Ирина Глебова

Первый снег

Родилась в Саранске. Окончила факультет иностранных языков МГУ им. Н.П. Огарева. Автор двух поэтических сборников – «Камертон» (2003) и «Другие» (2008).

Дважды лауреат Международного фестиваля-конкурса «Литературная Вена» (Австрия, 2010 и 2012), бронзовый и серебряный призер Всемирного поэтического фестиваля «Эмигрантская лира» (Бельгия, 2011 и 2013), лауреат Открытого литературного конкурса им. В.Г. Короленко в номинации «литературный стиль» (Россия, 2012), бронзовый призер Международного конкурса малой прозы «Белая скрижаль» (Россия, 2012).

 

 

 Знаешь, она была

 Родиною моей…

Рамиль Сарчин

 

Сегодня Вовке снова снилась бабка. Вот он приходит из школы, забегает на кухню, а она стоит возле раковины и моет посуду. Кухонное окно открыто настежь, и старый тополь, с любопытством заглядывающий в дом, шелестит сухими, изломанными листьями, будто хочет поговорить о том о сем. Бабка маленькая, хрупкая, как осенняя травинка, с белоснежными, реденькими, вьющимися волосами. Вовка прижимается к ней, трогает ее морщинистые руки и чувствует, что они теплые и мягкие, словно впитавшие в себя солнце. Бабка перебирает его непослушные волосы и улыбается.

– Бабка, – радуется мальчуган, – ты приехала!

Бабка смеется, а Вовка, как маленький, бодает ее в грудь.

– Старушенция… – заливается он, берет бабку за уши и качает ее голову туда-сюда. – Ну, ты не уедешь больше?

Бабка молчит и улыбается, и гладит его по волосам. 

– А мне спиннинг купили! – хвастается Вовка. – Щас покажу, – и убегает в комнату. Достает из шкафа удочку, а когда возвращается на кухню, бабки уже нет. Только старый тополь задумчиво поигрывает листьями, и невесомая прядь поседевших волос летает по полу, подгоняемая ветерком.

Вовка бросает спиннинг на пол и выбегает в прихожую. Но и там никого нет. Будто никто и не мыл посуду, и не было ничьих рук, крепко прижимавших его к себе.

                                      * * *

Вовка проснулся среди ночи от того, что подушка стала мокрая и неприятно липла к лицу. Он включил фонарик, который прятал под одеялом, и высветил настенные часы. Половина третьего. Луч света прогулялся по стенам и замер в дальнем углу, где стояло бабкино кресло. Она частенько дремала там осенними вечерами. Кресло, конечно, стояло пустым, а через деревянный подлокотник были перекинуты Вовкины штаны. Вовка выключил фонарик, перевернул подушку сухой стороной и уткнулся в нее носом. С обратной стороны подушка была жесткая и пахла шампунем «Арбуз». «Подушка – лучшая подружка», – смеясь, говорила бабка.

Вообще-то, хорошие сны Вовке снились редко, чаще всего он долго не мог уснуть, а все лежал, глядя в темноту, и выдумывал разные истории. С тех пор, как родители развелись, а бабка уехала, жизнь у него не ладилась. Вот, сегодня мать снова вызывали в школу из-за ручек. Вовка и сам не знает толком, почему грызет ручки, но на этой недели он сгрыз целых три. Но свои-то ручки еще полбеды! Вчера он сгрыз чужую, вернее, не совсем чужую, а ручку Кольки Шуркина, соседа по парте, и Татьяна Михайловна снова вызвала мать. Каждый раз после этих «вызовов» мать плакала; Вовка очень боялся этих безголосых материных слез и поэтому прятал обгрызенные ручки и карандаши за шкафом.

А в минувшие выходные, как назло, приехал большой грузовик, вывез половину «совместно нажитого имущества», и мать всю неделю бродила, как потерянная, по опустевшей квартире.

После школы Вовка зашел в Роспечать, купил в киоске конверт, две марки, пришел домой и стал писать бабке письмо. Последнее время бабка сильно сдала – правый глаз слезился и почти ничего не видел, поэтому левый, зрячий, бабка берегла. «Вот приведет Володечка невесту, как я ее разгляжу?» – лукаво улыбалась она и подмигивала Вовке здоровым глазом. Вовка, который в этом году пошел в первый класс, теперь читал ей газеты вслух. Читал он неважно, кое-где даже и по складам, но бабка терпеливо слушала и одобрительно кивала головой. «Бабка слепенькая у нас, – говорила мать, – совсем ничего не видит. Ты уж следи за ней, Володька. Забредет куда-нибудь, потом с собаками не отыщешь…»

Вовка порылся в письменном столе – так и есть: ни одной целой ручки. Все обгрызены, и при нажиме паста вываливается с обратного конца. Под стопкой тетрадей нашелся синий карандаш, – можно ведь написать и карандашом, если постараться?

«Дорагая бабка! Я по тебе саскучился. Хочу, чтоб ты снова приехала к нам домой. Я живу неочень. Мама тоже. Каждый вечер она плачет, а я ее желею. В воскресенье увезли шкав. Приежжай. Володька».

Он перечитал письмо и нашел, что написано очень хорошо. Ничего лишнего. «По существу», – сказал бы отец. Вовка сложил письмо вчетверо, аккуратно поместил в конверт, запечатал его и приклеил две марки.

Возле почтовых ящиков, «По городу» и «По России», ему встретилась дворничиха, тетя Дуся. Женщина в ярком форменном жилете неторопливо подметала дорожку.

– Здравствуйте, – поздоровался Вовка, – а вы тут тоже метете?

– Мету, а как же? И еще соседний двор, – пояснила тетя Дуся. – А ты чего здеся?

– Да так, – замялся Вовка, – письмо бабке отправляю…

– А-а, – протянула тетя Дуся. – А как мамка твоя? Работат?

– Работает. Она теперь в магазине «Рыболов».

– Вона чо! – дворничиха отложила метлу и присела на выступ между почтовыми ящиками. – Рыбой торгует?

– Неет, – засмеялся Вовка, – снасти продает. Для рыбалки.

Тетя Дуся вытащила из кармана носовой платок и громко высморкалась.

– А папка где?

Вовка покраснел.

– Папка ушел… – сконфуженно выпалил он. – И мебель увез…

– Туды меня два раза! – воскликнула тетя Дуся. – Надо же! А ведь какой позантный мужчина! Ну, ничаво-ничаво, – тетя Дуся приблизила к Вовке свое краснощекое, обветренное лицо, – заживет. Мой тоже ушел, оставил меня с тремя дитями, мал-мала меньше… 

– А почему ушел? – полюбопытствовал Вовка.

– Почаму-почаму! – с досадой сказала тетя Дуси. – Кабут не знаешь, почаму. По кочану да по капусте… – дворничиха смачно плюнула под ноги, взяла метлу и зашаркала по асфальту, поднимая в воздух жухлые листья, которые с хрустом ломались под ногами прохожих.

                                    * * *

Из школы, как обычно, Вовка возвращался со своим приятелем Колькой Шуркиным. Они доходили вместе до большого перекрестка, и Колька сворачивал вниз, к скверу, а Вовка переходил дорогу и шел дальше один. Сегодня, как назло, за ними увязалась Варька Зайцева и всю дорогу без умолку трещала про своих винксов. Пришлось идти молча и слушать эту девчачью ерунду.

Варька болтала-болтала, а потом вдруг затаилась и говорит:

– А я вчера в Киномаксе твоего папку видела. С какой-то тетенькой.

У Вовки аж дух захватило, как будто под дых ударили. Хотел ответить да язык проглотил.

– Ну и что? – сказал Колька. – Может, это его сестра была. Да, Вовчик?

– Угу… – только и смог выдавить Вовка.

– А вот и не сестра, – закричала Варька, – он эту тетеньку под руку вел. И вообще – у нее цветы были!

– Может, это вообще не он был, – стал спорить Колька. – Ты же, Зайцева, слепая, как крот… Как кротесса!

– Сам ты крот! – возмутилась Варька. – Я в очках была! Это точно он был! У меня очки – для дали!

– А надпись вон ту можешь разглядеть? Слабо? – не унимался Колька. – Вон ту, через улицу?

– У меня очки в сумке, – сказала Варька.

– Эээ, – Колька махнул рукой, – я же говорю – кротесса!

– Сам ты кротесса, – обиделась Варька. – Дураки.

Она развернулась и пошла в противоположную сторону. Вовке стало жаль Варьку, но еще больше ему было жаль себя, потому что он знал, что Варька права. Поэтому он продолжал угрюмо молчать и громко шаркать ботинками по тротуару.

– Да ладно тебе, Вован, – заметил Колька, когда они дошли до перекрестка, – подумаешь! Пошли лучше в зомбаков зарежемся.

– Меня мамка ждет, – буркнул Вовка и отвернулся.  

 – Как хочешь, – Колька пожал плечами и повернул направо.

Возле светофора стояла пожилая женщина. Старушка замерла на тротуаре возле проезжей части и боялась перейти на другую сторону. Свет уже несколько раз сменился, хаотичный поток машин несся по оживленной магистрали, а бабуля все не решалась идти. Вовка подбежал к незнакомке, взял ее под руку и, когда загорелся зеленый, повел через дорогу.

– Не бойтесь, – сказал он женщине, – уже можно.

Бабушка, подобрав клюку, вцепилась Вовке в плечо, и тихонько засеменила рядом.

– Тебя как звать-то, родной? – спросила она, когда, наконец, путь был пройден.

– Вован, – ответил Вовка небрежно.

– Ты, небось, пионер? – спросила старушка и заулыбалась, отчего на ее морщинистых щеках появились симпатичные ямочки.

– Что вы, бабуля, – засмеялся Вовка, – какой пионер! Их уж нет сто лет. Я «зеленый».

– Это кто ж такой – «зеленый»? – удивилась женщина, так и не отпустив Вовку и идя с ним под руку. – Садовник, что ль?

– Не-а, – ответил Вовка, – это который природу защищает. Ну, там зверей всяких, растения.

– А-а, – бабуля покачала головой, – вот оно что! Зверей…

– А вам сколько лет? – поинтересовался Вовка, подтягивая ранец, сползший с плечей и висящий на локтях, оттягивая назад туловище.

– Мне? Семьдесят девять, восьмидесятый уж идет, – бабка снова заулыбалась, сунула руку в карман и стала шебаршить в невидимом пространстве, отчего пола пальто легко заколыхалась.

 – Значит, скоро помрете?

– Помру, сынок, конечно, помру, – согласилась старушка. – Чай, все мы когда-нибудь помрем. Все мы там будем, – женщина печально покачала головой, извлекая из кармана горстку леденцов.

Она протянула конфеты Вовке.

– На-ка, угощайся. Кушай на здоровье.

Мальчишка взял один леденец, развернул и быстро засунул в рот. Леденец был мятный и приятно пощипывал язык.

– И я умру? – Вовка вопросительно посмотрел на старушку, загоняя конфету за щеку.

Старушка не расслышала: она отстранилась и, опершись на клюку, приготовилась штурмовать скользкое крыльцо аптеки.    

– А у меня тоже бабка есть, – тихо сказал Вовка. – Только она уехала сейчас. Она на зарядку ходит во Дворец спорта. 

– А? – переспросила женщина, забравшись на первую ступеньку. – Спортом занимаешься?

– Да каким спортом! – обиделся Вовка. – Я про бабку рассказываю!

Он развернулся, сбежал с крыльца и пошел восвояси.

– До свидания, сынок, – ее морщинистые щеки снова заиграли добродушными ямочками, – будь здоров!

                                    * * *

Отец заехал в пятницу вечером. Он повесил плащ на обычное место – где всегда оставлял его, приходя с работы. Ботинки аккуратно поставил у порога, достал из кармана расческу и уложил на пробор темные тяжелые волосы. Вовка наблюдал за ним из-за приоткрытой двери, но как только отец направился к нему, вернулся за письменный стол. Папка прошел в комнату и уселся в старое бабкино кресло. Вовка открыл учебник и, повернувшись к отцу спиной, взялся решать арифметику.

– Пять прибавить восемь. Сколько от восьми до десяти не хватает? Двух. Сколько от пяти остается? Три... – рассуждал он вслух.

– Здравствуй, сынок. Как поживаешь?

Вовка оторвался от учебника, равнодушно поглядел на отца и продолжил:

– Остается три. Значит, получится тринадцать…

– Может, в шахматы сыграем? – предложил отец.

Не дождавшись ответа, он залез в ящик письменного стола, достал коробку шахмат и стал расставлять фигурки на доске.

Вовка обернулся и внимательно посмотрел на отца. Что-то в его внешности изменилось.

– Пап, а где борода?

Отец всегда носил небольшую бородку, аккуратно стриженную и пушистую. Вовка, когда был маленький, любил залезть к отцу на колени и гладить бороду рукой, ощущая, как жесткий волос щекочет ладони. Теперь папино лицо было совсем обнаженным, гладким и робким. Хотелось подрисовать ему щетину или до носа обмотать шарфом.

– Да вот, – засмущался отец, – решил так походить. Без бороды.

– А мне так не нравится, – выпалил Вовка, отвернулся, и пока отец расставлял последние фигуры, потихонечку отгрыз кончик у синего карандаша.

– Ну что ж, ходи, – сказал отец, после того как сын вытащил белую пешку.

Вовка неохотно сделал ход. Он все разглядывал отцовское лицо, и какое-то неприятное чувство, как ледяное облако, собиралось у него под рубашкой. 

– Папа, а почему ты больше не хочешь жить с нами?

Отец, который намеревался сделать ответный ход, поставил фигуру обратно и неловко почесал в затылке.

– Сынок, понимаешь… – начал он. – Жизнь такая сложная штука… Иногда все складывается не так, как бы нам хотелось.

– А как бы тебе хотелось, папа? – спросил Вовка.

– Хм, – растерялся отец, – ну мне бы хотелось, чтоб мы с тобой почаще виделись.

– Тогда почему же ты уходишь? – искренне недоумевал Вовка, пристально рассматривая отцов гладко выбритый подбородок, который еще недавно украшала борода, – по кочану да по капусте?

– Ты, брат, сегодня совсем не расположен к игре, – рассердился отец, – а я-то надеялся, мы с тобой сыграем, как раньше.

Он поднялся и отошел к окну. Прищурив глаза, долго вглядывался в осеннюю мглу, по привычке потирая рукой подбородок, а потом присвистнул:

– Глянь-ка, Володька! А липы-то наши срубили. Помнишь? Которые мы с тобой по весне от мышей белили.

Вовка подошел и выглянул в окно. Возле сарая, где еще летом красовались две красавицы-липы, торчали два приземистых пенька, которые маляры из ЖЭУ покрасили в бирюзовый цвет. Вовка взял отца за руку и легонько покачал ее. Отцовская ладонь была сухая, жилистая и тяжелая. Но во всем силуэте его было что-то незнакомое, мягкое и сладкое.   

– Когда ты вырастешь, ты все поймешь. Видишь ли, Володька, – отец смущенно опустил голову, – я просто встретил своего человека. Родственную душу…

– А как же мы? Мы что же, не родственные? – Вовка щурился, пытаясь разглядеть два пня у покосившегося сарая. «Надо же, – размышлял он, – стояли себе два дерева, никого не трогали. А их взяли и спилили…»   

Отец подхватил барсетку и, не прощаясь, выскользнул из комнаты. Из прихожей донеслись его слова, обращенные к матери:

– Не ожидал от тебя, Лиза, что ты будешь сына против меня настраивать.

Мать помолчала, а потом сказала:

– А ты, Миша, думаешь на двух стульях усидеть? И с новой бабой крутить, и чтоб Володька за тобой как хвост ходил? Ты думаешь, сын твой – простачок? 

– Нет, я не думаю, – завелся отец. – Я думаю, что его эти дела вообще не касаются.

– Иди-ка, ты, Миша, домой, – вздохнула мать. – У тебя теперь другой дом. Володьке не три года, чтоб ты ему лапшу на уши вешал, – она зашлась неприятным смехом и удалилась на кухню.

Отец потоптался в прихожей и тихо ушел. 

                                    * * *

В понедельник Вовка получил пятерку по литературе. Читали отрывки из «Маленького принца», и учительница спросила ребят, как они понимают выражение «Мы в ответе за тех, кого приручили». Вовка сразу поднял руку и рассказал про то, как соседи выкинули старую кошку, потому что она забывала ходить в лоток, шерсть у нее стала редкая и плохо пахла, и в квартире поселился неприятный запах. 

Радостный, Вовка побежал в супермаркет за хлебом. Мама написала ему «продуктовую записку». В записке говорилось, что надо купить булку-ромашку, полбуханки черного хлеба и пакет молока. Вовка взял корзинку и поплелся в хлебобулочный отдел. По дороге он заглянул в отдел посуды, оставив пустую корзинку возле стенда «Наша акция», и стал жадно обшаривать глазами полки с кухонной утварью. Сиреневая ваза с белой лилией и белой каймой по горлышку все еще была здесь. Вовке вспомнилось, как долго они с бабкой собирали наклейки и клеили их в специальную книжечку, чтобы получить по акции эту вазу. Когда Вовка заполучил последнюю наклейку, они с бабкой сразу же собрались в магазин. На кассе бабка достала из сумки книжечку и протянула продавцу. Руки у бабки тряслись, и она очень смущалась из-за своей нерасторопности. Продавщица повертела в руках наклейки, потом вернула их бабке и сказала:

– Эта акция закончилась вчера.

У бабки задрожали губы, но она послушно взяла книжечку и сунула назад в сумку. Вовке стало обидно за бабку, и он выпалил:

– Это нечестно! Мы их целый месяц собирали! Дайте нам приз! 

Продавщица холодно посмотрела на Вовку и пожала плечами:

– Мальчик, акция кончилась. Ничем не могу помочь.

– Но вы же сами давали нам наклейки! – закричал Вовка и топнул ногой для устрашения. – Так нечестно! Это наша ваза!

На шум прибежал администратор и стал выяснять, что случилось. Бабка не любила ругаться, поэтому взяла Вовку за руку и отвела от кассы:

– Не расстраивайся, Володечка. Шут с ней, с этой вазой. В другой раз попытаем счастья… Жизнь-то длинная.

В глазах у бабки стояли слезы, она как-то вдруг поникла и стала похожа на высохший цветок. Вовка мужественно направился к выходу, но, честно говоря, он и сам был готов вот-вот расплакаться. Всю обратную дорогу они шли молча.

И вот, представьте себе, эта ваза, в подарочной упаковке, все еще стояла на полке. Вовка осторожно взял полупрозрачную коробку: ваза была небольшая, изящная, с тонким узором, гораздо лучше, чем на картинке. Вовка огляделся – в отделе никого не было, только какая-то худая женщина в очках разглядывала кастрюлю на соседней полке; он быстро вскрыл коробку со штрих-кодом, вынул оттуда вазу и засунул в ранец, который перед этим стянул со спины. Потом он водрузил ранец обратно и отправился за хлебом. Фарфоровое изделие предательски позвякивало в портфеле, и Вовка шел медленно, передвигаясь на полусогнутых ногах.

На кассе продавщица отдала Вовке чек и протянула пакет с покупками. Он поблагодарил продавщицу и так же осторожно, как индеец на тропе войны, покинул магазин.

Душа его ликовала. Он еле-еле сдерживался, чтобы не побежать. «Вот приедет бабка, – думал он, – а ваза на столе стоит! Вот бабка-то обрадуется!»

Дома Вовка вынул трофей из ранца и спрятал в ящик письменного стола. Мама зашла в тот момент, когда он в очередной раз открывал ящик, чтобы полюбоваться на приобретение.

– Что там у тебя, а? – резко спросила мать. – Опять погрыз ручки?

Вовка вздрогнул и задвинул ящик. В глубине негромко звякнуло.

Мама подошла и снова выдвинула ящик. На дне, за стопкой тетрадей и россыпью цветных карандашей, лежала фарфоровая ваза с белой лилией.

– Какая прелесть, – сказала мама, – откуда это у тебя?

Она была так восхищена, что даже не заметила двух пожеваных карандашей, торчащих из карандашницы.

Вовка замешкался, сочиняя ответ, а потом вспомнил, что у матери через месяц день рождения, и сказал:

– Это так… Ко дню рождения…  

– Спасибо, – заулыбалась мама, – только он ведь еще не скоро…

– Да я так… – пробормотал Вовка, – заранее. Я тебе ее потом подарю.

– Эх, Вовка, Вовка, – мама присела рядом, – добрая ты душа, – она поправила сыну воротник и звонко хлопнула в ладоши. – Вовка – добрая душа, позабавь-ка малыша!

Потом она заметила два испорченных карандаша, но ничего не сказала, а унесла их с собой и выбросила в мусорницу.

                                    * * *

На следующий день Вовка вместо плавания решил поехать в городской парк аттракционов: сезон катания подходил к концу. Колька в парк идти отказался, а сразу после уроков побежал домой мочить зомбаков.

В парке было промозгло и безлюдно. Накрапывал мелкий дождик, и крошечные прозрачные капли, словно вылинявшие божьи коровки, ползали по спинкам деревянных парковых скамеек. Деревья, заметно погрустневшие, шелестели редкими бесцветными листьями. Знакомый уборщик в ярко-оранжевой униформе собирал листву в большие пестрые кучи, а потом складывал в холщовые мешки, которые стояли, толстобрюхие, перевязанные под горло, вдоль аллей. Аттракционы отдыхали. Только «Солнышко» крутило в расписных корзинках двух малышей, с восхищением рассматривающих веселую румяную рожицу в центре выпуклого круга. 

Вовка направился в дальний конец парка, где в тени старых тополей, не так давно зеленых и разговорчивых, а ныне облетевших и от этой наготы будто безъязыких, пряталась большая карусель. «Индия» – гласила потускневшая надпись над металлическими воротами, а ниже, на ограде, висело объявление: «Аттракцион временно не работает». Вовка разбежался и ловко перемахнул через невысокую ограду, влетел на лестницу и помчался по крутым ступенькам наверх.

– Эй, сачок, ты куда? – раздался голос позади. – А ну-ка вернись! Ты что, читать не умеешь?

Вовка обернулся. Возле входа стоял пожилой карусельщик в спецовке и призывно махал ему рукой. Мальчуган нехотя развернулся и медленно побрел назад к ограде. Карусельщик, озадаченный Вовкиной медлительностью, поспешил навстречу и, ухватив Вовку за капюшон, повел к выходу.

– Дяденька, отпустите, – ныл арестант, пытаясь вырваться из крепких рук пожилого рабочего, – отпустите, пожалуйста.

Карусельщик вывел Вовку за ограду и отпустил.

– Ты что, не видишь – карусель не работает. Замок висит амбарный. И все равно ведь лезет, как баран, – возмущался мужчина, обращаясь не то к виновнику перепалки, не то к прохожему, спешащему по промокшей аллее.

– Дядь, а дядь, – допытывался Вовка, увязавшись за механиком, который направился вглубь парковой зоны, – а когда его починят?

– Да кто ж его знает? – бросил тот через плечо. – Он в аварийном состоянии. Может, на следующий год. А может, совсем уберут. Старый аттракцион-то. На нем еще мои дети катались, когда маленькие были.

Мужчина обернулся и внимательно оглядел Вовку с ног до головы.

– Тебе сколько лет-то, сачок?

– Семь. Восьмой, – ответил Вовка и насупился.

– Хо-хо-хо, – искренне рассмеялся механик, – ну ты даешь! Что ж ты, собрался на лошадках крутиться? Куда ж ты, такой большой, полезешь? Это ж для маленьких карусель, которые пешком под стол ходят.

Вовка, уперев глаза в свои стоптанные ботинки, молчал.

– Ну чего ты? – рабочий потрепал малого по плечу. – Иди, вон, на «Орбите» прокатись. Или на лодочках.

– Дядя, – начал Вовка робко, – а можно я просто посижу? Я не буду озоровать. Просто посижу на карусели. А? Ну пожалуйста…

Рабочий удивленно поглядел на Вовку и пожал плечами. Что-то неуловимо-печальное проскальзывало в мальчишеской сутуловатой фигурке, что-то, чего старый механик не мог объяснить, но ему стало жаль юного посетителя. 

– Ну ладно, иди. Только быстро. Через пять минут вернусь, чтоб духу твоего в парке не было. Понял?

Вовка кивнул и, сияя от радости, опрометью помчался по вымокшей парковой дорожке. Перемахнул через ограду, взлетел вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньку, и очутился на сырой, заваленной опавшими листьями площадке. Кругом были разбросаны обертки от сладостей, бычки, пустые бутылки и пакеты. Одно из животных, гривастый большеглазый лев, лежал, выкорчеванный вандалами, на боку. Пробежав по кругу, Вовка приметил розовощекого слона цвета охры, с потертой добродушной улыбкой. Залез на него верхом и взялся за металлические ручки, торчавшие по бокам слоновьей головы. Слон был Вовке немного маловат, и пришлось поджать в коленях ноги. Ручки были холодные и мокрые, но вскоре ладони привыкли, и Вовка представил, что вот сейчас карусельщик нажмет на кнопку, польется витиеватая мелодия и чудесные животные, не торопясь, двинутся по кругу. По площадке поползут забавные тени, скользя по мордам животных и спинам восторженных путешественников, загорятся разноцветные гирлянды, опоясывающие купол, и в воздухе запахнет карнавалом.

Слон тихонько поскрипывал под тяжестью мальчугана. Вовка сбросил с плеч тяжелый ранец и начал раскачиваться на слоне туда-сюда. Он воображал, что когда карусель, наконец, сделает полный круг, там, за оградой, на скамье в глубине палисадника он увидит бабку. В сером летнем пальто, сером, в тон пальто, берете с пимпочкой, бабка, как обычно, будет сидеть, теребя в руках маленькую черную сумку с блестящими шариками. Когда Вовка поравняется со скамьей, бабка улыбнется и помашет ему рукой, а Вовка помашет бабке в ответ. Слон двинется дальше, и бабкина светлая улыбка останется позади, но Вовка, потеряв из виду скамью, будет чувствовать, что бабка все еще смотрит ему вслед и греет его ласковым взглядом.

Внезапно подул ветер, и под ноги замечтавшемуся мальчишке ринулся поток отсыревших листьев. Вовка вздрогнул и осознал, что карусель никуда не едет, а все так же мертво стоит на месте. Что у веселого индийского слона давно стерлись глаза, а разноцветные гирлянды, наполовину оборванные, потухшие, раскачиваются под порывами ветра, исчезая в подступающей мгле. Что, сделав положенный круг, карусель минует опустевший осенний палисадник и никого не застанет на скамейке, потому что бабка уехала и неизвестно когда вернется. Вовка слез со слона, схватил промокший ранец и бросился прочь. Он бежал по вечерней аллее, боясь обернуться, боясь увидеть тяжелый остов одряхлевшей карусели, которая доживает свои дни в окружении сонных деревьев, где призрак маленького мальчика в голубой пилотке катается на улыбающемся слоне. 

                                    * * * 

– Нам и вдвоем с тобой неплохо, – сказала мать, разрезая на кусочки кекс с изюмом, который Вовка очень любил, – правда, Володька?

– Угу, – согласился Вовка, запихивая в рот целый кусок и подхватывая крошки, которые сыпались изо рта. Мама, пришедшая из города на обед, решила побаловать сына сладеньким.

– Вот так, Володька, восемь лет – псу под хвост, – размышляла мама, глядя куда-то вдаль и задумчиво выковыривая изюминки из кекса. – Как я была слепа! И бабка, как назло, слегла… – завела мать старую песню. – Но ведь он все время врал! Все время!  – с досадой повторяла она, собирая изюминки в кучку.

– Можно мне еще? – попросил Вовка, приканчивая третий кусок.

– Бери, бери, – мать пододвинула плетенку с кексом. – Эх, Володька, Володька… Хорошо, хоть ты мне не врешь…

У Вовки кусок застрял в горле. 

– Кха, – выдохнул он и залился краской до самых кончиков волос – рука с куском кекса так и зависла над столом. Дрожащей рукой Вовка положил кусок обратно.

– Ты чего? – заволновалась мать. – Не в то горло попало?

– Не хочется больше, – обронил Вовка, выскочил из-за стола и убежал в свою комнату.

Там он сел за стол и открыл учебник по русскому языку.

«ЖИ и ШИ пишем с И», – говорилось в параграфе.

Слезы так и закапали на страницу, а «Ж» и «Ш» вдруг расплылись и стали походить на двух каракатиц, и Вовка, как филин, выпучил глаза, чтобы каракатицы снова превратились в буквы. Он выдвинул ящик, достал фарфоровую вазу, сунул ее подмышку и пошел на кухню. Мама все еще сидела, погрузившись в раздумья, за чашкой чая.

Вовка подошел к матери, пряча вазу за спиной, и слезы снова покатились у него по щекам.

– Ты чего? – удивленно спросила мама. – Единицу что ли схватил?

– Не-ет, – всхлипывал Вовка, утирая слезы, – я наврал…

Мать вскинула брови. Он вытащил вазу из-за спины и бережно поставил ее на край стола.

– Я, – запнулся Вовка, – я… Я взял вазу в магазине… Просто так…

– Как это взял? – переспросила мать. – Украл, что ли?

 На Вовку было жалко смотреть. Нос у него распух и покраснел, волосы были взлохмачены, а на щеке проступал тонкий росчерк синей пасты.

– Ну, – строго спросила мать, – говори! Ты украл вазу?

– Да, – еле слышно прошептал Вовка, и большая прозрачная слеза скатилась по левой щеке.

Мать встала и, заломив руки, принялась ходить по кухне туда-сюда.

– Не было печали! – наконец сказала она. – Собирайся и неси вазу обратно. Обратно в магазин.

– Но мама, – Вовкины глаза наполнились неподдельным ужасом, – меня же арестуют! – дрожащим голосом воскликнул он.

– Конечно, арестуют, – сухо сказала мать, – ведь ты же взял вазу без разрешения. Другими словами – украл. А за свои проступки надо отвечать.

Она достала из шкафа старую газету, в два слоя обернула злополучную вазу и молча протянула Вовке.

Руки у Вовки затряслись. С большим трудом, сдерживая прорывающиеся всхлипывания, запихал он обернутую газетой вазу в пакет.

Постояв пару минут на площадке и посчитав, для успокоения, разбросанные на подоконнике окурки, он вышел на улицу.

Ноги у Вовки стали тяжелыми и непослушными, будто к каждой привязали по пудовой гире. Он побрел через сквер к магазину.

За углом, возле кондитерской ему встретился сосед с пятого этажа, долговязый парень по кличке Забор. В руке он держал недопитую бутылку «Жигулевского», а его растянутые спортивные трико были заляпаны грязью. Вовка, спохватившись, хотел перейти на другую сторону улицы, но Забор окликнул его:

– Здорово, Вован! А ну иди сюда!

Вовка покорно развернулся и пожал протянутую для приветствия руку.

– Вот так, – удовлетворенно выдал Забор. – Вот это по-пацански! Сигареты есть?

– Н-нет, – сказал Вовка.

– А пожрать?

– Извините, – Вовка удрученно опустил голову, – пожрать тоже нет…

– А в сумке что? – поинтересовался голодный Забор.

– Ваза…

– Чего? – захохотал Забор, и Вовка заметил, что у Забора не достает переднего зуба. – Ваза?

Забор оглядел пакет со всех сторон, а потом с размаху съездил по нему ногой. Раздался звон битого стекла.  

– Значит, нет, говоришь, пожрать… – Забор взялся за отворот Вовкиной шапки и натянул ее до самого носа. – Ну иди уж. Отпускаю…

Вовка поправил шапку и, чтобы не искушать судьбу, поспешил уйти. В газетной упаковке звонко бултыхались фарфоровые осколки, но у него не хватало духу увидеть разбитую вазу воочию.

В магазине было людно. Большие очереди столпились возле двух касс, а прямо у входа стояли две девчушки в национальных костюмах и предлагали купить по акции две каталки  краковской колбасы. Вовка направился к тележкам, возле которых суетилась женщина в униформе обслуживающего персонала. 

– Здравствуйте, – робко сказал Вовка, – я вазу принес…

– Здравствуй, сынок. Брак? – поинтересовалась продавщица.

– Что? – переспросил Вовка.

– Ну брак, я спрашиваю, – нетерпеливо повторила продавщица, – ваза бракованная?

– Нет, – Вовка отрицательно покачал головой, – ваза хорошая. Просто я ее без спроса взял…

Из-за кассы выскочила молоденькая администраторша в белой блузке и подбежала к Вовкиной собеседнице:

– Что там, Галочка?

– Да вот, – женщина указала на Вовку, – мальчик вазу принес, хочет вернуть.

Женщина по имени Галочка заглянула в пакет, и глаза у нее округлились от удивления:

– А батюшки! Ваза-то, похож, битая…

Вовка стоял, не шевелясь, и ощущал, как быстро колотится сердце под фланелевой рубашкой.

– Галочка, не волнуйтесь. Идите работайте, я сама разберусь, – с этими словами администраторша подхватила пакет с осколками, взяла Вовку за руку и повела к двери в противоположном углу помещения. 

У Вовки от страха душа ушла в пятки. «Попался… Сейчас будет полицию вызывать…» – думал он, и мерзкие холодные мурашки ползли у него по спине.

Администраторша открыла тяжелую серую дверь и запустила Вовку в подсобное помещение. Они оказались в длинном коридоре, слабо освещенном маленькими круглыми лампочками.  Арестант с шумом втянул воздух – в помещении пахло бумагой.

Администраторша скрестила руки на груди и спросила:

– Ну и зачем ты пришел?

Вовка густо покраснел.

– Ну? Чего молчишь? – администраторша повысила голос. – Спер вазу и спер! Какого рожна ты ее притащил назад? Да еще и битую?

Глаза у женщины стали недобрые и колючие, как у волчицы, и Вовке казалось, что белоснежная блузка с высоким воротом и продолговатыми пуговицами, ярким пятном маячившая на фоне серой стены, сейчас, как ожившая химера, кинется на него и задушит длинными рукавами-крыльями.

Он зажмурился.

– Ну и долго мы будем так стоять? – спросила администраторша. – Я из-за этого товара чуть не влетела! Еле-еле удалось ее списать! А тут заявляешься ты с этой гребаной вазой! Да еще и битой! Какой идиот тебя надоумил ее вернуть?

У Вовки задрожали губы и задергались щеки: вот-вот заревет.

– Простите, – залепетал он, громко шмыгая носом, – я не хотел… Я ее для бабки взял… Хотел в сервант поставить… А потом мама сказала, что папа… Я хотел ее целую принести… Но Забор по пакету ударил… Борька Забродов…– завыл Вовка, размазывая слезы, и шапка, которая от переживаний улезла куда-то на макушку, упала на плиточный пол.

– Чтоб тебя, – воскликнула администраторша, хватаясь за голову, – свалился ты на мою голову!

Она крутанулась на каблучках-шпильках, добежала до урны, стоявшей возле одной из внутренних дверей, и швырнула туда пакет с вазой.

– Вали отсюда с глаз долой, – скомандовала она Вовке.

Вовка поднял шапку и спросил:

– А полиция?

– Ты хочешь полицию?

– Нет, не хочу. До свидания, – буркнул Вовка и, протаранив дверь, выскочил из подсобки.  

Неподалеку продавщица по имени Галочка расставляла на полке пластмассовые мыльницы.

– Скажите, пожалуйста, – спросил Вовка, – а у вас есть тут клей для стекла?

– Есть, – сказала Галочка, – пойдем, покажу.

Галочка слезла с невысокой стремянки и повела Вовку в хозяйственный отдел.

– А я ведь тебя вспомнила, – спохватилась она по дороге, – ты с бабушкой к нам раньше приходил. Милая такая старушечка! Что-то давно не видно ее… Как она поживает?

– Хорошо поживает, – насупился Вовка, – даже отлично. Только она уехала сейчас.

– Надо же, – изумилась продавщица, рассматривая стенд, на котором торчали в ряд тюбики с клеем, – такая старенькая! Куда же это она уехала?

– Куда-куда, – огрызнулся Вовка, – будто сами не знаете куда… В деревню! Где, по-вашему, все бабки живут? В деревне.

– И то верно, – заулыбалась продавщица, – на-ка вот, держи клей.

Вовка поблагодарил продавщицу и пошел расплачиваться в кассу.

Выйдя из магазина, он обогнул здание и пробрался на задний двор. Здесь, за невысокой сеткой стояли два больших мусорных ящика. Вовка знал, что грузовая машина «Remondis», увозившая мусор, объезжает дворы рано утром, значит, мусор должны вынести сегодня.

Супермаркет работал до 21.00, и мальчишка, чтобы не упустить момент, спрятался за приоткрытой дверью небольшого подвальчика и стал ждать.

В подвальчике было тепло, душно и пахло кошками. Глаза вскоре привыкли в темноте, и Вовка заметил, что недалеко от него, на выцветшей подстилке дремлют два маленьких котенка. Он прислонился к трубам и задремал.

Проснулся он оттого, что мимо подвала, вздыхая и покряхтывая, прошла уборщица, волоча два здоровенных мешка мусора. На улице совсем стемнело, и задний двор едва освещался тусклым фонарем. Женщина открыла мусорный бак и один за другим покидала внутрь мешки.

– Фу-у, – выдохнула она и отправилась восвояси.

Вовка, выждав еще пару минут, вылез из подвала и побежал к мусорным бакам. Он вытащил первый мешок и, вцепившись обеими руками, разорвал напополам. Из мешка с шумом вывалились разнообразные отходы. Чего тут только не было! А запах стоял такой, что Вовка дважды оглушительно чихнул и, от греха подальше, зажал нос пальцами. Сверху обнаружилась куча гнилых фруктов, и Вовка стал расшвыривать их ногами.

Пакета с осколками не было.

«Не в этом…» – расстроился Вовка, до мушек в глазах накопавшись в зловонных объедках.    

Пакет обнаружился во втором мешке. К счастью, он оказался практически чистым и почти не пах. Вовка, не теряя ни секунды, побежал домой.

Дома он обнаружил плачущую мать – она сидела, сгорбившись, на низком пуфе возле настенного зеркала.

 – Володька, родненький, – запричитала она, подбегая к сыну – где же ты был? Мы с Беллой Павловной все дворы обшарили, даже до магазина добежали. И телефон забыл!

Она крепко прижала Вовку к себе, а он стоял как истукан, убрав зловонный пакет за спину, и боялся, что мать расслышит, как в целлофане перекатываются осколки.

– Ну давай, раздевайся, – мать легонько потрепала Вовку по плечу, очевидно, решив его ни о чем не расспрашивать, – ужин уже остыл…

– Я лучше спать пойду, – пробормотал Вовка, расстегивая молнию на куртке.

Мать встревожено поглядела на него покрасневшими от слез глазами:

– Ты не заболел?

– Нет, – ответил Вовка и забросил шапку на крючок.

Он подхватил пакет и убежал в свою комнату.

Сунув пакет под кровать, он разделся, нырнул под одеяло и зажмурил глаза. Через некоторое время в комнату вошла мать, отогнула одеяло и поставила сыну градусник. Она присела на край кровати и стала довязывать шарф, позвякивая спицами. Вовка лежал, не шевелясь, и притворялся спящим.

– Ну и запах, – негромко сказала мать, шмыгая носом, – будто кошка сдохла…

Она поглядела на часы, вытащила градусник и с облегчением вздохнула. Потом подошла к окну, приоткрыла форточку и, поймав сбежавший клубок, ушла к себе. 

Еще немного полежав в кровати, Вовка осторожно выбрался из-под одеяла, натянул трико, достал пакет и сел за письменный стол. Закатав края пакета, он стал медленно, осколок за осколком, вынимать фрагменты вазы и раскладывать на столе. Фрагментов было не очень много, но некоторые были мелкие и острые. Фарфоровая спинка была почти целой, но лилия, к Вовкиному огорчению, раскололась. В очередной раз сунув руку в пакет, Вовка порезался. Замотав палец носовым платком, он распределил последние кусочки, взял донышко и стал прикладывать к нему подходящие грани. «Настоящая головоломка», – размышлял он про себя; у него вспотели руки и пот катился со лба от усердия.

Тем временем наступила глубокая ночь. Уже не слышно было снующих внизу машин и не видно спешащих домой пешеходов, только изредка какой-нибудь запоздалый автомобиль, отгоняя фарами тьму, проносился под окнами. Город будто вымер – потухли окна напротив, и только один-два зыбких огонька то тут, то там вспыхивали в антрацитовой тишине. Разогнув затекшую спину, Вовка поставил собранную вазу на стол.

Ваза была та и не та. Сверкающую белую лилию в двух местах пересекали грубые шрамы, собранное из кусочков тонкое горлышко, будто бабкина шея морщинами, было все испещрено глубокими трещинами. Уродливый рубец протянулся от горлышка к самому дну и нарушал монолит сиреневого фарфора. Ваза утратила свою красоту. Уже не хотелось поставить ее в сервант, а хотелось спрятать куда-нибудь в укромный угол, чтобы она не попадалась на глаза и не вызывала щемящей жалости.    

Вовка, вертевший склеенную вазу в руках, сник. Он бросился на кровать и, уткнувшись лицом в подушку, горько заплакал. Глухая обида, как запертая в неволе птица, трепетала в его душе, – на Борьку Забора, который ударил по пакету ногой. На мать, которая ворчит из-за обгрызенных ручек. На отца, который больше не приходит поиграть в шахматы. На бабку, которая ослепла и не отвечает на письмо.

– Проклятая старушенция! – осипшим голосом закричал Вовка и стукнул кулаком по подушке.

Вовкин крик отскочил от стен и укатился куда-то под стол.

По углам, куда не доходил свет настольной лампы, сгустилась чернильная чернота; казалось, что в ней кто-то прячется и пьет Вовкино отчаяние. Вовка лежал спиной к свету и думал, что, должно быть, в нем тоже что-то поселилось. Сидит внутри и делает вот так: у-у. И в бедной вазе, которая стоит на столе, тоже кто-то теперь живет. Поэтому она такая безобразная. И все люди, когда стареют, становятся некрасивыми, по ним, как по склеенной вазе, тянутся трещины, а внутри, под кожей, сидят невидимые занозы.

                                    * * *

В четверг выпал первый снег. Вовка возвращался из школы поздно, потому что принимал участие в «Веселых стартах», и теперь осторожно ступал по заснеженному тротуару, то и дело оборачиваясь назад, чтобы увидеть свои следы.

В подъезде он первым делом залез в почтовый ящик. Кроме двух извещений, там ничего не обнаружилось, но Вовка на всякий случай еще раз пошарил внутри рукой: а вдруг завалялось письмо?

Соседская дверь распахнулась, и на площадку вышла соседка, Белла (Булька) Павловна, скрестила руки на груди и вперила в Вовку маленькие злобные глазки.

– Здравствуйте, – нехотя буркнул мальчишка, продолжая обшаривать ящик.

– Отец твой в субботу женится, – сказала торжественно Булька.

Вовка вздрогнул.

– Чего слоняешься без дела? – спросила Булька. – Шел бы домой, мать там одна сидит. Хоть бы доброе слово ей сказал. Тасуются они тут, лентяи, покою от вас нет… 

– Тусуются, – поправил Вовка.

– Иди, иди, – рассердилась Булька, – дармоед…

Вовка нырнул в квартиру.

Мама сидела на кухне и перебирала пшено. Желтые солнечные крупинки были рассыпаны по столу, и она, задумчиво пересыпая крупу, выбирала несъедобные былинки и мелкий сор. Под глазами у нее лежали густые неровные тени, и Вовка, чтобы не встретиться с ней взглядом, быстро разделся и скрылся в своей комнате.

– Вова, иди обедать, – через некоторое время безучастно позвала мать.

Сунув нос на кухню, Вовка увидел, что пшено убрано, а на столе стоит тарелка горячих щей. Возле тарелки, на деревянной доске лежит горбушка хлеба, нарезанная крупными ломтями, и приготовлен полный стакан сметаны. Мальчишка юркнул за стол и принялся торопливо хлебать щи, уткнувшись глазами в тарелку и рассматривая пластинки моркови, плавающие в наваристой гуще.

– Ну что ты торопишься, как будто отнимут, – проворчала мать. – Ешь медленно. Жуй тридцать три раза…

– Раз и, два и, три и, – мысленно начал считать Вовка, громко клацая зубами.

Мама налила в чашку кипятка, капнула заварки и хотела положить сахар, но сахарница внезапно выскользнула из ее рук, упала на стол, покатилась, фонтанируя сахарными потоками, и полетела на пол, разбившись на бессчетное количество мелких осколков. Мама удивленно посмотрела на свои руки, села на пол и заплакала, горько и надсадно, пряча лицо в ладонях и раскачиваясь. Вовка так и застыл с полным ртом. Бархатные белые дюны сахара причудливо растекались по столу. Ему вдруг показалось, что это вовсе не сахар, а белый снег, который пошел прямо здесь, в квартире. Вот они, белые хлопья, падают прямо с потолка и ложатся на льняную скатерть, на стулья, на палас. Что время уходит, убегает, ускользает сквозь пальцы, забирая с собой светлые дни, и вот уже в дом приходит зима. Та самая зима, что утром засыпала снегом улицы, теперь царствует в их доме, и последний осенний лист, заброшенный в форточку ветром, одиноко умирает на подоконнике. А у мамы, которая сидит на полу и плачет, постаревшее, некрасивое лицо. Морщины пересекают обе щеки от носа к подбородку, а глаза тусклые и затравленные, как у той облезлой ласки, которую Вовка видел в прошлом году в зоопарке.

Вовка выскочил из-за стола, встал на карачки и подполз к матери. Он обнял ее и стал гладить по волосам.

– Мамочка, не плачь… – бормотал Вовка, – ну пожалуйста. Давай сейчас пойдем к папе и все ему объясним.

Мать смахнула слезы рукавом свитера и кивнула головой. Вымученная улыбка тронула ее обветренные губы.  

– Скажи ведь? – обрадовался Вовка. – Правильно ведь? Мы его заберем домой. Будем ходить на лыжах в лес. А потом папка велик мой починит, и мы с ним за ягодами поедем. Бабка нам варение сварит. Земляничное! – разошелся Вовка и обычно хмурое его лицо посветлело.

– Кто сварит варенье? – вздрогнула мать.

Вовка мгновенно умолк.

– Кто сварит варенье? – переспросила мать растеряно.

Вовка помялся и промямлил еле слышно:

– Бабка.

По лицу матери пробежала черная тень. Она медленно поднялась и вышла из кухни. Через некоторое время она возвратилась с веником и совком и начала подметать осколки, с хрустом проводя по паласу, усыпанному сахарным песком. Вовка сидел на полу, обняв колени, и наблюдал, как маленькие фрагменты сахарницы, подгоняемые веником, неуклюже прыгают по паласу. Кое-где мелькают изломанные кремовые цветочки, а сахар стелется вслед неровными полосами, будто легкая вьюга роняет, как ей вздумается, перламутровые снежные всполохи.

Мама собрала все до последнего осколка и выбросила их в мусорное ведро. Потом она открыла кухонный шкафчик, покопалась там и достала новую сахарницу – ушастую, пузатую, с большими красными горошинами на животе, поставила ее на стол и сказала:

– Вот, эта намного веселей. Нравится?

Вовка утвердительно кивнул головой. Мама подняла Вовку с пола и посадила к себе на колени. Она ласково погладила его по голове и сказала:

– Знаешь, Володька, есть вещи, которые не изменить. Нужно найти в себе силы их принять, – мама опустила глаза, и губы ее дрогнули. – Нужно как-то… как-то смириться… Смириться с тем, что бабка больше не вернется…

– Нет! – закричал Вовка. – Нет! – вырвался и умчался с громким топотом в свою комнату.

В квартире повисла болезненная тишина. Мать осторожно поднялась, подкралась к Вовкиной комнате и прижалась ухом к двери. Ничего. Тихо. Тогда она приоткрыла дверь и заглянула внутрь.

Вовка забился в дальний угол комнаты и грыз толстый красный карандаш, отрывая от него куски и громко сплевывая на пол. Деревянные ошметки прилипли к подбородку, в уголках губ пенилась слюна, а по губам размазалась красная краска обмусоленного стержня.

Хрусть, хрусть, хрусть.

Вовка догрыз карандаш и взял из карандашницы другой, зеленый. Мать еще немного постояла в дверях и тихонько вышла.

                                    * * *

В субботу утром Вовка едва высидел первый урок. Накануне вечером они с Колькой Шуркиным договорились пойти на свадьбу отца, и Вовка ждал перемены, чтобы улизнуть из школы.

На перемене беглецов, выносящих куртки из раздевалки, перехватила учительница музыки, Валентина Ивановна и, не сумев задержать, закричала им вслед зычным хрипловатым голосом:

– Шуркин! Лапшин! Куда?!

Пришлось вернуться и повесить куртки обратно.

– Пошли, пересидим в туалете, – предложил Колька. – Туда она точно не зайдет – зуб даю!

Вовка надел ранец и побежал за Колькой, который уже нырнул в мужскую уборную. Там они заперлись в одной из кабинок и стали ждать звонка.

Время тянулось медленно. Хлопали двери соседних кабинок, коридор дрожал от вездесущего топота детских ног, и ребята замерли, прислонившись в стене, в немом ожидании.

Наконец оглушительно зазвенел звонок, и в коридоре воцарился долгожданный покой. Вовка, изнывавший от нетерпения, выскочил из кабинки и, с грохотом сбив прислоненную к дверному косяку лентяйку, вырвался из санузла и метнулся в раздевалку. К счастью, бдительная музыкантша удалилась на урок, и Вовка с Колькой без труда вынесли верхнюю одежду.

На улице, когда опасность быть схваченными миновала, Вовка спросил:

– У тебя есть сколько-нибудь?

Колька пошарил в карманах.

– Двадцать пять рублей. Мать дала на сникерс.

– Одолжишь? – попросил Вовка.

– Не вопрос, – Колька выудил мелочь и ссыпал Вовке в ладонь.

– Надо такси вызвать, – сказал Вовка, – пешком не успеем.

– Не прокатит, – заметил Колька, – я пробовал. Подумают, что прикол.

Вовка немного подумал и внезапно, как ужаленный, сорвался с места.

– Ты куда? – заорал, спохватившись, Колька.

– Придумал, – крикнул Вовка на бегу.

Мальчишки прибежали в соседний двор. Там, напевая что-то грустное себе под нос, знакомая тетя Дуся подметала пешеходную дорожку.

– Здравствуйте, – выпалил запыхавшийся Вовка. – Тетя Дуся, пожалуйста, вызовите такси, – и он протянул дворничихе телефон.

– А батюшки, – тетя Дуся отложила метлу. – Куда это вы собралися-то? Да на такси – как белы люди!

– Пожалуйста, тетя Дуся, – Вовка достал из рюкзака вырванный из тетради листок, – у меня даже номер записан. Вот: триста пятьдесят два раза.

– Ой, бяда с вами. Ну ладно, позвоню. Куда вызывать-то?

– Сюда, – обрадовался Вовка, – сюда вызывайте!

 Тетя Дуся набрала номер и назвала оператору адрес. Через десять минут во двор въехала новая белая десятка и призывно мигнула ребятам фарами.

Вовка с Колькой сорвались с места и вместе со школьными сумками загрузились в салон.

– Куда едем, пацаны? – спросил усатый шофер в черной бейсболке.

– В загс, – сказал Колька, – центральный.

Шофер заулыбался.

– Не рано вам? – пошутил он.

– Это не мы, – пояснил Колька. – У нас папа женится.

– Ого, – удивился шофер, – ну это серьезное дело. Надо ехать, – он надавил на газ и выехал со двора, оставляя позади сметенные в две кучи опавшие листья, глубокую лужу и тетю Дусю, которая, оперевшись на метлу, с улыбкой смотрела им вслед. 

Возле загса, хвост в хвост, стояли три кортежа, тут и там сновали операторы и фотографы, и шофер, громко ругаясь, долго крутился по площади, пытаясь припарковать автомобиль. В конце концов он отчаялся и сказал:

– Давайте, бегите. Высажу на ходу.

Вовка, громко сопя, стал рыться в карманах и выуживать скопленную мелочь.

– Идите, Христа ради, – засмеялся шофер, – миллионеры. Не каждый день отцы женятся…

Мальчишки, на ходу надевая ранцы, выскочили из машины и побежали к главному входу. На нижней ступеньке широкой парадной лестницы стоял фотограф, ожидавший следующую пару. Вовка и Колька, перескакивая через две ступеньки, в мгновение ока оказались возле дверей, где их задержал охранник в черной форме, неожиданно преградив путь.

– Вход закрыт, – пояснил он и, подхватив непрошеных гостей под руки, повел их вниз по лестнице.

 – Но послушайте, – возмутился Колька, – вы не имеете права! У нас тут свадьба!

– Ничего не знаю, – отрезал охранник, – ждите внизу. И будьте так добры, не топчите дорожку.

Вовка вывернулся из рук охранника и попытался бежать, но охранник был проворнее – он ухватил Вовку за ранец и вернул на прежнее место:

– Я не шучу, – пригрозил он. – Хотите посмотреть свадьбу – ждите здесь.

– Но у меня там отец! – возмутился Вовка, набрасываясь с кулаками на охранника.

Охранник легонько оттолкнул его и повторил:

– Я же сказал – ждите здесь.

– Но у него там отец! – крикнул Колька.

– Да хоть вся семья, – охранник повысил голос, – правила есть правила.

Он развернулся и начал подниматься по лестнице. Вовка уже хотел снова броситься за ним, но в этот момент двери распахнулись и на красную дорожку шагнули жених с невестой. Охранник отступил в сторону, а Вовка так и остался стоять с открытым ртом – он никогда еще не видел свадьбу так близко.

На женихе был коричневый костюм, кремовая, с позолоченными нитями, рубашка и до блеска начищенные туфли. Через шлицу в нагрудном кармане была франтовато продета желтая роза. Поправив галстук, он кивнул оператору и с достоинством улыбнулся собравшимся. «Папка…» – пробормотал Вовка. Под руку с отцом шла незнакомая молодая женщина в белоснежном купеческом платье, белой меховой накидке и изящной, расшитой розами шляпке. Левой рукой она придерживала полу платья, небрежно вскидывала голову и очаровательно улыбалась гостям.

Вовка остолбенел. Счастливых молодоженов окружили галдящие гости и стали забрасывать лепестками роз и вырезанными из блестящей бумаги серпантиновыми сердечками. Несколько лепестков и крошечное сердце, подхваченные ветром, упали к Вовкиным ногам. Вовка поднял сердечко и положил на ладонь.

– Глянь, какая краля, – зашептал ему на ухо Колька.

– Мама лучше, – буркнул Вовка, разглядывая находку.

– Это тебе лучше, – заметил Колька.

Тем временем жених с невестой, запечатленные возле Дворца бракосочетания, двинулись вниз по красной дорожке. Вовка во все глаза вытаращился на отца, но тот прошел мимо, не оглянувшись, и Вовку окатило холодной волной, смешанной с терпким запахом дорогих духов.

Свадебная процессия спустилась вниз и начала рассаживаться по автомобилям.

– Ты что? – Колька ткнул Вовку локтем. – Уснул что ли? Они уезжают!

Вовка очнулся и, ухватив Кольку за рукав, ринулся за процессией. Гости, одетые не по погоде, быстро скрылись в машинах, и кортеж тронулся, направляясь на главную дорогу.

Вовка, не веря своим глазам, заметался по площади, натыкаясь на прохожих.

– Эй, олигофрен, – воскликнул оператор, снимавший пару на фоне голубых елей, – смотри, куда прешь!

От беготни у Вовки закололо в боку, и он присел на невысокий бордюр, обрамлявший пустую клумбу. Колька сел рядом. Какое-то время друзья сидели молча, но Колька, который между делом обшаривал глазами площадь, вдруг хлопнул приятеля по плечу:

– Газель!

Он указал на четырехэтажное здание, примыкавшее к Дворцу бракосочетания. К зданию подъехал микроавтобус с надписью «Известия», и грузчик, открыв заднюю дверь, стал выгружать из салона газеты.

– Бегом! – крикнул Колька и помчался через площадь к почтовой машине.

Вовка, у которого все еще тянуло бок, бежал медленно, хватая ртом воздух и прихрамывая.

Колька заглянул в салон.

– Вам чего? – спросил грузчик, возвратившийся за очередной партией газет.

– Дяденька, вы нас не подкинете до лесопарка? – спросил, с трудом разогнувшись, Вовка.

– Не подкинем. Нам в другую сторону, – сказал грузчик, вытаскивая из салона большую связку «Известий».

– Мы вам поможем газеты таскать, – предложил Колька.

– А чего вам там, в лесопарке-то? – поинтересовался шофер, куривший в открытое окно кабины.

– У нас там свадьба, – грустно сказал Вовка. – Папка женится.

 Шофер бросил окурок в пепельницу и обратился к грузчику:

– Почему в другую сторону? А в институт сегодня не везем?

– Везем, а как же! – подтвердил грузчик.

– Залезайте, – шофер махнул рукой, – только газеты не испачкайте.

Колька залез в салон и помог забраться Вовке. Мальчишки разместились на боковом сиденье, и Вовка наконец смог перевести дух. Вскоре вернулся грузчик, прыгнул в кабину, и газель, взревев, выехала на дорогу.

Вовка выглянул в окно. Погода была неважная. Выпавший снег местами растаял, на тротуарах чернели проплешины асфальта, проступившие на тонком снежном полотне, как пятна на кухонной скатерти. Вдоль проезжей части бежала вода, низкое небо хмурилось, будто размышляло, не бросить ли на землю еще пригоршню снега или лучше пролиться унылым дождем. Мальчишке вспомнилось, как прошлой осенью бабка повесила ростомер и каждую неделю замеряла Вовкин рост. «На целую палочку вырос!» – радовался Вовка, когда бабка, долго примериваясь и щуря слепые глаза, ставила фломастером яркую отметку. «Надо, сынок, расти и вершком, и духом», – говорила бабка. «А как это?» – спрашивал Вовка, поднимаясь на цыпочки и елозя по стене. «Идти людям навстречу, находить добрые слова…– улыбалась бабка и качала головой, – быть сердцем мира…»

– Эй, Шурец, – Вовка легонько ткнул Кольку локтем в бок, – как думаешь: я сейчас должен радоваться?

– Не знаю, – тот пожал плечами. – А ты хочешь?

– Вообще-то, не очень, – признался Вовка. – Совсем не хочу.

– Ну а чего спрашиваешь? – Колька состроил дурашливую физиономию.

– Бабка говорила, надо радоваться за других… – сказал Вовка задумчиво.

– Ха, – воскликнул Колька, – бабка! Нашел, кого слушать. Она же старая была, как скелет динозавра!

Тем временем газель завернула за угол и остановилась на стоянке.

– Вытряхайтесь, – сказал грузчик, распахивая задние двери. – Дальше своим ходом.

– Спасибо, – крикнул Вовка, выпрыгивая из салона.

Кафе «Улыбка», которое в прежние времена было обыкновенной общепитовской столовой, а сейчас обслуживало свадебные торжества и семейные праздники, располагалась за старым лесопарком, где зимой можно было покататься на лыжах, а летом на велосипеде. Когда-то, еще до Вовкиного рождения, это было очень популярное место отдыха, но теперь парк совсем забросили, деревья и кустарники сильно разрослись, кое-где образуя непролазные дебри, а дорожки и тропы были сплошь усеяны жухлой листвой, ветками и разнообразным мусором. Часть лесопарка, занятая под территорию кафе, была благоустроена и очищена от сорных трав и вездесущих кустов американского клена. Отсюда, из-за деревьев, проглядывали оформленные под старину грубые кованые ворота, окруженные высокими раскидистыми елями. 

Вовка взялся за круглую металлическую ручку и потянул дверь на себя. Петли, мокрые от дождя, нервно взвизгнули, и с ближайшей косматой елки сорвалась какая-то большая птица, возмущенно захлопала крыльями и унеслась прочь в направлении металлической пики флюгера в форме колпака Арлекина.

– Фу-ты, – Колька присел от неожиданности, – зараза!

Вовка ступил на тропинку и замер. Тут и там, на тропе, будто стекла в калейдоскопе, складываясь в причудливые узоры, порхали лепестки роз, серпантин и разноцветные сердечки. Вдоль дорожек стояли невысокие, старинные фонари, зажженные сегодня в честь торжества, и казалось, что все вокруг сказочное – и лес, и тропинка, и мелькающий между деревьями домик, в котором собрались гости. Вовке даже показалось, что он видит сон. Ему вспомнилось, что он уже бывал здесь – очень давно, совсем маленьким, проходил по этой тропинке и сидел на открытой веранде, поглощая оладьи с малиновым сиропом. «Улыбка» – было написано на деревянной вывеске. Смутно, будто в черно-белом кино, он увидел свою мать в летнем платье и отца с фотоаппаратом, фотографирующим ее на фоне пруда с утками.

– Вон там должен быть пруд, – сказал неуверенно Вовка.

Колька пошел вперед, обогнул две сутулые елки с темной кроной, будто монашки, просящие милостыню у дороги, и увидел небольшой пруд, затянутый ряской.

– Ну ты даешь! Сейчас скажешь, что вон за той корягой спрятан клад.

– Не-а, – Вовка махнул рукой, – нет там клада. 

«Какого же цвета было платье? – вспоминал он, вглядываясь в осенний полумрак парка. – Синее? Белое?»  Призрачные фигуры, обесцвеченные и неясные, возникали поодаль и вскоре исчезали за стволами деревьев. Вдруг мальчуган с ужасом осознал, почему бабка, приходящая во сне, молчала. Потому что бабкин голос он тоже не помнил. Безнадежность холодной змейкой заползла Вовке за шиворот и свернулось на груди в кольцо. «А потом и беретку забуду… с пимпочкой, – думал Вовка, – и саму бабку. И вообще все забудется… все, все…»

Он вынул из кармана блестящее сердечко, подул на него, и оно, подобно запоздалой осенней бабочке, заметалось в воздухе, не зная, куда держать путь.

Когда друзья миновали пруд и почти одолели аллею с фонарями, они расслышали музыку, доносившуюся из кафе.

– Ха-ра-шо, все будет харашо, все будет харашо, я это знаааю, – пела где-то запись голосом Верки Сердючки, а на пустой веранде, прибранной по осени, курил кто-то из приглашенных.

– Может он все-таки передумает? – сказал Вовка, когда они поднялись по деревянному крыльцу на веранду.

Колька, который нашел в низких зарослях шиповника острую палку, повертел ей на манер шпаги и сделал выпад:

– Расслабься, Вовчик. По-моему, он уже женился.

– Ну а все-таки?

– Иди, спроси, – Колька пожал плечами и указал палкой на дверь, за которой только что исчез куривший на веранде незнакомец.

Вовка бросил ранец на дощатый пол и пошел к двери. Руки и ноги у него стали ватными – ему даже представлялось, что его заколдовали, и он, вместо того чтобы сейчас пойти домой, плетется, как марионетка, туда, где его никто не ждет.

– Папа, не женись… – прошептал Вовка себе под ноги, входя в главную залу, украшенную воздушными шарами и освещаемую светом огромной хрустальной люстры. Гости уже расселись по местам, и только две худосочные блондинки с сигаретами, хохоча, танцевали около низкого окна. Пелена перед глазами у Вовки рассеялась, и он явственно увидел накрытые белыми скатертями столы, официантов, снующих туда-сюда с подносами, и огромный трехъярусный торт с белыми лебедями в центре.

Тамада, заметивший движение в дверях, жестом велел ди-джею приглушить музыку и хотел было обратиться к незваному гостю, но Вовка внезапно заорал во все горло:

– Папа!

Гости, все как один, развернулись к двери, а тамада, как в детской игре на замирание, застыл с включенным микрофоном, который теперь транслировал в эфир потрескивавшую тишину. В зале стало совсем тихо, лишь изредка по рядам пробегал еле слышный шепот. Один из гостей, захмелевший старичок, выронил вилку, и она с оглушительным звоном упала на паркетный пол.

– Пойдем домой! – крикнул Вовка, выбегая на середину танцпола.

Отец, который в это время разливал по бокалам шампанское, вздрогнул. Шампанское ринулось через край, пенистыми ручейками побежало по столу и закапало, пузырясь, гулкими каплями на паркет.

– Ой! – невеста кокетливо всплеснула руками, и Вовка заметил, что по щекам и носу у нее рассыпаны маленькие веснушки, а глаза – прозрачные и невыразительные, как у старой Вовкиной куклы Груши.

Отец поставил бутылку, кашлянул и сказал:

– Дамы и господа, прошу прощения. Извините! Не обращайте внимания. Продолжайте веселиться, – с этими словами он выбрался из-за стола и направился прямо к Вовке.

Вовка растерялся. Отец взял его за руку и повел к выходу. Вовка покорно последовал за отцом, но обида, зревшая в душе, заполнила все его естество: пацан уперся в пол и стал вырываться.

– Нет, – завопил он на весь зал, – фиг тебе! Фиг! Не пойду!

Отец побледнел и еще крепче схватил Вовку, намереваясь во что бы то ни стало вывести упиравшегося мальчишку из залы.

Вовка повалился на пол и повис у отца на руках, скользя по паркету коленками, брыкаясь и дергаясь, отчего некоторые гости, с любопытством наблюдающие внеплановый спектакль, даже поднялись со своих мест.

– Прекрати, – зашипел отец, безуспешно пытаясь поставить Вовку на ноги.

– Это ты прекрати! – орал Вовка, и набежавшие слезы струились у него по щекам, оставляя светлые полосы. – Иди домой, дурак!

– Да ты! – рявкнул отец, теряя терпение. – Что ты себе позволяешь!

Вовка вырвался из крепких отцовских рук и со всей силы, на которую только был способен, толкнул отца в живот. Отец неловко пошатнулся и, в попытке обрести равновесие, ухватился за край праздничного стола, сбив ряд бокалов, со звоном полетевших на пол. Вовка развернулся и побежал к выходу.

В холле Вовка наткнулся на свое отражение в огромном зеркале. Выглядел он, признаться, не лучшим образом. Волосы слиплись и тонкими сосульками свисали со лба, брюки помялись и сползли вниз. Внезапно ему стало стыдно и он, боясь поднять на себя глаза, стал, громко кряхтя, отряхивать коленки.

Через пару минут в холле появился отец. Вовка затылком ощущал его тяжелое дыхание и вжал голову в плечи в ожидании оплеухи, но отец просто спросил:

– Ты зачем сюда заявился?

Вовка достал из кармана платок и громко высморкался. Потом немного подумал и, будто давно забытую вещицу, выудил из самых глубоких глубин тусклую улыбку. Поднял, надел на себя и сказал:

– Я поздравить пришел… Я очень за тебя рад, папа… – губы у Вовки дрогнули.

– Правда? – лицо у отца посветлело. – Правда?

– Да, – выдавил Вовка жалобно.

– Спасибо, сынок, – поблагодарил отец, но подойти ближе не решился. Так и стоял у Вовки за спиной, будто видел впервые, разглядывая его отражение в зеркале.

Вовка еще немного помолчал, глядя на отца через стекло, и добавил:

– Только тебе этот костюм не идет. И роза глупая… В следующий раз, когда будешь жениться, надень лучше черный.

– Вот ведь! – засмеялся отец. – Учту. Обязательно.

Вовка, не оборачиваясь, вышел из столовой.

Колька ждал его у дверей. От нечего делать он взялся отколупывать потеки краски, застывшие на дверном косяке.

Вовка подошел к крыльцу и сел на верхнюю ступеньку.

– Ну что? – спросил тот. – Поздравил?

– Поздравил… – буркнул Вовка в ответ. Он прикрыл лицо ладонями, чтобы Колька не видел его распухший нос.

– Да ладно тебе, – сказал Колька. – Плюнь на них. Пошли зомбаков мочить лучше.

Вовка молчал.

– Я вчера до шестого уровня дошел. Плюс сто к неуязвимости! Сегодня всех прикончу, – Колька принялся жестикулировать, изображая схватку с воображаемым противником.

– Ты иди, – сказал Вовка. – Я потом приду. Попозже.

– Ну ладно… – Колька был разочарован. – До вечера тогда!

– Ты это, – опомнился Вовка, – спасибо, что пошел, – и он протянул Кольке руку.

– Базаришь… С тебя пачка карандашей…

Колька подтянул рюкзак, сбежал по ступенькам и вышел через кованые ворота на улицу.

Вовка видел в низкое окно кафе, как подвыпившие гости, забыв о происшествии, пляшут в центре зала. Две полные тетки в высоких сапогах, тряся вторыми подбородками, задорно скачут под руку с лысым мужчиной в бордовом пиджаке. «А теперь – конкурсы!» – заорал в микрофон пьяненький тамада, и Вовка вдруг ясно осознал, что отец ушел. Что карусель «Индию» снимут к следующему сезону, а бабка умерла. Умерла совсем. Потому что доктор из неотложки, который провожал носилки с маленьким бабкиным тельцем, сказал: «Что ж, сынок… Бывает в жизни и такое…» Вовке вдруг стало нестерпимо больно, как будто в него воткнули тысячу иголок. Он стал ощупывать себя, чтобы понять, откуда исходит эта боль, но она колыхалась в теле, как налитая в чашку вода. Тогда Вовка замер и стал ждать, когда иголки залезут поглубже и боль утихнет. Через некоторое время ему полегчало, и вроде как даже улучшилось настроение. Вовка пошевелился – ничего. Жить можно. Только вот ботинки, купленные ему бабкой в прошлом году, давно стали малы и теперь нестерпимо жмут. Он быстро распустил шнурки, снял обувь и выкинул в урну, стоявшую неподалеку. Вышел со двора и побрел домой. Прохожие удивленно смотрели на худенького лохматого мальчишку, который шел, посвистывая, в одних носках по осенней, отмеченной первым снегом улице. 

К списку номеров журнала «ИНЫЕ БЕРЕГА VIERAAT RANNAT» | К содержанию номера