Эпидемия. Рассказ

Старик Федотов зашёл в сарай, отворил дверь в хлев и, болезненно морщась, сел на скамейку.

– Иди сюда! – строгим голосом приказал поросёнку. Фунтик, легкомысленно похрюкивая, подбежал к Федотову и, растопырив уши, уткнулся ему в колени. Поросёнку очень нравилось, когда старик чесал ему  между ушей.

– Щас, разлетелся! – остудил его игривый порыв Федотов. – Чеши ему… Эпидемия, понял? Свиной грипп! Ну-ка, покажи язык!

В ответ Фунтик ещё раз хрюкнул и игриво завилял хвостиком.

– Побалуй, побалуй! – прикрикнул старик и сунул ему под пятачок костлявый кулак. – Смотри у меня, тока чихни! Вон оно, лекарство-то!  – и кивнул на притолоку, где лежал широкий немецкий штык. Федотов ещё во время своего босоногого детства, которое пришлось на первые послевоенные годы, притащил его со Вторчермета, и с тех пор штык исправно служил их федотовскому семейству всей своей фашистской верой и правдой.

– Враз вылечу! Понял?

Фунтик расплылся в весёлой беззаботной улыбке.

– Дурак какой… – сурово сказал Федотов.

Он затворил хлев, вышел в сад. Утро только-только начиналось, лишь мелко дрожало сиреневым цветом на востоке. Предрассветное туманное марево нежно-ласково обнимало смородиновые и крыжовниковые кусты,  справа, за соседским забором, повизгивала собака, которую донимали блохи, и только-только начали щебетать птицы. Красота! Хотелось просто стоять и молча пить эти благодатные умиротворённость и спокойствие, которые через час-полтора затопчутся шумом машин, неприятно-деревянным перестуком трамваев на стыках рельсов, тревожными паровозными гудками и гулом идущей на завод рабочей смены. Федотов постоял, довольно сощурив выцветшие глаза, потом, кряхтя и привычно морщась, набрал в карманы яблок, зябко передёрнув плечами, вернулся в сарай.

– На, – сказал Фунтику. – Витамины.

Тот сощурил хитренькие глазки и потянулся к яблокам.

– Ладно. Живи пока, – великодушно разрешил старик. – Им там делать не хрена, вот и выдумывают всякую хрень (что это такое – «не хрена» и «хрень», где это «там», и кто выдумывает –  дед конкретизировать не стал. Это называется «великий и могучий русский язык»).

– А то придумали:  свиной грипп! – и он язвительно хмыкнул. – Вы сначала человечий-то лечить научитесь, а уж потом к свиньям лезьте! Академики хреновы! (Вот! Опять!)

Вообще, старик Федотов  ко всяким хворям относился двойственно. Внешне, на людях – пренебрежительно, иронично, отпуская ехидные замечания по поводу медицинских возможностей вообще и способностей их здешнего местного здравоохранения в частности.

– На Марс лететь собираетесь, а простой радикулит лечить не научились! – регулярно выговаривал он участковой врачихе Марии Игнатьевне. У врачихи было трое детей и Колька-муж, весёлый алкоголик, так что ни на какие марсы она не собиралась. У неё и на Земле дел было, что говорится, выше крыши. Но в споры со стариком она не вступала, потому что было это совершенно бесполезно. Даже наоборот, гораздо легче было признаться: да вот такая я, Валя Терешкова! Вот сейчас, через полчаса, закончу приём, халат сниму, руки вымою, просморкаюсь как следует – и пулей на космодром! И ты, старый пень Федотов, не сомневайся: и на Марсе будут и яблони цвести, и грипп свинячий обязательно туда завезём! Чтобы всё было как у нормальных, здоровых, земных идиотов!

Федотов, словно читая эти её мысли, заметно тушевался, замолкал и, сделав безмятежный вид и смущённо сдвинув брови, совал ей в халатный карман червонец. Мария Игнатьевна тоже в свою очередь изображала полную отстранённость и вроде бы даже в упор не замечала этих денежных сований. Это была у них такая уже давняя, традиционная игра, некий спектакль двух актёров, они же ? ничего вроде бы не замечающие зрители. Впрочем, бывали ситуации, когда не заметить червонца было никак невозможно. Тогда врачиха начинала краснеть, стыдливо отталкивать стариковскую руку и  отнекиваться. Впрочем, никаких очень уж активных попыток физического сопротивления этому денежному сованию она не предпринимала. Это несопротивляемое сопротивление тоже было обязательным условием всё той же игры.

– Ничего, ничего, – тоже смущаясь, бормотал Федотов. – Это ребятишкам на молочишко. Младший-то  в каком? Только в первый пошёл! Ну и ладно, не торопись, ещё находится, ещё надоест школа-то эта! Ты пришли его за яблоками! Пропадают ведь!

– Пришлю, – обещала Мария Игнатьевна. – Спасибо, Иван Тимофеевич!

– Да ладно… – досадливо отмахивался Федотов (дескать,  нашла о чём благодарить!). – Колька-то как?

– Нормально! – бодрым голосом врала врачиха. – Работает!

– А с этим делом как? – и въедливый старик бесцеремонно тыкал себя пальцем в кадык.

– Нет-нет, что вы! – продолжала свою привычную завиральню Мария Игнатьевна (врать она совершенно не умела). – Он же, вы ведь знаете, хороший. Только слабохарактерный. А так – хороший! И ребят никогда не обижает.        

– Значит, никак не угомонится, – понимающе кивал Федотов и сурово поджимал губы. Кольку, её мужа, цемзаводского инженера, он знал как облупленного. Тот вырос на их улице, и в пацанячьем возрасте регулярно лазил в дедов сад за яблоками, грушами и дедовыми же пинками.

– Ничего, – успокаивал он собеседницу. – Вот подлечишь меня от моего радикулита, я его успокою. А то, понимаешь, взял моду – хлебать! Я ему, паршивцу, козу-то устрою!

Так вот, если на людях дед храбрился-духарился, этак молодцевато-залихватски над медициной насмехался, то оставаясь наедине с самим собой, вынужден был признаваться – всё-таки страшно. Тем более в его годы… Пожилой возраст, как ни хорохорься, не самая приятная на этом свете штука, и каждую болячку с каждым прожитым годом поневоле вынужден расценивать как этакий предварительный звонок  оттуда. Дескать, ты, старый пенёк Федотов, не особенно-то на земле вашей грешной расслабляйся-благодушничай. Тебе уже, если забыл, семьдесят восьмой пошёл, и ты, вредный старикашка, можно сказать, вышел на свою последнюю финишную прямую. Так что не суетись, а собери-ка, на всякий пожарный, чистое исподнее бельишко и держи его в полной боевой готовности. Да, и в баню сходи, помойся как следует, не торопясь и с последним удовольствием. Можешь и пивком надуться напоследок, а то на небесах с пьянством и алкоголизмом строго. Вечный сухой закон. Никто тебе, старый хрыч, пива здесь не нальёт и фуфырик не поднесёт. Даже и не надейся.

И вот, пожалте, к старым привычным напастям – новый геморрой: свиной грипп.  Федотов, конечно же, поинтересовался у Марии Игнатьевны: а как он для людей-то? Безвредный или прикупить на всякий случай тапочки из кожезаменителя с картонной подошвой?

– Конкретных подтверждений его безвредности для человека нет, – призналась врачиха. – Но остерегаться, конечно, нужно. (Понятно. Значит, тапочки всё-таки надо  приготовить.) Как говорится, бережёного Бог бережет.

– А конвойного конвой стережёт… – автоматически ответил Федотов.

– Вот и Бога вспомнили! – добавил он поспешно, увидев удивлённо-непонимающие марьигнатьевные глаза. – Вот такая, выходит, современная медицина. И никакого тебе научного атеизьма.

Возвращаясь из поликлиники, он зашёл в магазин, привычно покряхтел, но все-таки купил бутылку. Дома, выпив, закусив и привычно огорчившись новостям по телевизору (ползёт, зараза, ползёт, свинюха гриппозная! Уже и Гондурас захватила! Это считай, что под боком! Тока океан перепрыгнуть!), зашёл к Фунтику.

– Ну, как ты? Нет симптомов? – и погрозил поросёнку. – Смотри, а то враз вылечу! Рука не дрогнет!

В ответ он услышал привычное довольное хрюканье, впрочем, теперь уже с явно досадливыми  нотками. Дескать, достал уже, старый пень, своей патологической кровожадностью. «Вылечу, вылечу!». Смотри сам раньше меня к белым лебедям не отправься! 

Вечером в пятницу к старику приехал сын Пашка со всем своим благородным семейством. Пашка жил в соседней области, работал наладчиком на авиационном заводе. Зарабатывал, несмотря на кризис, вполне нормально, и вообще всё у него было «хоккей»: красавица-жена Людмила, четверо балбесов-сыновей, старшего из которых, Васеньку, удалось-таки отмазать от армии (четыре тыщи американских денег – и никаких тебе гимнастёрок и хождения строем. Это называется «товарно-денежные отношения»!). Трехкомнатная в центре, машина, дачка с погребом. Всё по уму, потому что и сам Пашка – умный да хваткий. Дурак  и растерёха такого добра ни в жизнь не наживёт.

Сначала всё было как положено: ахи-охи, слёзы-сопли-слюни, обнимания-целования, бодрые удивления «а дед-то у нас, оказывается, еще молодцом!». Потом подарки, снова ахи-охи, снова размазывания сопливых выделений по щекам. Федотов в ответ привычно жаловался на радикулит, обещал, как и положено в подобных торжественных случаях, вскоре непременно помереть, его тут же всем гамузом кидались успокаивать, говорили «это ты брось!» и лицемерно утешали, что «все там будем». Когда через час вся эта бодяга всем уже порядочно надоедала, садились за стол. Выпивали, закусывали, загадывали завтра обязательно сходить к матери на могилку, и постепенно переходили к насущным мировым проблемам.

– У вас на заводе чего про этот самый свиной грипп говорят? – спросил Федотов. Пашка дожевал кусок селедки и сытно-пьяно икнул.

– Да чего… Это всё американцы воду мутят. Лекарств понаделали целые склады, а девать их некуда. Срок годности к концу подходит, надо срочно пристраивать – а куда? Вот и придумали – свиной грипп. Так что, дед, не сомневайся:  Унион Стейтс оф Амэрика! Это ихние гадские происки!

– Как всегда, – согласно кивнул Федотов. – Я вот чего думаю: может, заколоть поросёнка-то? На всякий случай. Пока он здоровый. А, Пашк?

– А чего? А давай! – легко согласился тот и опять икнул. – Хоть прямо завтра с утра.  Я давно говорил – за каким он тебе нужен? Сам свинину  не любишь, мы можем и на рынке запросто купить – зачем тебе с твоим радикулитом лишняя забота?

Федотов задумчиво пожевал губами.

– Может, и на самом деле… – сказал нерешительно и, поколебавшись, всё-таки махнул рукой. – А, ладно! Давай с утра! И на самом деле, чего ждать? Хоть пуда четыре, а всё наши будут. Всё не покупать!

Пашка с семейством уехал в воскресенье, поздно после обеда. Федотов долго стоял на дороге и так долго и усердно махал рукой, что прохожие начали на него подозрительно коситься: чего это он? Кому машет? Не «поехал» ли по причине преклонного возраста и хронического стариковского одиночества?

Вернувшись домой, он первым делом переодел выходную рубаху, влез в старые вонючие галоши и привычно потопал в сарай.

– Укатили, – сообщил Фунтику. – Теперь только на октябрьские приедут. На-ка вот тебе конфетку… балбес.

Фунтик игриво хрюкнул и тёплым щекотным языком ловко слизнул «нанаку» с дедовой ладони. Чего ж сына-то не послушал, спросил он Федотова блестящими любопытными глазами. И денёк был что надо. И «лекарство» на притолоке, как всегда. Щас бы он меня уже  в своей машине вёз. В полностью разобранном виде.

– А потому что деловой он больно, этот Пашка! – ответил дед вызывающе-сердито. – «Давай заколем, давай заколем!». Балабон! Ты тебя ведь тоже сначала откорми как следоваит! Да не всем чем ни попадя, а по уму! Комбикормцем, свеколкой-морковкой, когда и хлебца покроши, не жадись! Чтоб сальце-то с жилочкой было, да с прослоечкой, да чтоб не жёсткое, а мякотное и духмяное. А то – ах-ох, давай, быстрей, покос скосили! На Марс лететь собираются – а поросёнка толком и довести до ума не умеют! Балбесы!

Да какой им, дуракам, Марс, согласно кивнул Фунтик. Дома дел полно, а они – всё к своим неведомым планетам! Действительно, балбесы! И в знак солидарности со стариком, звонко чихнул.

Федотов тут же бросил на него подозрительный взгляд.

– Ты это чего? Ты это нарочно? Издеваисси? Смотри у меня! – и в очередной раз продемонстрировал поросёнку свой жидкий кулачок. – Не особенно-то радовайся! Это я тебя сегодня пожалел! А если чихать будешь – враз вылечу, рука не дрогнет! Понял?

Понял, кивнул Фунтик. Заколебал ты уже своими ядерными угрозами. Лучше себя побереги. Чай не мальчик. А я уж как-нибудь, без твоих лечений. Тоже мне, какой свинячий доктор выискался. Профессор кислых щей.

Он  выбежал мимо старика во двор и  с любопытством огляделся. Солнце  уже начало валиться на запад, но жара держалась ещё душная, обеденная. Над смородиной и крыжовником лениво жужжали жирные навозные мухи, а одна, самая нахальная, села ему, Фунтику, прямо на пятачок. Он собрался было звонко чихнуть, чтобы прогнать нахалку, но она поднялась сама и села прямо на лоб Федотову. Странно: тот муху не прогонял, сидел неподвижно, уронив руки на колени и уставившись немигающим взглядом куда-то вбок. Фунтик тоже посмотрел вбок ничего интересного там не увидел, поэтому  просто помотал головой и побрёл полежать в тенёк под верстаком. Делать всё равно было нечего.