Эмигрантская лирическая. Стихотворения

ЭМИГРАНТСКАЯ ЛИРИЧЕСКАЯ

 

                                    В попугайном пестром гаме, с вискарем и калачом

                                    Буду жить я вверх ногами и не думать ни о чём.

А. Городницкий                                                                                                                                                   

 

Как по мутному по горю, по зеленой по тоске,

Уплыву я к синю морю на дюралевой доске.

За бортом оставлю беды, память выброшу в моря -

Уж уеду, так уеду: отдавайте якоря.

 

Рубану сплеча по детству, по непрожитой себе,

Окаянному наследству, неприкаянной судьбе,

Над ошметками поплачу, раны чёрные прижгу,

И пойду ловить удачу на далёком берегу.

 

Огляжусь, офигевая – здравствуй, мачеха моя,

Заграница золотая, неродимые края;

Ходят строем, аты-баты, кого хочешь выбирай –

Три коалы, два вомбата и зеленый попугай.

 

Не до жиру, быть бы миру, быть бы дому да деньгам –

Сотворю себе кумира, брошу мир к его ногам;

Чтобы хлеб всегда был с маслом, чтобы кофе с молоком,

Солнце красно, небо ясно, и не думать ни о ком.

 

 

 

Пронесу земное бремя, посажу свой райский сад,

Прыгнет время, клюнет в темя – и привет тебе, вомбат.

Для чего все это было, чьи дела, кого вина,

Приюти меня, могила, объясни мне, нахрена...

 

Тишина. Земля сухая. Мама. Бабушка. Прости.

Я лежу, не выдыхая, пятачок зажав в горсти.

Души в небо улетают, сверху гаснут голоса,

И березка прорастает через ребра в небеса.

 

ТАРУССКОЕ

 

Не держи ты меня, мама, пусти меня,

отними от своего, мама, вымени;

не вяжи меня к подолу заклятому

ветром ласковым, кострами-закатами,

летом ягодным, рассветами росными –

я уже большая девочка, взрослая…

 

Я в траве лежу, кузнечик пиликает,

вьётся поле кружевной повиликою,

разливается кипреем да мятою,

гладит облако метёлкой мохнатою,

синь медовая в глазах, да полынь в горсти…

мама, что же ты творишь, говорю, пусти!

 

Ай, кровиночка моя, да разве ж я держу?

я нисколько не держу – под тобой лежу;

хочешь, выйди, погуляй, погляди на свет,

мне удерживать тебя и резону нет:

сколь ни рваться тебе прочь, сколь ни рыпаться,

всё равно ко мне вернёшься ты – выспаться…

 

***

А комната была светлым-светла…

Как будто жизнь, непрожитая нами,

Весенним витражом в ажурной раме

Возникла вместо пыльного стекла;

 

А между побелённым потолком

И редкими решётками оконца

Беспечный луч полуденного солнца

Скользил небесным лёгким челноком,

 

Такую ткань узорную творя

Из воздуха, как патока, густого,

Что нить судьбы вплелась в её основу,

И каждое несказанное слово

Впаялось в память каплей янтаря.

 

ПОЛНОЛУНИЕ

 

Свет мой, икринка, лягушачья спинушка,

               Спи до весны, не кручинься, Иринушка…

                                                                                   А. Тарковский

 

Не придумала ведьма слов от залётных стрел…

Забытьё проклятое – прочь из груди рывком.

Била боль в ребро, и растерянно ты смотрел,

Как в лягушачьих тонких лапках дрожит древко.

 

Ох не брать бы тебе меня – ну а как не взять,

Как не сгинуть в болотном мороке тёмных кос…

Рукавом взмахну – и озёрная ляжет гладь,

Обрастёт пером невесомая птичья кость.

 

И могла б остаться, так ты ведь хотел скорей,

Человечье дитя, глупыш – на себя пеняй…

То не кожа моя полыхает в печном нутре,

То горит огнём твой нечаянный зыбкий рай.

 

Окатило мне память жаром – живой водой,

Истлевает плоть, обнажается суть вещей;

Мне теперь – туда, где мой истинный, вечный дом,

Где ночей не спит, всё тоскует по мне Кощей.

 

 

ПРОБУЖДЕНИЕ

 

Капели звон – печальная клепсидра

апреля. Капель четкий переплеск.

Под полусонным пологом небес

на ложе потревоженного мира

взошла весна. Ее неверен шаг.

Ее рисунок нежен и наивен.

Взгляни, как ветви вытянула ива –

дыханья просит дерева душа.

 

Застыли дали в пелене туманной,

манит озер задумчивая муть;

нагой земли лазоревую грудь

ласкает ветер – нежно, неустанно,

и наполняет паруса Тристана,

к Ирландии направившего путь.

 

***

Женщина пела: «ну хочешь, я выучусь шить?»,

а я говорю: ну хочешь, я выучусь ждать,

вышивать дождём по стеклу, тосковать в тиши,

а детей… детей у нас точно не будет пять.

 

Говорю: за порогом лес, а за лесом даль,

а за далью снег, а за снегом всё синь да синь,

прогляжу глаза, и ветрам отсчитаю дань

золотой монетой осенних родных осин.

 

Говорит: послушай, мы выстроим новый дом,

там, где берег крут, где река рукавом легла,

верный пёс, в очаге огонь, да поля кругом…

А мне видится чёрный ров да сырая мгла.

 

Говорю: построй, говорю: постой, погоди,

покажи скорей – и дом, и очаг, и пса,

напиши, да так, чтобы стало тепло в груди,

нарисуй, да так, чтобы в это поверил сам.

 

Говорю, только речь ручьём утекает вниз,

на луга, где разрыв-трава, на слепую гать…

всё слова, слова, тростниковый тревожный свист

на ветру, что дани моей не захочет взять.

 

КИТАЙГОРОДСКОЕ

 

              Переулочек, переул…

A.A.

Скрюченный переулочек,

Стёжка, неровный шов…

От колокольни к булочной

Ровно шестьсот шагов.

 

«Не урони» – шептала я

Черной реке стекла;

Полночь пришла, усталая,

Стрелки на лбу свела.

 

Под ледяною коркою

Веточка – на излом,

Свёрнуты пальцы тонкие

Под неживым углом;

 

Выгнуло, переклинило:

Из-под горячих век

Киноварью рябиновой

Каплет в застывший снег.

 

Больно душе оттаивать

Мёрзлой порой такой –

Воздух звенит цветаевской

бешеною тоской;

 

Полно, не плачь, не велено

Плакать в моём раю…

 

Белую колыбельную

Нынче

тебе

спою.

 

***

как пролететь, не упасть, проскользнуть по краю

памяти, песни, прошлого… задыхаясь

ветром, глотком ледяного ночного света,

всем существом в себя принимая Это…

 

это – как сталь клинка, что под сердцем стынет,

это река,  что пределом легла рябине,

слышишь… слезой кровавой исходит крона,

гроздья на дно осыпаются с тихим стоном.

 

что ж, собирай по крохам, плати по счёту,

встань соляным столбом за спиной у Лота;

жди, замерев, отравы, тоски, потери

веры: но разве не этого мы хотели,

 

разве не к этой влаге склонялись низко;

счастье не патока; горький у счастья привкус,

привкус разлук, русалочьей смертной пены,

серых теней на белых от горя стенах.

 

гладкость лица означает, что есть изнанка,

вот и держись за измятый подол Ананке,

крепче держись, ибо что ещё остаётся

ровно на полпути от луны до солнца…

 

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

 

Спи, мой любимый, долгий ждет сон и вещий.

Осень засыплет листьями дни и вещи,

Шар золотой коснётся земного края –

Мир шелестит и дышит, звенит и тает.

Воздух сгущен закатный, и явь дробится

Пеной морской: успокоились звери, птицы,

Рыбы, драконы, горы, моря и реки.

Я поцелую ресницы твои и веки,

Песню спою, на лоб положу ладони…

Ветер ковыльный, звездный туман, и кони

Тихо переступают во мгле лучистой…

Спи-засыпай, мой ласковый, лучший, быстрый,

Сильный, упрямый, прямой, непростой, негибкий –

Радугой над тобою моя улыбка,

Пологом голос, и руки – крылом лебяжьим;

Ночь пролетит, проснемся и снова ляжем.

Нас не разнять, мы слиты в одно – родимый,

Спи, моя радость, годы проходят мимо,

Нас не касаясь: время отныне наше –

Не расплескаться винам в небесной чаше,

Не расплестись корням в подземельной толще:

Буду любить все глубже тебя, все горше,

Оберегать, высматривать острым взглядом…

Спи, мой любимый,

Я буду рядом.