины ДПС и ППС. В Махачкалу в тот год ввели усиленные отряды ОМОНа из других регионов страны, и по нашей улице стали ходить вооружённые до зубов патрули солдат внутренних войск. Но это было после...

Уличную торговлю к концу девяностых в городе всё же запретили — как оказалось, навсегда...

Оптовый рынок был закрыт в 2001-м. На его месте построили банкетный зал и боулинг.

С Асликом мать меня стала отговаривать общаться — он бросил школу и перестал появляться на нашей улице. Он стал дружить с хулиганами из другого квартала, а потом ушёл в армию, там отсидел год в дисбате — за драку. Вернувшись, стал таксовать, вдруг сел в тюрьму на пару лет, выйдя из неё — женился, но вскоре развёлся, потом чем-то заболел и как-то незаметно, тихо умер, прожив неполные двадцать семь лет.

Я видел его как-то, как потом оказалось — за полгода до смерти. Он сидел на улице на каком-то стуле. Я с ним поздоровался, и он попросил купить ему бутылку пива, протянул деньги. Я пива купил, но за свои деньги, сказал: оставь свои, угощаю. Он плохо себя чувствовал, с трудом ходил — я ещё не знал, что его скоро не станет...

Кто-то потом на улице сказал мне, что Аслик стал наркоманом и умер то ли от СПИДа, то ли от туберкулёза — никто не знал точно...

Я узнал о его смерти от мамы, был ноябрь. Зашёл соболезновать — его младшая сестра меня даже и не узнала, а я сунул ей в руки пятьсот рублей. Так принято. Не говорил ничего. С ним вместе ушло навсегда моё детство...

Всегда вспоминаю его, каким он был в те годы, когда появился на нашем пустыре оптовый рынок. Одиннадцатилетним мальчишкой, драчуном и «экспроприатором». Щедрым и добрым пацаном, который умел радоваться каждому дню своей короткой жизни...