Буря в стакане. Обзор

В этом выпуске — только о хороших стихах и прозе. Какой смысл писать о плохих? Или средних? Только создавать им рекламу. Журналы, в отличие от романов, тем и хороши – их не обязательно читать от корки до корки. В конце концов, все зависит от точки зрения: стакан наполовину полон, стакан наполовину пуст. Будем считать, что он полон. Так как-то приятней. На самом деле половина – это довольно много.



Коротко и ясно: «Звезда» №4, 2010

Журнал «Звезда» — очень хороший и интересный. В нем печатаются хорошие авторы. Например, Олег Юрьев и Михаил Еремин. Для меня их стихи сложноваты. Мне больше по душе Пушкин. Например, вот это у Еремина совсем сложное: «Когда предзимье гасит цвет за цветом, / Смириться с неизбежной убеленностью / Природы? Оболочь ли зябкие растения заботой / И защитить от выцветанья их наряды? / С дорукотворной дерзко потягаться / Поделочною красотою (Кварцевый песок, Поташ и окислы тяжелых / Металлов), орешеченной свинцом?». Красиво, правда? Я плохо понимаю смысл, но нутром чувствую, что стихи сильные. Значит, воздействие происходит, минуя разум. А так ведь и должно быть, если речь идет о настоящей поэзии. Обращаясь к ней, читатель не может в полной мере полагаться на свой мозг. У читателя должна быть душа.

И проза хорошая. Особенно короткая. Я к короткой прозе вообще пристрастен. Это очень честный жанр, без скидок на сюжет и тему. Словесность как таковая, праздник речи. Скажем, Гранин, опубликованный в этом номере, может нравиться или не нравиться в зависимости от того, любите ли вы прогрессивную советскую прозу, близки ли вам ее темы. Но вот гранинские автобиографические записки очаровывают вне зависимости от этого. Я сразу признаюсь, что самые длинные куски малодушно пропустил. А короткие перечитывал по нескольку раз: «Я все оглядываюсь на время, только вот время на меня не оглядывается»; «Одни боролись с культом, другие теперь спорят, как надо было бороться»; «Дочь моих приятелей, студентка, спросила меня: “Когда мы снова приступим к строительству коммунизма?”».

Это как цирковые репризы между серьезными номерами. Вроде бы ерунда, но без них чтение превращается в занудную обязаловку. И, кстати, о времени они говорят ничуть не меньше, чем фабульные воспоминания. Но по-другому, другим способом. По своему воздействию они ближе к поэзии. Тут опять-таки работает не мозг, а душа, не память, а интонации русской речи.

И еще вот какое соображение. Я не очень верю в существование автобиографической прозы. Порой нон-фикшн от фикшена отделить очень трудно. Как бы ни старался большой писатель написать правду о себе, все равно проговорится о мире и выйдет за рамки правды. Правда не интересна, интересна литература.

А вот другой пример короткой прозы. Андрей Назаров, миниатюры, объединенные общим названием «Община». Микроскопические сюжеты, филигранно отточенные, с минимумом резонерства. Цитировать можно любую, не ошибешься. Хороши все. Например, «Первый»: «Я первым у нее был, ночами приезжал, она ко мне из окна в сорочке ночной прыгала, белой, а я ее на руках в машину нес. Как заливисто смеялась она, как обнимала, с этим и умирать можно. Но жить пришлось, и женился я не на ней. Через десять лет она позвонила.

— Приезжай, — говорит.

Приехал я в совсем другой уже дом, откуда не взять ее в ночной сорочке. Тяжелая она сидела, темная.

— Я, — сказала, — все похожего на тебя искала.

— Нашла? — спрашиваю.

— Нашла, художник он был, повесился».

Назаров мог написать по этому сюжету страниц триста. Описать злоключения бывших любовников. Дать развернутую картину нравов. В обширных лирических отступлениях показать свое отношение к персонажам. И так далее. Вот только зачем? Разве и так не ясно? Была любовь, от которой удалось спастись только чудом.

Болезненная ясность и мощь назаровских миниатюр как раз и достигается отсечением лишнего. Наверное, читателю было бы легче, если текст разбавить описаниями и рассуждениями. Проще говоря, заболтать. Но Назаров не щадит читателя. Нет у него такой цели. Поэтому передохнуть тут негде. Вдыхаешь и начинаешь захлебываться…

Я не поленился и навел справки о писателе Андрее Назарове. Вот что удалось выяснить. Живет в Дании, печатается в основном в журнале «Новый берег». Когда-то, около сорока лет назад, закончил Литинститут. Автор романа «Песочный дом». Вроде бы у него есть книжка «Упражнения на тему». Мне она не попадалась ни разу. Знатоки считают Назарова выдающимся стилистом. Так и есть. Но в его случае стиль выражается не в какой-то особой изысканности повествования, а в абсолютной его органичности и простоте. Когда убираешь лишнее, остается главное. Недоумение от этого неожиданного, ненужного, странного остатка – главная эмоция назаровских текстов. Думаешь: как так? Почему? Что теперь с этим делать? Но, извините, больше ничего нет. Иногда катарсиса можно добиться, просто поставив точку.

Биография не важна. За автора говорят тексты. И тут все очень серьезно. Просто запомните: Андрей Назаров, один из лучших современных прозаиков. Спасибо журналу «Звезда», что открыл мне этого писателя. Достаточно одного такого открытия в год, чтобы оправдать сам институт существования толстых литературных журналов. В завершение, чтобы не быть голословным, еще цитата. Рассказ «Викинг»: «Вот он перед тобой — огромный, с бритой головой, уложить тебя он может одним движением. Но он чувствует, что ты не боишься, и испытывает уважение к тебе, потому что и сам ничего не боится. Он из “Hell’s Angels”, одной из двух соперничающих здесь датских банд. На огромных мотоциклах они группами по городу гоняют.

— Чего делаешь, парень? — спрашиваю.

— Живу, — отвечает, — а чего еще делать?

Такими они и были, сохранилось их мало».

Раньше у них было много дел. Опасных и важных. Теперь осталось только одно — жить. А чем еще заниматься?



Антисемиты и предатели родины: «Иерусалимский журнал» №33, 2010

Вы будете смеяться, но и в «Иерусалимском журнале» куча хороших текстов. Я сам не ожидал. Все-таки не «Новый мир» и не журнал «Знамя». То есть не на виду. Правда, довольно много российских авторов. Что странно. Зачем израильским писателям, пишущим по-русски, печататься в Москве, я могу понять. Но зачем российским (тем более известным) — в Иерусалиме, для меня загадка.

Ответ тут может быть только один: высокий уровень издания. Я специально обратил внимание на редколлегию. Юлий Ким, Шимон Маркиш, Дина Рубина, Велвл Чернин, Роман Тименчик. Выглядит очень солидно. А ответственным секретарем там работает замечательный поэт-пародист Евгений Минин. В общем, компания собралась мощная.

Хороших стихов явно больше, чем прозы. Чухонцев, Бородицкая, Иртеньев, Ольга Чикина. Плюс поэты, о которых лично я слышу впервые. Светлана Менделева, Петр Межурицкий, Эли Бар-Яалом. Изобилие, не часто встречающееся и в метрополии. Не знаю, в чем тут дело. Наверно, просто статистика. Стихов вообще больше, чем прозы. Их очень много.

Устроен журнал необычно. Вот названия разделов: «Подзорная гора», «Русское подворье», «Яффские ворота», «Улица Галилеи», «Холм памяти», «Львиные ворота», «Улица Кармель», «Юбилейный квартал», «Парк Сакер», «Новые ворота». Я не большой знаток топографии Иерусалима, но понятно, что журнал повторяет собой карту города. Причем никак не соотносясь с жанрами. Например, стихи можно встретить как в начале номера, так и в самом его конце.

Теперь о текстах. Совершенно ошарашивает подборка Олега Чухонцева. Как арбузом по голове. Я всегда знал, что от Олега Григорьевича можно ждать сюрпризов, но чтоб так…

Вот и дожили мы, китайцы,

до нечаемой перемены.

И вольно же теперь смеяться,

причитаючи: кто мы? где мы?

За великой стеной зубчатой

варят длинный рис мандарины,

только кто кому соглядатай,

не Верховный знает, а Длинный,

и не Длинный даже, а Средний,

но зато с осьминожьей сметкой,

и чем пуганей, тем победней

штатный попка, ученный клеткой.

Но, однако, не так и худо

в Поднебесной: ну мокнет порох,

ну непруха, но чаем чуда,

и какой жёлтый блеск в оффшорах.

Громоздятся в столицах банки,

зреют заговоры, комплоты,

а провинция парит банки

и закатывает компоты,

и чем круче на демократов

лезут полчища патриотов,

тем краснее плоды томатов

и теснее ряды компотов.



Мало того, что это замечательные стихи, это еще диагноз. Времени, стране, всей этой потной политической суете, от которой останутся только банки с компотом на полке у хозяйки в маленьком городке. В битве между маленькими и большими выигрывают средние, середняки. Попросту говоря, обыватель. Ему, как таракану, ничего не сделается ни после ядерного взрыва, ни в эпоху перемен, ни при патриотах, ни при демократах, он вечен. Это очень неприятная правда, но с другой стороны, именно обыватель – залог прочности системы. Самое тусклое звено – самое прочное.

От кого угодно можно было ожидать таких стихов, но Чухонцев… Впрочем, у него и раньше встречались сильные вещи на социальные темы. Отлично помню стихотворение о военном параде, семьдесят второго, кажется, года. Точнее описать дряхлую мощь советской империи мало кому удавалось. Он смог.

Это особенный поэт. О нем, например, нельзя сказать, что вот стиль Чухонцева. Поэтому под него почти никто и не пишет. В том числе и он сам. Каждый раз начинает заново. Каждый раз ищет. Наверно, поэтому Чухонцев не принадлежит к поэтическому мейнстриму, хотя и пользуется огромным авторитетом. Мейнстрим – это те, кто уже нашел свою поэтику. Те, кого можно определить. А он неопределим. Но в принципе все логично. Тот, кто смог в свое время так точно написать о переживаниях отщепенца, описать распад и новое рождение языка, может услышать и музыку перемен. Он смог.

С пушкинской простотой Чухонцев резюмирует:

мы, люди, львы, орлы и куропатки,

всё хорохоримся, а что в остатке?

а то, что есть, не истина, а миф:

кто за себя поручится, что жив?

жизнь – это случай: заглотни интригу –

и попадёшь из переплёта в плен,

начни читать поваренную книгу

и обнаружишь книгу перемен,

и ты надеешься ещё на чудо,

жмёшь на педаль, но сон взорвёт труба

и оторвётся тромб одна минута

и ты летишь и за тобой судьба

мгновенье миг и жалко почему-то

шумовкина шумелкина себя...



Надо было много лет разлагать язык на атомы, искать, экспериментировать, возвращаться к архаическим праосновам, чтобы добиться этой убийственной простоты.

Помимо Чухонцева и поэтов, перечисленных выше, советую обратить внимание на «Седьмой иерусалимский дневник» Игоря Губермана, интервью с Иосифом Райхельгаузом и роман Арнольда Каштанова «Хакер Астарты». Роман начинается фразой: «Он был антисемитом и предателем родины». Плохой роман не может начинаться так хорошо.



Сложный человек: «Иностранная литература» №4, 2010

За десять лет, прошедших с 11 сентября 2001 года, книг на эту тему изданы многие сотни. Причина понятна. Кто, если не писатели, должен объяснить народу, что это вообще было: божья кара, заговор темных сил, исторический катаклизм? А главный вопрос, по большому счету, звучит так: много ли стоят наши ценности, если мы не можем их защитить? Или еще примитивнее: если я такой хороший — почему меня убивают?

К сожалению, большинство авторов на эти вопросы не отвечает. Серьезных текстов о взрывах в Нью-Йорке вообще на удивление мало. Большие писатели отмалчиваются. Наверное, должно пройти время. Толстой ведь тоже написал свою эпопею спустя более чем полвека после войны 1812 года. Пока на тему «одиннадцатого сентября» из заметных авторов высказывался лишь француз Фредерик Бегбедер в романе «Windows on the World», пожалуй, последний человек, от которого можно было ожидать серьезную книгу на серьезную тему.

И вот появляется в «Иностранке» роман Дона Делилло «Падающий». Насколько я понимаю, к сентябрю он должен выйти отдельной книгой. Старый американский писатель, ему семьдесят четыре года. Автор дюжины романов и пьес. Сюжет пересказывать бесполезно. Текст мозаичный, слоеный, как торт. Жизнь, описанная в нем, призрачна, нереальна. Только такой она и может быть у людей с опытом катастрофы. Оглушенных, шокированных, ошарашенных. Все говорят: «После одиннадцатого сентября мир не может быть таким, каким был прежде». А каким? Об этом и рассказывает Делилло.

Самый сильный эпизод — собрание больных Альцгеймером. Психотерапевтический кружок. Вот что они говорят о падении башен:

«Бог скажет: “Пусть случится вот это” – и это случается».

«Бога я больше не уважаю – после такого».

«Ну а люди, которых Бог спас? Они что, праведнее погибших?».

«По крайней мере, ты не умер с трубкой в животе или с прицепленным пакетом для говна».

«Разбился на машине насмерть или попал под машину, когда улицу переходил? – так и подмывает прикончить другого, водителя, – тысячу раз, мысленно. Убить по-настоящему ты не сможешь, это уж точно, потому что в убийствах ты не спец, но мысленно – запросто: вообразить себе картину, хоть так отвести душу. Но здесь, с этими, даже не вообразить. И как с ними быть, непонятно. От твоей жизни они далеки на миллион миль. Да и сами они погибли».

Это говорят люди, которых в ближайшие месяцы, а то и недели ждет распад личности, потеря памяти, превращение в безумную биомассу. Ни смысла, ни цели жизни у них нет. То есть, кроме самой жизни. А у террористов эта цель есть. Высокая, важная. Как будто. Но Делилло развенчивает эту иллюзию. Его террористы геройствуют главным образом от страха жизни. Тяга к смерти – от страха жизни. Как у карточных игроков (они тоже описаны в романе), которые зашторивают окна, вводят строгие ритуалы, следуют жестким правилам. Чтобы все было предсказуемым, внятным, правильным. «Они были довольны – точнее, большинство из них. Приятно созидать систему из произвольно выбранных мелочей. Но Терри Чен был против – а Терри играл в покер как бог, иногда просиживал в Интернете по двадцать часов кряду. Терри Чен сказал: вы люди легкомысленные, порхаете по жизни как бабочки».

Игра, как и террор, как и смерть, — способ защититься от хаоса. Способ слабого человека. Потому что сильный встречает хаос лицом к лицу, у него хватает на это мужества.

Делилло описывает террор как самоубийство системы, не выдержавшей собственной сложности. Выхода нет. «Вы для того и построили свои башни, — говорит в романе Мартин, бывший террорист, немецкий левак. — Разве башни не возводились как символ богатства и власти, который так и подмывает уничтожить? Махину сооружаешь, чтобы посмотреть, как она рушится. Очевидная провокация. Зачем еще забираться в такую высь, а потом дублировать свой рекорд?.. Вы говорите: вот они, придите и разрушьте их!»

Так сегодня рассуждают очень многие. И не террористы, а самые заурядные обыватели. Дескать, поделом. Нечего было так заноситься. Будь попроще, и люди к тебе потянутся. Слишком хорошо — тоже плохо.

Это ложь и трусость. Выход есть. Сложная система требует сложного человека. Сильного, способного адаптироваться к новым условиям. Не богатого, не успешного, а именно сложного. Он обязательно появится, ведь эволюция продолжается. И как только это случится, смерть снова станет немодной.