Стихотворения

Такое кино

                        Р.Г., дружески
В самом деле — холодное лето.
И пора бы привыкнуть давно,
что по нашим с тобою билетам
не бывает другого кино.
Да и то хорошо, не морозы.
Пусть другого кого-нибудь в шок
вгонят наши пайковые слезы.
Не морозы — и то хорошо.
Досидим как-нибудь до финала
черно-белых ленфильмовских дней.
То, что их до обидного мало —
это осенью будет видней.

124

                                   Н.П.
Гудки теплоходные тише
античного хора цикад.
Июнь выжимает на крыши
хрустальной жары виноград.
И можно обжечься о стекла
оконные. Тронь и проверь.
В кошмарные байки Софокла
открыта подъездная дверь.
Июнь объясняется всхлипом
зеленой истерики лип,
и влажной ладонью Эдипа
он к тахикардии прилип.
Куда ни посмотришь, там пьеса,
там зрители полный вагон,
там руки простерла Одесса
незрячая — небу вдогон.

 Время пейзажей, пейзажи времен

                                                                       Н.П.
-1-
В небе розовом — звезды и птицы.
И прекрасней, чем «Фауст» у Гете,
подростковые ветки-ключицы
у гуляющих группками тетей.
Счастье? — вечер, дыхание, трепет,
легкий ветер над гладью залива.
Пусть другому горбатого лепит
моего эпикриза крапива.
Между мной и тобою — дефисом
летний воздух меж мной и тобою.
А судьба — это только актриса,
посмеемся над нашей судьбою.
Пусть она забавляется болью,
если в этом находит призванье.
Мы с тобою повязаны солью
полусумрака-полусиянья.
Пусть судьба надрывается гулко,
принимая трагичные позы.
Продолжается наша прогулка
мимо этой торговки с Привоза.
-2-
Дождика растет щетина.
Вечер, ветер, лето, грусть.
Не застыну, так простыну.
Ну и ладно, ну и пусть.
Закачусь копейкой тусклой,
сгину между половиц.
А хотелось видеть устья
глаз, речной камыш ресниц.
А еще хотелось даже
кануть — от земной тоски —
в губы — алые пейзажи,
марсианские пески.

Черемуха

Стоит черемуха, что нищий —
ее богатство отгремело.
Теперь она — на пепелище
Иова праведного тело.
Пусть для других — прекрасно лето,
разгул плодов у вишен диких.
Она — из Ветхого Завета,
времен ужасных и великих.
Она кричит огромным криком
на небо в зареве багровом,
на Отвечающего бликом
ее обугленному слову.

Адрастея

Видят сны и медведи и раки,
те — в берлогах, а эти — в воде.
И чего вам не спится, Акакий?
Что особого в вашей беде?
Ну, подумаешь, сняли шинельку,
и горячка, и делу кранты.
Спи спокойно, соси карамельку
бесконечно-благой темноты.
Нет же, ходишь, пугаешь прохожих
диким видом и криком «Моя!»
Или на Адрастею похожий.
Или я не секу ни *уя.

Перс

Эту ночь мы с тобой переждали.
Продержались. «И это пройдет».
Две других стороны от медали
щурит старый всезнающий кот.
Он-то знает. А все же не скажет
и намека не даст, не проси.
Просто в ноги подушкою ляжет,
запоет на кошачьем фарси.
Не захлопнулась черная яма,
но прикрыла на времечко рот.
Это было известно Хайяму.
Не про это ль потомок поет?

Сто первый

Снега бы! Снега бы, наледи, ветра!
И босяков у дверей магазина.
Чтоб на сто первых моих километрах
пахло паленым, как жженой резиной.
Выйдешь на улицу. Каркнет ворона.
Шов поползет, оторвутся заплаты.
Сердце не держит уже обороны
и не дымишь, как труба комбината.
Все как-то так. Через пень и колоду.
Через колоду крапленых картишек.
Ставишь на кон золотую свободу
и получаешь свободы излишек.
Можно сжимать кулаки под подушкой,
можно до спазмов кусать одеяльце.
И, разливая свободу по кружкам,
рот набивать климатическим смальцем —
тучами, снегом и наледью черной,
сыпать заварку. Ах, Господи Творче!
Если уж выдалась жизнь кипяченой,
пусть кипяченое будет погорче.

Фонарик

                                   «и к благоухающим липам...»
                                                                       Г. И.
Сейчас отгорит фейерверком заря
над черными гривами лип
и к липам приблизится свет фонаря —
прохладный и бледный, как всхлип.
Приходит на смену сплошному огню
сложение огненных риз
и этот фонарик — закат-парвеню,
похожий на легкий каприз.
А ты удивляешься — если вокруг
трагедии вроде бы нет,
зачем наступает особенно вдруг
прозрения крайнего свет.
И сразу становятся так далеки,
как только бывает потом,
шумящие липы, фонарь, мотыльки
и все мирозданье — гуртом.

Вторая, третья

                                    Володе
Нет для этого слов подходящих —
ночь удушлива, словно фосген,
для тоскующих, смутно мычащих,
слабо верящих в свой Карфаген.
Для того эта ночь безоконна,
чтоб не видеть, не слышать, не знать,
что идут пацаны Сципиона,
поминая такую-то мать.
Исполняется высшая мера.
Забывай или не забывай,
но перчаткою легионера
прозвенел самый первый трамвай.
Утро бледное город накрыло.
Победители, как саранча.
И выходит на каждое рыло
по железному блеску меча.
И не дышится. Шатко и валко
дождик вышел и ходит, как пес,
там, где утро похоже на свалку
громких чаек и тихих берез.