Анатолий Третьяков

Последняя метель

Сара Бернар

 

В странах, где есть
         и женьшень, и жемчуг,
Где тигры —
         хозяева гор и лощин.
Мужчины в театрах
         играют женщин,
В Европе женщины
         играют мужчин.
Давно всё смешалось:
         дивиться нам ли?
С причудами он —
         театральный мир.
Сара Бернар,
         а по сцене — Гамлет,
В которого мог бы
         поверить Шекспир.
Герои любовники
         или злодеи,
Отцы благородные
         иль резонёры —
Всех оживляют
         вас лицедеи —
Они и на сцене
         и в жизни — актёры.
Я верю в восторги
         минувшего слепо.
Талант он, конечно же,
         есть Божий дар!
Из нашего,
         из двадцать первого века
Я вам аплодирую,
         Сара Бернар!


«Горе»

 

Боже мой, какое горе!
От него ушла жена.
Правда, он женился вскоре,
Так что горю грош цена.


Всё мы это проходили...
Но ведь плакался он мне!
Видно слёзы крокодильи
До сих пор у нас в цене!


Последняя метель

 

В ночь от сосулек март знобило,
Поскольку было днём тепло.
И в ту же ночь по окнам било
Метели мокрое крыло.


Весна в сугробах увязала.
Не прилетели и грачи.
Гудки летели от вокзала.
Не зги! Хоть караул кричи.


Сон не нарушен был метелью.
Под этот за окном шумок,
Приятно спать в своей постели,
Закрывши двери на замок.


А утром, словно по заказу,
Сияло солнце в вышине.
И про метель забыли сразу.
И все поверили весне.


Мыльные пузыри

 

Он оказался всех быстрей
На чердаке высоком.
Десант из мыльных пузырей
Поплыл легко вдоль окон.


Рождал простейший агрегат
Из пузырьков гирлянды.
Парнишка равен был богам:
Чердак — он с небом рядом!


Я позавидовал ему
И вверх смотрел умильно.
Хоть был он вовсе не к чему
Мне фейерверк тот мыльный...


Шары летели с высоты
В сплошном сиянье радуг.
Летели детские мечты,
Им не было преграды.


Я поседел и постарел,
И стал почти горбатым.
Как много мыльных пузырей
Сам выдувал когда-то!


Стрекоза

 

Как зеркало, вода слепит глаза.
Июльский полдень. Никакого клёва.
На поплавок уселась стрекоза,
Как будто мало рыбаку издёвок!


А солнце раскалилось в вышине.
Жара. В воде стоят, уснув, коровы.
Вся рыба, видно, спряталась на дне.
И долго ожидать придётся клёва.


Так загорел я! Облупился нос,
И кожа на спине моей облазит.
Вот только не хватало мне стрекоз!
Они нарочно рыболова дразнят.


Худым, облезлым от загара вновь
Хотел бы, хоть на час, я очутиться.
И мне не нужен никакой улов,
Но невозможно в детство отлучиться!


В него легко впадаю, так сказать,
Но я себе прощаю слабость эту...
На поплавке вновь вижу: стрекоза
Напоминает мне, что клёва нету.


Гаражи

 

Небесам ещё синеть
В полыньях меж облаками.
Но из них на землю снег
Повалил потом клоками.


Застегнули гаражи
Враз железные ворота.
Снег идёт, а не кружит —
Слишком он сырой и плотный.


В гаражах сосед, как друг —
Это автоклуб стихийный.
Здесь спецов полно вокруг:
Слесарь, сварщик и алхимик.


Если кто-то в кураже,
То соседа угощает.
Пьют, но в меру в гараже,
Участковых не смущают.


Инвалиды тут права,
Выпив рюмку, не качают.
Но «кто в лес, кто по дрова»,
Спорят и не замечают.


Нет погоды — и чёрт с ней!
Ворота прижмут плотнее!
Всё идёт он — мокрый снег,
А куда, ему виднее.


* * *

Опять укрылось солнце в тучах,
Стоят такие холода!
На лад минорный ветер жгучий
Настраивает провода.


Они и впрямь по-волчьи воют,
И святкам наступить пора.
И всё попряталось живое.
Сидит на печке детвора.


А хорошо бы съехать с горки,
Отгрызть у снежной бабы нос!
Из кухни тянет чад прогорклый,
Мешаясь с дымом папирос.


Дед входит в дом, стуча пимами,
И к печке руки приложив,
Смеётся он над пацанами,
Хоть сам от стужи еле жив.


И как защита от угрозы,
Стекло икон блестит в углу.
Что нам метели и морозы,
Когда уже зовут к столу!


Надежда

 

Когда остаётся надеяться
          только на чудо,
И нету дороги,
          и силы уже на исходе,
Надежда появится вдруг,
          как всегда, ни откуда
Назло неудачам
          и даже назло непогоде.
И свет обнаружится вновь
          в окончанье тоннеля,
Наладится снова дыханье,
          продолжится снова движенье.
Надежда, наверное,
          ходит в солдатской шинели?
Она — санитарка
          на поле кровавом сраженья.
И как без неё жил,
          несчастный, я прежде?
И даже живым выходить
          умудрялся из боя.
Тебе доверяюсь отныне
          всецело, Надежда,
И чтоб не случилось,
          мне будет не страшно с тобою!


Слон в посудной лавке

 

Оказался слон в посудной лавке.
Кто ему туда войти помог?
Сразу опустели все прилавки,
Ну а что ещё он сделать мог?


Ясно, перебита вся посуда!
Как-то всё же выгнали его.
Вымахает этакое чудо,
Как гора! Зачем и для чего?


Не хотел он бить посуду. В этом
Никого смысла нет слону.
Я бы защитил его — да, где там —
Легче доказать его вину!


Друзья

 

В друзья идут, кому не лень —
Легко считаться другом.
Но лишь наступит чёрный день —
Друзья шмыгнут за угол!


И ты останешься один.
Теперь живи беспечно:
И сам себе ты господин,
Ну и слуга, конечно.


Но лишь уйдёт твоя беда,
Не в долговой ты яме,
Сам не заметишь ты, когда
Вновь обрастёшь друзьями!


Они мгновенно тут как тут,
Зовут тебя: «Дружище».
Дела вдруг снова не пойдут —
Их днём с огнём не сыщешь.


Но как нам можно жить без них?
Ведь каждый друг — приятель.
Всегда проводишь с ними дни,
А кто из них предатель?


Не искушай свою судьбу,
И правду знать не пробуй.
Когда умрёшь, то кто-нибудь
Из них пойдёт за гробом.


К поэту

 

Нелегка судьба поэта:
Муза может улететь.
Тем полно: зима и лето,
А ещё и жизнь, и смерть.


И коварства, и измены,
Про любовь хоть век пиши!
Если хочешь, с Мельпоменой
На театре согреши.


Ну а к старости на прозу
Вдруг потянет жизнь сама.
Так что «розы» и «морозы»
Перестанешь рифмовать.


Аполлон тебя не просит
Слышать звонкой лиры глас.
Не писать ты можешь вовсе,
Раз есть пропуск на Парнас!


Во сне и наяву

 

Лук согнул я добротный,
Да, судьба подвела:
Почему-то в болото
Улетела стрела.
Там лягушки-царевны
Окружили меня, —
Так не могут деревья
Убежать от огня.
Что мне бедному делать?
Всюду кочки да пни...
Я не бегал от девок —
Чаще бегал я к ним.
А царевны-лягушки
Тянут вниз за полу:
«Не томи ты нам души,
Хоть одну поцелуй!»
Стало жутко и душно,
Я проснулся едва.
Вдруг услышал с подушки,
Очень нежное: «Ква!»