Николай Хренков

Мулатка. Рассказ

foto5

 

Родился в 1974 г. в г. Кондопога. Окончил исторический факультет Удмуртского государственного университета (г. Ижевск). Работал преподавателем в школе, затем журналистом. С 2005 г. живёт в г. Подольске, работает в Москве специалистом по связям с общественностью в АО «Газпром теплоэнерго». В журнале «Кольцо А» публикуется впервые.

 

 

 

I.

Она подошла, когда я еще возился с висячим замком на решетчатой железной двери, а жена и сын, присев на дорожные сумки, терпеливо наблюдали за моими манипуляциями. Худощавая черноволосая девочка лет десяти в однотонном коротком ситцевом платье, почти не прикрывавшем тонкие, но не костлявые и очень стройные ноги цвета молочного шоколада. Ноги обещали, что через несколько лет сидящие рядом с их обладательницей одноклассники будут часто ронять карандаши под парту и долго их там искать. Руки девочки казались не толще, чем у моего трехлетнего Ромы. Узкие линии бровей были совершенно неприметны рядом с большими черными глазами, смотревшими с доброжелательным любопытством.

– У нас тоже был замок ржавый, – сообщила она, – мама долго не могла открыть, жалко, что папы не было – он бы сразу разобрался.

Превосходство чужого папы перед Роминым задело меня, и я, вытащив ключ, еще раз аккуратно прицелился, вставил его в скважину и слегка повернул. Дужка, обметенная легким загаром ржавчины, не стала выскакивать пробкой, а нехотя соизволила вылезти из своей норы.

Жена перевела взгляд на девочку и спросила:

– Как ты сильно загорела. Наверно, уже давно здесь?

– Нет, я такая от природы, – отозвалась та, – потому что мулатка.

Ничего африканского, кроме эфиопского цвета кожи, имевшего явно солнечное происхождение, у девочки не наблюдалось, и я удивленно переспросил: «Мулатка?».

– Да, у меня папа азербайджанец.

У жены по губам скользнула улыбка, а Рома протянул девочке руку, из которой он уже пару часов не выпускал маленькой красной «Ауди».

– Смои, какая у меня мисима.

– Красивая – ответила «мулатка», сразу покорив его сердце.

 

II.

Крым, Краснодарский край, Болгария, Абхазия, наконец. Но мне как-то не приходило в голову, что отдыхать на Черном море придется в херсонских степях. Все дело было в тетке, вышедшей замуж за украинца и поселившейся в Каховке. Последние несколько лет, с тех пор, как она вышла на пенсию, тетка усиленно зазывала меня в гости под тем предлогом, что последний раз своего племянничка видела в белых колготках еще в ясельном возрасте. Теперь же ей хотелось освежить впечатления, но нищенская пенсия делала ее невыездной.

Я был не прочь показаться маминой сестре заодно с женой и сыном, надо было лишь как-то найти время на эту поездку. Выход подсказал Малый атлас мира, где на карте Украины я обнаружил, что буквально в 150 километрах южнее Каховки на черноморском побережье находятся два курортных городка, о которых я раньше не слышал. Тот, что побольше, назывался Скадовск, поменьше – Лазурное. Поэтому мне пришла в голову идея совместить плановый выезд на море с посещением своей родственницы. Супруга, наведя в Интернете справки об этих курортных местах, отнеслась к предложению сдержанно, тем более, что последние несколько лет она (впрочем, и я тоже) считала за нормальный отдых лишь посещение Средиземноморья, но перечить не стала, уважая мое чувство племяннического долга.

Жарким июльским днем мы высадились на херсонском вокзале, откуда на маршрутке добрались до автостанции в Каховке, где уже местный водитель на «Мицубиси», сошедшей с конвейера еще при прежнем японском императоре, доставил нас по адресу. Теткина камышовая хата стояла почти у самого Днепра, поэтому сразу, как мы разместились, я решил сбегать на реку искупнуться. Эта идея жене не очень понравилась, она высказалась в том духе, что скоро будем на море, а там уж плавай, сколько хочешь, а здесь, поди, и вода грязная, но тетка ее успокоила, сказав, что местные в реке плещутся постоянно.

Бутылочные осколки тут и там попадались на песчаном бережке, отгороженном от дороги кустарником, и я подумал, что жена была не так уж и неправа в своих опасениях – достаточно поймать пяткой маленький кусок стекла, чтобы напрочь испортить семейный отдых. Хорош будет папа с забинтованной и обернутой полиэтиленом ногой, ковыляющий по морскому берегу под сочувственные, но укоризненные вздохи жены, которая вынуждена в одиночку преследовать вечно куда-то уносящегося Ромку.

От этих мыслей закололо под стопой, но закат, блеснувший с противоположной стороны реки, отвлек меня, и, прикрыв глаза, я подставил ему лицо. Легкий ветерок потрепал по загривку и, словно, устыдившись своей фамильярности, быстро исчез. Остались лишь свежее дыхание реки, смешанное с запахом лип, и тишина. В память настойчиво стучалась цитата классика о чудном Днепре при тихой погоде. Правда, Днепр в нижнем его течении уже не тот, что при Николае Васильевиче – он теперь как бы и не совсем река. Днепровское и Каховское водохранилища залили берега, к которым приставали древнерусские ладьи и запорожские чайки, и смыли пороги, описанные тысячу лет назад византийским базилевсом, не подозревавшим, какого масла он подливает в огонь исторических дискуссий.

Мне надоело щуриться на закат, и я обратил внимание на поваленную липу, устремившуюся вершиной на противоположную сторону Днепра. Я уселся на нее, снял сланцы, нанизал на торчащие, словно пальцы из рваных перчаток, короткие сучки и, пробравшись немного вверх по стволу, стал входить в реку, с осторожностью сапера ощупывая дно пальцами ноги. Наконец, спустившись, и сделав несколько шагов, напомнивших первые Ромкины опыты прямохождения, лег на воду, поначалу чуть не взбороздив животом дно. 

Спустя несколько секунд я уже чувствовал себя в своей стихии и плыл навстречу закату. Вспомнились слова матери, которая, зная мою страсть нырять в первый попавшийся водоем, просила меня в Днепр не соваться, пугая воронками, засасывающими людей. Я смеялся в ответ, говоря, что на воде всегда чувствовал себя увереннее, чем на суше, и что в одну воронку дважды не попадают. Через полчаса, вволю наплававшись, я вылез снова на дерево, натянул сланцы и пошлепал обратно, не подозревая, что это будет мое единственное удачное купание за всю нашу поездку.

У тетки мы провели два дня за стоявшим во дворе сколоченным из толстых досок длинным столом, основательно укрытым от солнца кроной могучего греческого ореха, старого, но еще плодоносящего. Я под задушевные разговоры c тетушкой занимался ликвидацией запасов домашнего вина, закусывая его желтосливником. Супруга вышивала крестом очередную картину (она пристрастилась к этому занятию на последних сроках беременности), не забывая регулярно бросать взгляд на Ромку, который, разместив на этом же столе весь взятый с собой автопарк, устраивал гонки. На третий день, сговорившись с теткиным соседом на 500 гривен, мы на его «копейке» укатили в Лазурное, где обосновались на базе отдыха «Волна».

 

III.

Мало кто из людей не ностальгирует по своему детству, но немногие искренне хотят в него вернуться. «Волна» предоставляла такую услугу всем посетителям из числа бывших советских граждан независимо от их желания. Это был поселок, включавший дюжину дощатых и дюжину кирпичных одноэтажных бараков по 10 номеров в каждом. Деревянное жилье проходило по второму классу: с общим душем и туалетом на всех постояльцев. Мы остановились в кирпичном бараке, классом повыше, что выражалось в наличии собственного совмещенного санузла, правда, с подтекающим бачком и горячей водой по расписанию. Отгороженная решеткой веранда, на которой стояли белые пластмассовые стол и два кресла, имела три выхода – во внешний мир, в туалет и в жилую комнату, убранство которой составляли две узкие койки, накрытые сильно потрепанными матрасами, и тумбочка.

Сразу стал вопрос, куда укладывать малыша, и жена пошла искать горничную, закрепленную за нашим бараком, чтобы узнать насчет детской кроватки. Та очень обрадовалась такой постановке вопроса и предложила взять у нее в аренду раскладушку за 80 гривен в сутки (номер стоил 300). Поскольку иных вариантов не просматривалось, то пришлось согласиться. Правда, потом выяснилось, что вместе с принадлежавшей горничной раскладушкой мы купили и ее лояльность – у нас в номере она мыла чаще и чище, а при встрече делилась ценной информацией – в какое время будут давать горячую воду.

Столовая на базе свято хранила заветы советского общепита, что нас вполне устраивало. Никаких излишеств – утренние каши, обеденные щи-борщи с паровыми котлетами или гуляшем и отварной минтай с пюре на ужин. Плюс яблоко или персик в качестве десерта и слабо заваренный чай в неограниченном количестве. Я решил, что такое меню в сочетании с дальними заплывами позволит мне убавить лишние килограммы, приобретенные посредством удачного брака.

На полдороге от нашего жилища до столовой, в деревянном сарае с облупившейся на стене краской расположилась детская комната. Игрушек там было достаточно, но в основном сломанных или некомплектных. Среди расставленных фигур на большом шахматном столе не хватало белого коня и двух черных пешек, машины по большей части были двух– или трехколесные, а в настольном хоккее на обе ледовые дружины функциональны были только три игрока и один вратарь – остальные, утратив связь со своими рычагами, оставались на поле статистами. Впрочем, двое хоккеистов были вообще удалены с площадки, видимо, навсегда.

Женщина, дежурившая в детской комнате, послушав громкие Ромкины комментарии, «папа, смои, опать нет коеса», со вздохом заметила, что раньше это заведение знало лучшие времена – «до 91 года», пояснила она, сильно налегая на «г». Впрочем, это было не единственное место, где многое испортилось после 91 года.

Путь от детской до столовой проходил по аллее, засаженной деревьями с неестественно большими, почти как лопухи, листьями. Мы не сразу сообразили, что это тополя, у которых были срезаны макушки. Лишенные возможности стремится ввысь, они свою жизненную силу отдали кроне, подобно тщеславным посредственностям, что пытаются скрыть свою ограниченность за яркой мишурой внешних форм, но, утрачивая чувство меры, лишь подчеркивают её.   

От расположенного возле выхода на набережную ярко зеленого домика с вырезанным окошечком вилась длинная очередь, вдыхая ароматы свежей выпечки. Здесь стряпали чебуреки, которые у отдыхающих, изнуренных здоровым питанием, пользовались большой популярностью. С торца дома торговали местными арбузами, дешевыми и вкусными.

Кафе на набережной, привлекавшие к себе внимание одинаково громкой музыкой с одним и тем же репертуаром особым ажиотажем похвастаться не могли даже в вечернее время. Кроме чебуречной, серьезную конкуренцию им составляла забегаловка, расположенная рядом с детскими аттракционами, где продавали разливное винцо и пиво «жигулевское». Работавшие в кафе официанты отличались деликатностью, осмеливаясь предложить свои услуги лишь по истечению нескольких минут вашего ожидания за столиком. Единственно, похоже, на чем они делали выручку, это большие компании, иногда собиравшиеся там по приличествующему поводу.

 

IV.

Мелкие неудобства сопровождают человека на каждом шагу, и от переживаний из-за них проку никакого, кроме преждевременного пришествия инфаркта. Спасительное чувство юмора было всегда для меня способом наплевать на неизбежные неурядицы, если их не удавалось решить. Но тут юмор не помогал, поскольку слишком велико было разочарование, здесь требовалось истинно христианское смирение.

Все, что происходило на суше, меня не волновало. Текущий бачок, несменяемое белье, перебои с горячей водой и в целом отсутствие тех бытовых удобств, которыми избаловали нас греки и турки, выглядели пусть досадной, но в чем-то и забавной мелочью. В конце концов, мы сами выбрали бюджетный вариант, хотя могли бы подыскать в Лазурном и более приличный пансионат. Даже грязноватый пляж с разгуливающими по нему упитанными белогрудыми чайками-хохотуньями, которым и местные, и приезжие непомерно льстили, называя почему-то альбатросами, тоже не вызывал сильного протеста. У Ромки лжеальбатросы вообще пробудили любовь к орнитологии, и он, погоняв их по пляжу, регулярно сообщал нам, что он тоже «маенькая сяйка». Кроме того, он научился на удивление точно подражать голосу хохотуньи, и по вечерам наша комната оглашалась птичьими криками – «сяйка» била крыльями и не хотела укладываться спать.

Удар пришел с моря. Вот от кого я совсем не ждал подвоха, поскольку любил море самозабвенно, независимо от того, Черное оно или Красное, озаренное ослепительным солнцем, когда тысячи искорок носятся по водной глади, или покрытое ночной мглой, сливающееся с черным небом в единое целое. Конечно, спокойное и теплое оно мне нравилось больше всего – можно было уплыть далеко на безлюдье, перевернуться на спину и, прикрыв глаза, мерно покачиваться, словно младенец, в этой огромной колыбели жизни. Как-то раз на Адриатике я таким образом уснул коротким сном Штирлица, но, очнувшись, почувствовал, словно прошли годы, и я это уже не я, а кто-то другой, неизвестный, оказавшийся вне времени и ставший вечной и неотъемлемой частицей великого моря.

Я никогда не бросался в воду с разбегу, а медленно заходил, наслаждаясь, подобно венецианскому дожу, обрядом обручения с морем. Вот оно лизнуло коленки, вот ласково погладило живот, а дальше начинаешь инстинктивно разгребать воду перед собой, словно что-то мешает идти дальше и, наконец, переходя в горизонтальное положение, ты радостно погружаешься в его лоно.

Отсутствие человеческого поголовья в зоне буйков меня не смутило, когда мы первый раз пришли на пляж. По опыту я знал, что большинство отдыхающих, в том числе и молодых мужиков, не любят уходить далеко в море, предпочитая каботажное плавание. Меня это весьма устраивало, и я с радостью выбирался из прибрежного «китая» на глубоководный простор.

Быстро расстелив покрывало и скинув одежду, я отправился на свидание с морем. До бедер все шло прекрасно, как всегда, но когда вода уже плеснула на живот, что-то мягкое и склизкое толкнуло меня в ляжку, словно в нее залепили холодцом. Я сделал шаг в сторону, но другой «холодец» ткнулся прямо в пах. Опустив глаза, я увидел перед собой бесцветный полусферический купол, от которого уходили вниз длинные стропы. Осмотревшись, я обнаружил, что попал в окружение целого отделения парашютистов из отряда стрекающих. Попросту говоря, медуз-корнеротов.

Желая вырваться на волю, я решительно двинулся вперед, но количество представителей этих древнейших и простейших живых организмов никак не убывало, а их мягкие атаки только усилились, хотя с точки зрения медуз, наверно, как раз я представлялся им нападающей стороной, мешающей мерно покачиваться на волнах.

Я не чувствовал какого-то особого страха перед ними (если бы медузы были опасные, столько народу не плескалось бы у берега), но сильное чувство отвращения не оставляло меня: словно потный дурно пахнущий человек лезет к тебе с пьяными объятиями и поцелуями. От стрекающих я решил задать стрекача и быстро поплыл к буйкам, но на смену медузам, которых я оставлял позади, приплывали новые. Хуже всего, когда они заходили снизу, норовя попасть в самые интимные места, от чего менявсего передергивало. О приятном возлежании на спине в такой обстановке и речи не шло. Плюнув на все, я развернулся к берегу.

Жена, не увидев на моем лице привычного удовлетворения от купания, удивленно спросила: «Что, вода холодная?». Я покачал головой. «Грязная?» – «Нет, просто медузы». «Жалятся?» – тревожно поинтересовалась супруга, начиная беспокоиться за Ромку. «Ласкаются»,– вздохнул я, усаживаясь на покрывало. Тут ребенок, услышав о доселе неизвестных ему существах, помчался к морю наводить мосты дружбы, а жена побежала за ним, опасаясь, как бы при Роминой любви ко всему, что движется, он не начал брататься с медузами. Я же остался сидеть в одиночестве, лелея надежду, что нашествие корнеротов скоро закончится, и я еще успею насладиться морем.

Однако ни вечерний поход на пляж, ни следующий день, ни последующие меня не порадовали. Парашютный десант, похоже, обосновался здесь всерьез и надолго. Лишь через неделю, когда заштормило, медузы своевременно отошли на заранее подготовленные позиции, но только для того, чтобы, чуть море поуспокоилось, вернуться к ставшим им родными берегам.

Я любил море даже в шторм, если это, конечно, не какая-нибудь бора, видеть которую мне пока не довелось, а просто, когда «разыгралось синее море». Где-нибудь на Крите такой «шторм» в порядке вещей, но на Черном море медузам и отдыхающим было достаточно и этого, чтобы исчезнуть с прибрежной полосы. Я же, наоборот, воспользовался отсутствием корнеротов, чтобы поучаствовать в единоборстве с высокими волнами, но и это короткое счастье оказалось смазанным грязной ржавого цвета водой, которой мне пришлось досыта нахлебаться. Проживи мы на «Лазурном берегу» месяц, я, вероятно, как-нибудь и попривык бы к медузам, но двух недель оказалось явно недостаточно. В каком-нибудь заграничном отеле хотя бы в бассейне можно отвести душу – большинств отдыхающих на курортах иностранцев вообще предпочитают хлорированную воду соленой – но здесь никаких альтернатив не предлагалось. Мне пришлось отказаться от пелагического образа жизни и осваивать побережье.В море я, конечно, заходил, но передвигаясь преимущественно по дну пешим шагом, сам себя за это в душе презирая. Недолгое удовольствие доставляло лишь купание с ребенком, которого, предварительно разогнав парашютистов в радиусе полутора метров, я окунал в воду под его радостные визги. Но в целом отпуск не удался – я все чаще повторял это про себя, а иногда, утратив контроль, и вслух. Тогда жена, хотя я видел, что ей и самой пребывание здесь было в тягость, утешала меня, что, главное наш сын получает необходимые дозы солнечных и воздушных ванн, и ему здесь не скучно.

 

V.

Ромка, действительно, не видел поводов для упадочных настроений, подавая нам пример, как в любой ситуации можно найти положительные моменты. Кроме морских ванн и чаек, серьезным плюсом для него стало общение с соседской «мулаткой». Девочку звали Эля, она жила через стенку от нас со своей мамой – маленькой аппетитной хохлушкой лет чуть за тридцать, с длинными черными волосами и хорошей грудью, свойственной большинству женщин этого народа. В отличие от своей общительной дочери, она не стремилась развивать знакомство. Проводя большую часть времени в раскладном кресле возле своего номера, с книжкой в одной руке и сигаретой в другой, мама мулатки при виде нас ограничивалась лишь кивком головы, снисходя только до краткого диалога с сыном. «Ну, шо, Рома, как дела?» – спрашивала она его низким с хрипотцой голосом, на что ребенок неизменно отвечал: «Хоёсие дела», – и шел дальше. 

Эля же, начиная с первых минут нашего приезда, частенько составляла нам компанию. При этом неверно было бы сказать, что «мулатка» навязывала свое общество, поскольку этой девочке была присуща редкая для ее возраста тактичность. Эля всегда чувствовала, когда она не вовремя, и с детской вежливой отговоркой «ой, меня же мама ждет» быстро прощалась. Кроме того, она не надоедала своими разговорами, предпочитая играть с Ромой на улице возле дома, давая нам возможность слегка перевести дух от кипучей энергии собственного сына. Меня, честно говоря, удивляло желание десятилетней девочки общаться с трехлетним мальчишкой. То, что он слушал Элины рассказы, еще было объяснимо – нашего сына всегда тянуло к превосходящим его по возрасту дамам. Но когда Ромка совершенно невпопад заводил ответную речь, в которой жуткое произношение сопровождалось смыслом понятным только для посвященных, то есть для родителей, «мулатка» внимала ему так же терпеливо.

 Подкупала она и своей предупредительностью. Я еще вертел в руках плавательный круг, набирая побольше воздуха в легкие, как Эля уже появлялась с хорошим ручным насосом. Потерянная Ромкой, у которого все валилось из рук, где-то по дороге с пляжа машинка находилась опять-таки с помощью «мулатки». О медузах, кстати, тоже меня предупредила она, сопроводив утешительным комментарием: «Вы не бойтесь, они не кусаются», – которому я не придал значения. Бояться этих прозрачных блинчиков, коих я в детские годы на каникулах в Сочи вытаскивал из воды, с любопытством наблюдая, как они тают в руках? Тогда я еще не подозревал, что за невинно убиенных маленьких аурелий спустя годы мне отомстят парашютисты-корнероты.

Поэтому ежедневные визиты Эли мы принимали вполне благосклонно. Иногда мы приглашали её к себе на полдник с привезенными из Каховки абрикосами и купленными здесь арбузами, но она обычно отказывалась, то ли в силу присущей ей деликатности, то ли из-за мамкиных запретов. Впрочем, мы ни разу не слышали, чтобы мать делала ей какие-либо замечания или одергивала ее – возможно, просто никогда не возникало такой необходимости. Их отношения носили своеобразный характер –  матери «мулатка» была всегда послушна и к ней предупредительна, но какой-то особой задушевности в их отношениях не замечалось. Такое нередко бывает в семьях с приемными детьми – но сходство Эли с матерью не оставляло сомнений в их кровнородственной связи. Дело, вероятно, было в другом. Вся теплота ее дочерних чувств была отдана отцу.

Мне не раз приходилось слышать, что дочери больше любят отцов, а сыновья матерей, и, казалось бы, еще старик Фрейд дал этому объяснение своей теорией Эдипова комплекса. На меня, однако, она не распространялась. Вопрос «кого больше любишь – папу или маму» еще в самом раннем возрасте вызывал у меня недоумение, и по мере взросления я все больше убеждался в его несуразности. Мне думалось, что в хорошей полной семье ребенок не делает предпочтений между родителями, и на примере уже собственного сына, который нередко звал меня «мама», а к жене обращался «папа», я радостно видел очередное подтверждение своей гипотезе.

В то же время мне нередко встречались примеры, которые лили воду на мельницу Фрейда. Далеко было за ними ходить не надо – моя собственная супруга папу любила больше мамы. Это при том, что он за год до серебряной свадьбы ушел от жены к другой женщине, а его дочь, тогда еще студентка, осталась жить с мамой. Безусловно, тесть был во многих отношениях достойный человек, заслуживающий всяческого уважения, и даже после ухода из семьи старался, насколько это было в его силах, помогать своим детям, но любовь, как известно, вещь иррациональная, хотя, может, по отношению к родителям это и не так. Когда он уже в достаточно преклонном возрасте ушел из жизни, жена очень долго и тяжело переживала его смерть.

Что касается «мулатки», то ее отношение к отцу являло собой безоговорочную победу фрейдизма. Папа был ее кумиром, и говорить о нем Эля могла без конца в самых восторженных тонах. Он был лучшим во всем – в уме, в силе, в честности, в доброте, в щедрости. Это скопище всех известных добродетелей и достоинств нашло свой приют в теле азербайджанца-дальнобойщика, который возил бахчевые культуры со своей исторической Родины на Украину. Вероятно, тот факт, что застать его дома можно было нечасто, придавала его образу в глазах дочери романтический ореол. С другой стороны, он и вправду мог быть хорошим мужиком и заботливым любящим отцом, давая Эле поводы для любви и гордости.

 

VI.

Детский досуг на базе отдыха не исчерпывался комнатой с некомплектными игрушками и шатром, в котором показывали кино. Имелся также и свой приходящий аниматор, который два раза в неделю устраивал игрища для подрастающего поколения. Понятно, что узнали мы об этом от Эли и, прогуляв первое его посещение, на второе пришествие аниматора, где-то на восьмой день нашего пребывания, решили явиться.

Местный аниматор мало походил на представителя разноязыкой и разряженной молодежи, которую можно встретить даже в самом захолустном средиземноморском отеле, как, впрочем, и на массовика-затейника ушедшей советской эпохи. Это была тетенька предпенсионного возраста, с острым, как спица подбородком, строго глядевшая сквозь очки и напоминавшая скорее суровую «математичку», чем заводилу. Она встала посреди игровой площадки, разрисованной «классиками», на которой в кружок расположились пять стульев, и мрачно предложила присутствующим детям подойти к ней, чтобы поучаствовать в интересной игре. Большинство из несовершеннолетних были школьного возраста, и, видимо, при взгляде на аниматора у них возникли такие же, как у меня, ассоциации, поэтому никто не шелохнулся. Но один доброволец все-таки сразу нашелся. Это был наш Ромка. Он радостно рванул к тете, готовый выполнять любые ее пожелания, но наткнулся на стену непонимания.

– Мальчик, отойди, – сказала «математичка», однако не на того напала. Ромка залез на стул и громко предложил: «Давайте игать, хосю игать».

– Мальчик, ты слишком маленький, – раздраженно бросила аниматор. Возрастной ценз не смутил нашего ребенка, и, просветив тетю, что он «босой», Ромка продолжал настаивать на игре. Присутствующие взрослые и подростки уже начинали хихикать, с интересом ожидая, как будут дальше развиваться события.

– Где родители, заберите ребенка, – возопила аниматор под хохот аудитории, и в этом крике отчаяния не хватало только угрозы позвать милицию.

Пересиливая смех, я двинулся к сыну, но вдруг ситуация повернулась в другую сторону. Из толпы вышла Эля и, взяв Ромку за руку, строго спросила у выбитой из колеи женщины: «Почему вы не хотите, чтобы он играл? Он не будет мешать». После этого она окликнула пару своих подружек, за которыми быстренько подтянулись три юных джентльмена. Организаторские способности нашей соседки явно превосходили таковые у аниматора, поэтому она вынуждена была смириться и начала объяснять правила игры, и без того всем известные.

Моя супруга заволновалась – Ромка действительно был слишком юн для такой сборной, но я придержал ее, поверив в «мулатку». Аниматор громко хлопнула, и вся великолепная семерка, включая Рому, начала носиться по кругу, чтобы после следующего хлопка кинуться занимать сидячие места. Эля, которая во время забега не выпускала Ромкиной руки, успела плюхнуться на стул, одновременно с ловкостью матери троих детей усадив нашего ребенка к себе на колени. Выбывшим оказался полный мальчик, которого в придачу к его горю «математичка» заставила оттащить в сторону один стул. Восторгу же Ромки не было предела

Действие продолжилось, и в следующем раунде проигравшими уже оказались Рома со своей дамой, причем, как мне показалось, Эля сознательно предпочла поражение, видимо почувствовав напряжение моей супруги. Ромку эта неудача ничуть не огорчила и, удаляясь, он по собственной инициативе поволок за собой очередной стул.

Когда Эля подошла к нам, я похвалил ее: «Хорошая из тебя мама получится». Она чуть смутилась и ответила совсем про другое, что занимало ее больше всего.

– Вы знаете, у меня такая радость. Завтра к нам папа приедет.

– Мой папа? – спросил Ромка. Эля засмеялась

– Нет, Ромочка, твой же здесь. Мой папа приедет

– Хорошо, хоть отдохнет немного с вами от своей работы, – отозвалась супруга.

– Да, вы знаете, как я его уговаривала. Он ведь не обещал – он у меня никогда не обещает, если не знает точно, что у него получится. И все же получилось. Здорово, правда?

Тем временем беготня вокруг стульев закончилась, вышедшая победителем Элина подружка была вознаграждена маленькой шоколадкой, а «математичка», доказывая, что все-таки не совсем даром ест свой хлеб, и у нее в багаже имеются еще забавы, вытащила из большой сумки, лежавшей на траве у площадки, старенький магнитофон. Подростки по ее просьбе утащили стулья, и она снова стала созывать народ. Эля с нашим сыном опять вышли в круг, а жена попросила меня сходить за курткой для Ромы, поскольку с моря усилился ветерок.

Когда я вернулся, представление уже закончилось, и народ стал разбредаться. Не найдя сразу взглядом своих, я отошел чуть в сторону к расположившемуся рядом с игровой площадкой маленькому футбольному полю, скорее даже, лужайке, на котором можно было играть только в одни ворота. Я остановился возле них, погладил рукой серебристую штангу и подумал, не подтянуться ли несколько разочков, надо было только куда-то определить Ромкину куртку. Но тут подошли жена и Эля, продолжавшая держать Ромину ладонь в своей. Я, кажется, уже знал, что она скажет. «У меня папа двадцать раз подтягивается и делает 15 переворотов». Жена с тревогой взглянула на меня – не придет ли мне в голову идея побить этот рекорд. Но она зря беспокоилась – в первую очередь благодаря ее заботам эти рубежи давно уже стали для меня недосягаемыми. Я промолчал, и, убрав руку со штанги, начал облачать Ромку в куртку, невольно отметив, что упоминание о папе мулатки уже начинает слегка меня раздражать.

 

VII.

Мы встретились с ним первый раз на следующий день, когда он повел свое семейство на обед мимо нашей веранды. Коренастый брюнет с типично кавказским лицом, разве что черты его были чуть более тонкие, чем обычно у азербайджанцев, и делали Элиного папу более похожим на армянина. Он был примерно одного возраста со своей супругой и немногим повыше ее; одетый в рубашку-поло и джинсы, внешне он не представлял собой ничего примечательного. Лицо у отца «мулатки» было несколько светлее, чем у его загорелой дочери, какого-то особого сходства с Элей на нем наблюдалось, что делало ее «мулатство» еще более сомнительным. И с чего она придумала себе это расовое смешение, которого вовсе не наблюдалось?

Эля, сиявшая от счастья, первая поздоровалась с нами, но не по-обычному, а как бы мимоходом, ее же родители на наше приветствие ответили сдержанными кивками. Азербайджанец при этом чуть задержал взгляд на моей жене. Ромка, увидев свою старшую подружку, рванулся было к ней, но я отвлек его внимание – было ясно, что Эле сейчас не до него.

Второй раз мы увиделись уже перед ужином, на набережной в стрелковом тире. На этот раз Ромку удержать не получилось, и, ведомые им, мы подошли к барьеру, от которого Элин папа уверенно расстреливал из пневматики зверушек. Сраженные его меткой пулей, волки и зайцы беспомощно повисали вниз головой, хорошо, хоть они были не настоящие, иначе бы это уже смахивало на браконьерство. Азербайджанец выбил 10 из 10, что позволило претендовать на приз ­– он выбрал плюшевого котенка, которого вручил своей дочери, радостно бросившейся ему на шею. Тут Ромка вцепился в меня: «Папа, тозе хосю кису, и ме кису». Я бы, может, и отговорил его, но вдруг неожиданно вмешалась Эля: «Ромочка, если хочешь, мой папа и для тебя выиграет».

Это уже было слишком,я быстро обменял пару монет на боеприпасы, внутренне понимая, что иду на большой риск. В детстве я частенько бегал в тир, да и в армии из автомата стрелял неплохо, но с тех пор уже много воды утекло. Впрочем, отступать теперь было некуда. Жена взяла Ромку на руки, чтобы он не отвлекал меня, а заодно мог оценить папину меткость, я же преломил ружье, в душе надеясь, что мулатке и ее родителям недосуг будет смотреть на мои упражнения по стрельбе. Периферическим зрением я заметил, что мои ожидания не оправдались – азербайджанец, приобняв своих дам, с легкой улыбкой стал смотреть в сторону мишеней.

Первым выстрелом я опрокинул лося, вторым – волка, третьим – зайчика. Я перезаряжал винтовку не торопясь, стараясь сдерживать волнение, и подолгу целился, не обращая внимания на дружное скандирование Ромки и жены, которую тоже охватил азарт: «Папа, давай! Папа, давай!». Выбранная тактика давала свои плоды, но после девятого удачного выстрела, жертвой которого стал косолапый, я почувствовал, как сильно забилось сердце. Решив увеличить паузу, чтобы перевести дух, я посмотрел на окружающих. Ромка был, как всегда в таких случаях, сильно возбужден, и жена, веселая и взволнованная, еле держала его на руках. На лице женщины, продававшей пульки, тоже читалась поддержка. Украинская мама Эли оставалась равнодушной, а ее азербайджанский папа хранил на губах все ту же улыбку. Только сама «мулатка» была вся напряжена до предела, словно сжавшись в один комок. Меня ее выражение лица несколько удивило: неужели она так болеет за чужого папу? – и неожиданно придало мне уверенности. Тщательно прицелившись, я десятым выстрелом завалил кабана и, не сдержав себя, сделал характерное движение рукой: «Йес!» – добавив: «Финита ля комедия».

Ромка громко завопил: «Папа, хосю кису», – а Элин отец несколько раз хлопнул в ладоши и пожал мне руку своей широкой для его скромного роста шоферской дланью. Я перевел взгляд на его дочь, которая снова удивила меня. Она выглядела совершенно расстроенной, хотя, казалось бы, мой успех ничуть не умалял собственного достижения ее отца, при том, что темп его стрельбы был явно побойчее, чем у меня. Но ей, видимо, казалось кощунственным, что вообще кому-то позволено встать на один уровень с ее обожаемым папой. «Как бы не заплакала, чего доброго», – промелькнуло у меня в голове, но мулатка решительно взяла родителей за руки и повела их в сторону от тира.

Кошки для ребенка не нашлось, впрочем, его вполне устроила маленькая «сёбака». Поглядев на часы, жена заторопила нас на ужин, но до столовой мы добирались минут двадцать, поскольку перевозбудившийся Ромка все норовил найти себе еще какую-нибудь забаву.

Нашими соседями по столу была приятная, хотя и полная круглолицая «жінка» из Днепропетровска, годами чуть за сорок, с пухлыми щеками, казалось, сошедшая с иллюстраций к «Вечерам на хуторе близ Диканьки» и ее сын лет шестнадцати, в противоположность матери, совершенно худющий, прямо скелет, обтянутый кожей, с глазами навыкате. Мне сначала не показалось, что в нем что-то не так, а вот Ромка, тот приметил сразу: всегда общительный и льнущий ко всем подряд, этого мальчика он явно дичился, что поначалу вызывало мое недоумение. Жена, более внимательная к деталям, позднее подсказала мне, что юноша явно нездоров, скорей всего, вследствие перенесенного ДЦП. Отсюда и некоторая замедленность в речи, неуверенность и угловатость в движениях, словно он боялся, что каждый шаг или жест могут причинить ему боль или же просто окажутся ему не под силу, и наседкинское поведение его матери.

С детства отличаясь крепким здоровьем и телосложением, я всегда сочувственно относился к людям физически ущербным, но в общении с ними никогда этого сочувствия не показывал, аккуратно выбирая темы для разговора. С Сашей, как звали нашего соседа по столу, который, кстати, по уму даже превосходил многих своих сверстников, мы болтали о кино, найдя совпадение вкусов, и разных пустяках, что доставляло большое удовольствие его матушке. Она с сияющим лицом слушала наши разговоры, никогда в них не вмешиваясь.

Когда мы пришли на ужин, соседи уже догрызали десертные яблоки.

– Ну что, застудили минтая? – весело спросила Сашина мама. – Будете теперь есть свежемороженую рыбу.

– Ничего, – в тон ей ответил я, – строганина тоже вещь вкусная.

Ромка, вдруг преодолев свой страх перед Сашей, похвастался перед ним выигранным призом, попытавшись рассказать историю его происхождения, которую оба жителя Днепропетровска, естественно, не поняли. Саша в шутку спросил: «Не кусается?»

– Нет, – со всей серьезностью отозвался Ромка – она хоёсяя, её мозно погадить. Соседи, смеясь, пожелали нам приятного аппетита и ушли.

Кормление у нас происходило не быстро, поскольку Ромка частенько капризничал, и приходилось изыскивать различные способы и аргументы, чтобы запихнуть ему еду в рот. Поэтому мы вышли из столовой последними, а наш стол остался единственным, с которого еще была не убрана посуда. Стоял теплый почти безветренный вечер, солнце пока не успело нырнуть в море и своими лучами еще отпугивало чересчур настойчивые взоры. Такой же закат в такую же погоду я видел уже десять дней назад на Днепре.

 

VIII.

Сначала я думал, что мне это показалось, когда подходил к футбольному полю, но ворот действительно не было. На их месте стояло несколько человек, опустив головы, а один… один, похоже, лежал на траве. «Пьяный или сердце» – мелькнуло в мозгу. Жена вдруг резко одернула меня: «Смотри, Эля», – и быстро пошла вперед. Действительно, на игровой площадке, где вчера весело носилась вокруг стульев, стояла наша юная соседка. Ее била мелкая дрожь, словно температура за минуту упала до мороза, а щеки были влажные, как от дождя.

Моя супруга обняла ее, и мулатка разрыдалась, а я все никак не мог понять, что же случилось.

– Папа, мой папа… разбился, это я виновата…я его попросила… я виновата.

Ромка сначала оторопело смотрел на эту сцену, а потом, проявив редкое для своего возраста сострадание, начал гладить Элю по голой руке, приговаривая «Не пачь, не пачь».  Оставив их утешать «мулатку», я вышел на футбольное поле. Ворота были опрокинуты на траву, а в их створе головой к верхней штанге лежал человек. Кровь залила все его лицо, но мне уже было ясно, что это Элин отец. Рядом стояла ее мать. Она выглядела спокойной, только нервно кусала губы. Я поразился ее выдержке – мне почему-то казалось, что она должна была паниковать, громко убиваться или суетиться вокруг мужа и причитать, обливаясь слезами. Но ее глаза были сухие, лицо сосредоточено, в руке она держала пустую бутылку «Бонаквы». Я решился спросить, что случилось. Без всяких эмоций она коротко ответила: «Муж начал подтягиваться, и ворота упали». При этих словах раздался громкий вздох пожилой грузной женщины с сумкой через плечо, на которой виднелось что-то похожее на красный крест. Похоже, это была местный фельдшер. Еще одним участником сцены был низкорослый мужичок лет под пятьдесят в рубашке с короткими рукавами. Фельдшер встала на колени перед лежащим и стала осторожно прилаживать к его голове какую-то тряпочку. Азербайджанец тихо застонал, хотя сначала мне показался без сознания, а мужичок спросил у меня: «Вы, случайно, не врач»? Я покачал головой, фельдшер, продолжая тяжело вздыхать, сказала: «Дайте еще воды». «Кончилась», – отозвалась Элина мать. «Давайте сбегаю» – предложил я, и она равнодушно отдала мне бутылку. 

Я рысцой поспешил в столовую, где попросил кипяченой воды, почему-то решив, что пострадавшему необходимо питье. Официантка сходила на кухню и принесла теплую бутылку. Я поспешил обратно, сунул ее в руку Элиной мамы, но она отдала мне ее обратно –

– Это очень теплая.

– Специально просил кипяченую, – пояснил я.

Она помотала головой.

– Нам надо промыть.

Ругнув себя за бестолковость, я снова кинулся в столовую, включил на полную мощь холодную струю в умывальнике и, наполнив емкость, понесся обратно.

Элина мама так же равнодушно взяла бутылку и стала аккуратно поливать голову мужу. Тут появился Ромка – его запас эмпатии закончился, уступив место более естественному любопытству. Вид крови совсем его не напугал, и он уже собрался брать интервью у Элиной мамы, когда я резко приказал сыну удалиться. Сначала я чуть не сказал «к маме», но в последний момент неожиданно поправился: «Иди к Эле». Весьма недовольный, он все же меня послушался. При упоминании имени дочери ее мать подняла голову и посмотрела по сторонам, но, увидев Элю рядом с моей женой, снова начала мрачным напряженным взглядом смотреть на мужа.

– Ну так что, Михаловна, – спросил мужичок – я машину-то подгоню? А то «скорая» хрен знает, когда приедет.

Фельдшер, в очередной раз вздохнув, согласилась: «Надо ехать, Петя. Дело-то плохо».

– Я и говорю, надо, – отозвался мужичок и быстро исчез, а фельдшер начала не спеша, но умело заматывать голову Элиному отцу, который продолжал тихо постанывать. Я взглянул на его жену – лицо по-прежнему не выражало никаких эмоций, только побледнело.

Мужичок обернулся оперативно, подогнав прямо к упавшим воротам «буханку» цвета хаки. Она вполне бы могла сойти за «скорую», но никаких опознавательных знаков на ней не было. Скорей всего, эта машина на базе отдыха использовалась для хозяйственных нужд, но это был гораздо лучший вариант, чем запихивать пластом лежащего человека в какую-нибудь легковушку. К этому времени на лужайке уже собралось с десяток человек, которые, правда, держались в стороне, а к нам приблизилась слегка успокоившаяся Эля. Когда я приподнял за плечи ее отца, то у него изо рта хлестнула кровь, Эля снова расплакалась и отвернулась, а мне пришлось его обратно уложить.

Мужичок тем временем распахнул заднюю дверь, залез внутрь «УАЗика» и сказал: «Давайте его сюда». Я взял азербайджанца под мышки, его жена попыталась поднять ему ноги, но ее отстранил подбежавший крепкий парень в голубом берете и тельняшке. Я не сразу вспомнил, что сегодня второе августа. Бравый десантник не изменял традициям ВДВ даже на курорте, где парашютисты-корнероты неизбежно должны были ему напоминать о перенесенных им тяготах и лишениях воинской службы. К счастью, в отличие от своих однополчан, он в это время был еще почти трезвым. «Давай, братан, разворачивайся, чтобы головой занести», – скомандовал мне крылатый пехотинец. Водитель перехватил у меня плечи Элиного отца и осторожно с нашей помощью уложил его на лежак от медицинской кушетки, брошенный возле низенькой скамеечки у борта. Его супруга тоже подошла к машине, держа в руке скатанную ветровку, чтобы положить мужу под голову. Мулатка бросилась к ней: «Мама, я с тобой». Наконец я увидел на лице ее матери первую эмоцию – это была растерянность. Похоже, она совсем не хотела брать Элю с собой, понимая, что проку сейчас от дочери никакого, только лишние переживания для них обоих, но и оставлять десятилетнего ребенка одного было никак нельзя.

Тогда я ей предложил: «Пусть Эля побудет с нами, если надо, моя жена может с ней и переночевать». Она ничего не ответила, только, не глядя на меня, кивнула головой и полезла в машину. Эля осталась стоять, не проронив ни слова.

– Всё, больше никто не едет? – спросил мужичок, увидев, что фельдшер тяжело взгромоздилась на переднее сиденье.

Я махнул рукой: «Езжайте». Мужичок захлопнул дверь и пошел заводить машину, десантник, сделав свое маленькое доброе дело, куда-то испарился, а им на смену уже подтянулись зеваки, жаждавшие от меня комментариев к произошедшему.

– Шо, воротами придавило, да? – начала допрос белокурая миловидная дама. – Он пьяный был, да?

Я с досадой отвернулся и уперся взглядом прямо в Элю, стоявшую рядом с моей женой и сыном. Она еще не вышла из ступора, и в ее глазах застыл ужас от безумия, от невозможности всего случившегося: что ее обожаемый отец, этот сильный человек, идеал мужчины в одну секунду превратился в беспомощную куклу, которую чужие люди бросили в машину и увезли вместе с мамой неизвестно куда. Но вопрос поразил ее словно разряд тока. Эля резко вздрогнула и громко закричала: «Мой папа не пьет, не пьет!». Развернувшись, она побежала куда-то в сторону. Взгляд моей супруги метал в блондинку молнии, она, видимо, намеревалась ей дать резкую отповедь, но, передумав, быстро пошла за Элей, бросив мне на ходу: «Возьми Рому».

На выходку «мулатки» любопытствующая особа даже бровью не повела (чего взять с маленькой девчонки, много она понимает) и продолжала ожидать моего ответа. Взяв Ромину ладонь, я нехотя пробурчал: «Да, не пьяный он. Просто мужик подтянуться решил, а ворота неустойчивыми оказались». Белокурая выглядела разочарованной, её больше бы устроило, если бы неустойчивым оказался потерпевший, но мне уже это все надоело, и я повернулся к ней спиной.

– Папа, а дядя боно упал? – спросил Ромик

– Больно, сынок.

– Он вот так лезал, – ребенок начал заваливаться на траву, изображая жертву, но я его одернул. – Пойдем маму и Элю искать.

«Да, понятно дело, пьяный был»,– услышал я за спиной знакомый голос. Это был Саша. Мне стало неприятно и показалось странным, что человек, сам познавший страдания, лишен сочувствия к чужим несчастьям. Но, в сущности, его не стоило обвинять – Саша изо всех сил старался быть как все, поэтому и повторял за всеми. «Какая дурость лезть на эти ворота», – услышал я голос его мамаши. Ей, которая несла свой крест, что называется, по божьему промыслу, было, видимо, не жаль тех, кто сам невольно накликал на себя беду. Желая избежать общения с ними, я прибавил ходу.

В поступке Элиного отца я не видел ничего глупого – что такого, если мужик решил пофорсить перед любимыми женщинами, тем более, когда дочь попросила. Неправильным мне казалось лишь, что он полез делать упражнения после ужина, но это деталь. В целом, я его прекрасно понимал и одобрял. Будь ворота нормально закреплены, на их штанге могли бы подтягиваться трое таких.

Вдруг воспоминание о вчерашнем дне словно ткнуло меня, ведь я сам чуть не начал подтягиваться, если бы не подошла Эля и не начала расхваливать в очередной раз своего папу. Тут было впору поразмыслить о странных причудах судьбы и хрупкости бытия человека, этого мыслящего тростника, но вместо этого в мозгах почему-то вертелось из «Бриллиантовой руки»:«Ребята, на его месте должен быть я! – Напьешься, будешь». Наконец, отогнав эти неуместные ассоциации, я задумался, что не будь нашей встречи в тире, «мулатке», возможно, и не пришло бы в голову просить папу продемонстрировать свои спортивные навыки. В итоге получалось, что Эля невольно спасла меня от этой штанги, на которую она же загнала своего бесконечно обожаемого отца, поскольку я умудрился так же хорошо, как и он, отстреляться. У меня не нашлось определения, чтобы выразить всю странность и трагическую нелепость происходящего и оставалось только повторять вечную банальность: «Это судьба».

Весь вечер мы гуляли в компании с Элей по набережной и в два голоса с женой уверяли ее, что все будет хорошо, и ее папе надо будет просто отлежаться в больнице, словно мы просветили его голову рентгеном. Она отмякла, несколько повеселела и снова завела тему про любимого отца, которую на этот раз мы слушали с интересом, словно этот человек после случившегося стал нам ближе. Ничего, правда, особо примечательного в рассказах не было. Вот Элин отец вместе с ней выиграл «Веселые старты» в первом классе, вот он в армрестлинг победил какого-то толстого дядю, а другому уже высокому дяде надавал по шеям за неудачный комплимент филейной части Элиной мамы. Впрочем, кроме силы имелся и ум – он помогал дочери по арифметике, отлично щелкал кроссворды и свободно владел тремя языками – азербайджанским, русским и украинским. Его отличала щедрость, он давал взаймы деньги даже тем, кто уже зарекомендовал себя недобросовестным кредитором. Молча, без комментариев я слушал эти рассказы, и на душе у меня кошки скребли – все-таки мужик упал навзничь, сильно ударился затылком, да еще ворота всем своим весом грохнулись ему на лицо. Черт знает, что из этого могло выйти. Даже при благоприятном исходе жизнь девочки и ее мамы ожидали большие перемены на неопределенный срок.

Где-то после десяти, когда уже пришло время укладывать Ромку, Эле на мобильный позвонила мама и велела ей идти к воротам, где ее должны были встретить какие-то друзья или родственники. Ими оказались два молодых парня, один лет восемнадцати, другой чуть помладше, судя по виду, земляки ее отца. Солидарность кавказской диаспоры, как всегда, была на высоте. «Мулатка» простилась с нами, можно сказать, в хорошем настроении. Больше мы ее никогда не видели.

 

IХ.

На следующий день погода испортилась, со степей пришел холодный северный ветер, и нам пришлось облачиться в куртки. После завтрака, на который мы специально опоздали, не желая обсуждать с соседями по столу неизбежную тему падения Элиного отца, жена решила постирать кое-что из одежды, а мы с Ромкой отправились бродить по территории базы. Ребенок первым делом потащил меня на место вчерашней трагедии, которая тоже его не оставила равнодушной, и я удивленно отметил, что о случившемся несчастье там уже ничего не напоминает. Ворота исчезли совсем, а прошедший утром дождик смыл с травы все следы крови.

Мы побродили по набережной, где Ромка в бессчетный раз покатался на электрических машинах, а потом решили завернуть в детскую комнату. Там было пусто, только за шторкой, где обычно пряталась от детей дежурная, слышались голоса. На звук наших шагов занавеска отодвинулась, и я увидел, что рядом с дежурной сидит местный фельдшер, видимо, зашедшая в гости. Мы поздоровались, и я, конечно, спросил про Элиного отца.

– Дело-то худо, – начала она с очередным вздохом, – я ведь это еще вчера поняла. В нашей больнице его даже не оставили, осмотрели и срочно на реанимобиле в Херсон отправили. Там операцию будут делать. У него ведь вся челюсть разбита в мелкую крошку. И нос, и скула, да все там. И еще травма черепно-мозговая.

– Ну, жить-то будет?

– Не знаю, ребятки, не знаю. Даст бог, выкарабкается, но инвалидность ему все равно обеспечена.

– Таким, как раньше, уже не будет, – резюмировала дежурная, и ее слова прозвучали как «аминь» в траурной мессе. 

Мне стало грустно. Супермен и ангел в одном лице, каким он представлялся своей дочери, уступал место калеке, который требовал постоянной заботы. А обе женщины, снова задвинув штору, начали дальше обсуждать эту тему.

– Я говорила директору, уберите эти ворота, все равно мальчишки там почти не играют. А он – отстань, Михайловна, что у меня других дел мало.

– Это хорошо, – подхватила дежурная, – что какого-нибудь ребенка не придавило, да еще насмерть. Вот бы началось тогда

– Ой, не дай бог, ладно хоть теперь ума хватило убрать.

Подходя к нашему жилью, мы увидели, что жена разговаривает с какой-то женщиной. Буквально через несколько секунд их беседа закончилась, женщина обернулась в нашу сторону, и я узнал Элину мать. Она кивнула нам и пошла в свой номер.

– Вещи собирает, – пояснила жена, ­– ее машина у ворот ждет, поедет в Херсон, где у нее муж в реанимации лежит, где-то у знакомых там жить будет.

– А Эля?

– Отправили домой в Киев, там бабушка за ней присмотрит.

«Ромке ее будет не хватать», – промелькнуло у меня в голове, и тут я вспомнил, что мы так не узнали ее полного имени. Скорей всего, Эльвира. Но ведь вполне могла быть Элла, Эльза или еще что-нибудь в этом роде.

– К нам она зашла спасибо сказать?

– За что? – удивилась супруга, добавив после паузы, – ты знаешь, ей совсем не до благодарностей. Она попросила книжки вернуть в местную библиотеку, которая у них в административном корпусе где-то сбоку.

Я опустил глаза на пластмассовый стол. Там лежал томик Агаты Кристи, видимо, для мамы, и сборник рассказов Джека Лондона, который читала Эля. Возможно, ей это задали по внеклассному чтению.

– Да, вот у кого отпуск действительно не удался, – протянул я. Жена внимательно посмотрела на меня и молча пару раз грустно кивнула головой.

– Ты спросила у нее про мужа?

– Само собой.

– И как он там?

– Она сказала: «Наш папа сильный, он справится»

– Это всё?

– Всё.

– Хосю какать, – заявил Ромка, и я повел его на горшок.

К списку номеров журнала «Кольцо А» | К содержанию номера