Виктор Куллэ

Россия в венецианском зеркале

Кому как, а мне – честно говоря – страшно. Страшно слушать очередной выпуск телевизионной аналитики и заглядывать в новостную ленту. А куда денешься? Страх – по сути – сильнейший наркотик. Люди, на него подсаженные, излечиваются с трудом. Ещё несколько лет назад казалось, что для моей страны это в прошлом, и вот – опять всё сызнова. Объяснюсь: во взаправдошную войну между Россией и Западом я, конечно же, не верю. Не потому, что оптимист – просто никому это не выгодно. Да и снижением уровня жизни запугать людей, перебедовавших лихие 90-е, затруднительно. Ну и, конечно же, любые разговоры о возврате к «тоталитарному прошлому» тем, кто помнит, как обстояли дела со свободой слова в Советском Союзе, кажутся высосанными из пальца. Так откуда это тоскливое предвкушение надвигающейся безнадёги?

Причина в том, что механизмы информационных войн новейшего времени лишают последних иллюзий, заставляя усомниться в том, что мы впрямь сотворены по Образу и Подобию Господа. Смолоду мыслящие люди в СССР были уверены, что обитают в Мордоре, – а где-то на Западе есть прекрасный и светлый мир эльфов. В нём всё обустроено на основаниях добра и разума, к нему следует стремиться изо всех сил, его следует избрать образцом для подражания. В 90-е, когда контакты с эльфами перестали быть уголовно наказуемой экзотикой, выяснилось, что они тоже могут быть лживыми, хищными и вороватыми. Потом – в итоге экономического и социального ужаса, который был устроен с их подачи – пришло понимание, что никаких эльфов в природе не существует. Есть лишь более искушённые, более циничные орки, рядящиеся в одежды, позаимствованные у давно вымерших эльфов. Но и это было заблуждением.

Мир неизмеримо сложнее наших о нём представлений. Стремясь справиться с потоком множащейся информации, мы вынуждены набрасывать на него сетку координат, то есть – упрощать. Процесс естественный – но лишь до тех пор, пока упрощение не становится врагом понимания. Рано или поздно набор созданных для простоты и удобства клише может полностью заслонить от человека картину происходящего. Тем более – в нынешнем информационном обществе, где этой информацией научились виртуозно манипулировать. По сути – превратили в оружие пострашнее ядерного.

«Друг друга отражают зеркала, взаимно искажая отраженья», – писал в преддверии Второй Мировой один из самых трагичных поэтов русской эмиграции Георгий Иванов. Похоже, предчувствуя, что степень взаимного искажения может привести к кровопролитию. Ровно поэтому меня всегда интересовали истоки настороженного, а порой откровенно предвзятого отношения к России со стороны европейцев. Ведь русские-то – как минимум, с послепетровских времён – к Европе тянулись целеустремлённо и искренне. Достаточно вспомнить эпичные баталии между «славянофилами» и «западниками», в которых «западники» олицетворяли собой всё разумное и прогрессивное, а «славянофилы» стали синонимом дремучей косности.

Понять возможно, лишь основательно погрузившись в историю. Современный человек, подключённый к мировой паутине и вооружённый всевозможными гаджетами, с трудом представляет, как люди существовали до появления мобилок и компьютеров. А как они существовали без телефонов, без самолётов, без железных дорог – когда путешествие, ныне занимающее несколько часов, растягивалось на годы?

До появления современных средств коммуникации информация обо всём, доселе неведомом, накапливалась по крупицам и была воистину драгоценна. Говоря языком современного книгоиздателя, то была пора, когда литература non-fiction пользовалась гораздо большей популярностью, нежели любые – даже шедевральные – порождения творческой фантазии. Книга Марко Поло на несколько столетий стала для европейских читателей эксклюзивным источником представлений о жизни в далёком и загадочном Китае. Каждый находил в ней своё: для обывателей это был кладезь чудесных историй, для людей более практического склада (купцов,политиков) – источник информации о расстояниях между городами, местах удобных стоянок, безопасности дорог, востребованности и стоимости товаров. Не говоря о правилах этикета, нравах и обычаях аборигенов, знание которых является немаловажным условием безопасного путешествия.

Подозреваю, даже «Божественная комедия» Данте изначально воспринималась не как творение поэтического гения, но вполне практически: как путеводитель для неизбежного путешествия в загробный мир. Недаром современники быль уверены, что великий флорентинец и впрямь прошёл по этим тропам.

Едва ли не первые для европейского читателя крупицы информации о далёкой и загадочной Руси приводятся в четвёртой книге путешествий Марко Поло – по рассказам купцов, «заслуживающих доверия». (Более ранними источниками были скандинавские саги и византийские хронографы, европейцам недоступные.) Рассказ венецианца выгодно отличается от античных авторов отсутствием фантастических подробностей, вроде одноглазых аримаспов или людей с пёсьими головами. Марко пишет:

«Живут тут христиане греческого исповедания. Тут много царей и свой собственный язык; народ простодушный и очень красивый; мужчины и женщины белы и белокуры… Знайте, по истинной правде, самый сильный холод в свете в России; трудно от него укрыться. Страна большая, до самого моря-океана; и на этом море у них несколько островов, где водятся кречеты и соколы-пилигримы, всё это вывозится по разным странам света. От России, скажу вам, до Норвегии путь недолог, и если бы не холод, так можно было бы туда скоро дойти, а от великого холода нелегко туда ходить».

Замечательной чертой записок венецианца является отсутствие высокомерия по отношению к чужому и непонятному: будь то вовсе сказочный для европейцев Китай, или Русь, с которой худо-бедно существовали торговые отношения. Спустя два столетия после Марко Поло почти одновременно появились ещё два описания далёкой Московии, принадлежащие перу венецианских путешественников. Они считаются самыми ранними из дошедших до нас письменных свидетельств о восприятии русских европейцами. Речь о записках Иосафата Барбаро и Амброджо Контарини. Характерно, что в обоих случаях рассказ о Московии возникает на полях более протяжённого и опасного путешествия в Персию. Впрочем, обо всём по порядку.

И Барбаро, и Контарини принадлежали к знатнейшим аристократическим родам Венеции, на протяжении столетий члены обеих семейств входили в состав Большого Совета. Среди них было немало полководцев, мореплавателей, дипломатов, удачливых купцов, даже дожей. Барбаро родился в 1413 году и ушёл из жизни в 1494-м – то есть прожил по меркам своего времени неимоверно долго. Контарини был моложе его на шестнадцать лет (т.е. принадлежал уже к иному поколению). Записки Контарини были опубликованы в январе 1487 года, через десять лет после его возвращения в Венецию. Труд Барбаро датирован декабрём того же года. Вероятно, изначально он предназначался для внутреннего употребления – есть основания предполагать, что Барбаро принялся за описание своих путешествий на склоне лет по просьбе дожа Агостино Барбариго, другом и советником которого он был долгие годы. Опубликованы же записки Барбаро были лишь полвека спустя. Но хронологически события, описанные в них, относятся к более раннему, чем у Контарини, периоду – и отчасти с ним пересекаются, как пересеклись однажды в Персии авторы записок, о которых идёт речь.

Для понимания описываемых событий вспомним, что происходило в те годы в Европе. Середина XV века стала переломным моментом в европейской истории. В 1453 году Османская Империя завоевала Константинополь. Это событие полностью перекроило существующие торговые пути. Генуэзские и венецианские колонии на Чёрном море оказались в руках турок, как и порты Леванта. В условиях непрекращающихся венецианско-турецких войн это означало, что единственный путь на Восток лежит через русские – и далее ордынские – земли. Христианские государства стали искать пути к консолидации перед турецкой угрозой.

Записки Барбаро состоят из двух частей: «Путешествие в Тану» и «Путешествие в Персию». В первой речь идёт о его шестнадцатилетнем (с 1436 по 1452) пребывании в Тане (на территории нынешнего Азова). Формально Тана в те годы принадлежала Золотой Орде, на практике являлась венецианской торговой колонией. В финале «Путешествия в Тану» есть несколько страниц, считающихся первым описанием Московии европейцем. Как ни странно, между историками до сих пор не утихают споры по поводу того, побывал ли Барбаро в Москве, либо эта часть записок создана на основании чьих-то рассказов. Никколо ди Ленна, автор наиболее авторитетной биографии венецианца, уверен, что путь Барбаро из Таны лежал через Москву, что он лично побывал в Рязани, Коломне и других русских городах – и оставил яркие и объективные для своего времени их описания. Выдающийся российский медиевист Елена Чеславовна Скржинская, написавшая монографию о путешествиях Барбаро и Контарини, полагала, что страницы, посвящённые пребыванию на Руси, Барбаро добавил к своей рукописи уже после выхода записок Контарини – в качестве своеобразной уточняющей реплики.

Не смею судить, кто из двух высокоуважаемых исследователей прав – но параллельное чтение записок обоих венецианцев наводит на любопытные размышления. Причём, не о предмете рассказа, а о том, сколь многое в восприятии повествования зависит от рассказчика.

Итак, что мы знаем о Барбаро? Смолоду он – подобно всем венецианцам – занимался торговлей. В результате длительного пребывания в Тане превосходно овладел татарским языком, познакомился с нравами и обычаями Востока, обзавёлся друзьями среди татар. Последнее чрезвычайно важно: именно любознательность, открытость незнакомому чуждому миру являлась наиболее сильной чертой венецианского менталитета. Находясь на Востоке, Барбаро не считал себя лучше, культурнее, образованнее представителей иной цивилизации. Он честно пытается понять незнакомые обычаи, не стесняется иногда предстать в глупом виде. А, главное, относится к людям иной культуры как к равным: в этом смысле чрезвычайно характерен рассказ о том, как венецианец потратил немало сил, вызволяя из рабства двух едва знакомых татар. Уважительное отношение Барбаро к людям резко контрастирует с высокомерными и поверхностными суждениями об обитателях восточных земель, красной нитью проходящими через записки Контарини.

По возвращении в Венецию Барбаро от торговли обращается к политике. После падения Константинополя для Республики настают чёрные дни – и он, как истинный патриот, пытается помочь ей по мере сил. Несколько лет Барбаро командует венецианскими войсками в Албании – по сути, является правителем весьма значительной территории. В 1473 году отправляется в качестве посла в Персию, ко двору шаха Узун-Хасану, с целью побудить его к созданию антитурецкой коалиции. Но в битве при Отлукбели войска шаха потерпели тяжёлое поражение, и надежда на его участие в борьбе против турок рухнула. Пытаясь переломить ход истории, венецианский дипломат остаётся при дворе Узун-Хасана до конца: лишь после смерти шаха он отбывает на родину. Барбаро вернулся в Венецию в 1479 году, уже после заключения тяжёлого мира с Османской империей.

Контарини отбыл в Персию через год после Барбаро. В венецианских «Анналах» Малипьеро приводится любопытный эпизод, касающийся предыстории этого посольства. Контарини, под предлогом опасности предстоящего путешествия, выторговывает для себя значительно большее денежное содержание, чем Барбаро. При этом едет он – в отличие от предшественника – более безопасным путём. Зато на страницах записок кропотливо перечисляются подлинные и мнимые опасности, которым посол подвергался во время путешествия – надо же оправдать перед властями Республики непомерный гонорар.

Герои встречаются при дворе шаха. Вероятно, персидский владыка сразу почувствовал разницу между двумя послами. Если к Барбаро он испытывал искреннюю симпатию, то пребывание Контарини «счёл бесполезным». После четырёхкратного уведомления об этом Контарини вынужден отправиться восвояси, пробыв при дворе шаха лишь восемь месяцев (Барбаро провёл в Персии более четырёх лет). Обратный путь Контарини лежал через Астрахань, вверх по Волге, далее через земли Московского княжества, Польшу и Германию. Вероятно, по причине своего высокомерия незадачливый посол постоянно влипал в неприятности – в Астрахани его даже хотели продать на невольничьем рынке. Лишь появление земляка, сумевшего собрать деньги на немалый выкуп, спасло Контарини от участи раба.

Появление в Москве также не обошлось без инцидентов – великий князь Иван III был чрезвычайно раздосадован переговорами, которые венецианский посол Джованни Тревизано пытался вести у него за спиной с ханом Золотой Орды Ахметом. Похоже, лишь заступничество супруги князя, Софьи Палеолог, и великого зодчего Аристотеля Фьораванти спасло Контарини от неприятностей. Тем не менее, в своих записках венецианец преподносит беседы с великим князем как несомненный дипломатический успех, полагая перспективной политику сталкивания лбами усиливающейся Московии и Османской Империи. Характерно, что при описании последующего пребывания при дворе польского короля Казимира тон Контарини резко меняется. Если в его повествовании о Москве содержится плохо скрываемое раздражение, то здесь венецианец полон умиления: «Его величество слушал меня в течение более получаса и с таким вниманием, что никто даже рта не раскрыл, настолько велико было удовольствие слушать мой рассказ».

В записках Барбаро – честного купца и воина – нет и следа подобного самодовольства. Он повествует либо о вещах, действительно значимых, составляя подобие путеводителя, либо – о том, что его по-настоящему поразило. В некоторых случаях записки практически параллельны. Вот описание мясного рынка зимой у Барбаро:

«Привозят свиней, быков и других животных в ободранном виде и ставят их на ноги, твердых, как камень, в огромном количестве... Их нельзя разрубить, потому что они тверды, как мрамор».

Аналогичное место у Контарини:

«В ноябре забивают скот и привозят в город цельные туши на продажу. Приятно видеть большое количество ободранных коровьих туш, поставленных на ноги на льду замерзшей реки».

Оба итальянца дивятся обилию и дешевизне продовольствия, обоих пугает русский холод, оба подробно описывают способ передвижения зимой на санях. Обоих огорчает недостаток привычного обилия фруктов и, особенно, винограда. Оба отдают должное искусству русских в приготовлении опьяняющего напитка из меда и пива из проса. Но если Контарини делает упор на склонности русских к хмельному, Барбаро упоминает о запрете на изготовление алкоголя, вводимом Иваном III. Для венецианца это естественно: недаром венецианские зеркала на протяжении столетий считались наилучшими в мире.

В эпоху постмодерна, как известно, неважно, что было на самом деле – значение имеет лишь то, как освещаются события в СМИ. Параллельное чтение записок Барбаро и Контарини показывает, что за полтысячелетия изменилось немногое. Одни и те же события могут быть описаны объективно, либо предвзято. Там, где Барбаро честно делится информацией – Контарини пытается либо выместить досаду на то, что ему приходится обретаться, подвергая себя множеству неудобств, невесть где. В принципе, это нормально. Для одних стакан всегда наполовину пуст, для других – наполовину полон. Следует признать, что степень негатива в описании Московии Контарини вполне невинна – по сравнению с мемуариями европейских путешественников, в которых речь идёт об эпохе Ивана Грозного. Там причина очевидна: ввязавшись в Ливонскую войну, Русь выступила в качестве полноправного участника большой европейской политики. Соответственно, стала объектом того, что ныне именуется «информационной войной». Согласен, что Грозный и впрямь был кровавым чудовищем на престоле – но никак не в большей степени, чем любой из его современников, занимавших трон в просвещённой Европе.

Не хочется завершать его на удручающей ноте – и, слава Богу, есть и повод для оптимизма. Прямо сейчас, практически у нас на глазах, итальянские провинции одна за другой выступают за отмену политики санкций по отношению к России – и первым за это высказался парламент Венето. Венецианцы, некогда первыми оставившие Европе беспристрастное свидетельство о знакомстве с Русью, не хотят становиться пешками в информационной войне. Очевидно, наследников Барбаро среди них всё же больше, чем наследников Контарини. И это внушает надежду.

 

К списку номеров журнала «Кольцо А» | К содержанию номера