Ильич. Рассказ

На городской свалке Ильич появился поздней осенью. Высокий, сутулый старик в тёмно-коричневом драповом пальто, шапке-ушанке и в ботинках на толстой подошве медленно брёл среди зловонных завалов, шурудя перед собой сучковатой надтреснутой палкой.

– Чего ищешь, дед? – обнажил в приветливой улыбке полубеззубый рот низкорослый мужичок в истрёпанной грязной фуфайке. – Скажи, может, чего присоветую.

– Так это... Вот, – засмущался, остановившись, старик, – бутылки пустые ищу.

– Бутылки? – нахмурился мужичок, подозрительно оглядывая новоявленного конкурента. – А чего это тебя на свалку занесло, в городе, что ли, бутылок уже не осталось?

– Не могу я в городе, – нервно сжал свой посох старик.

– Стесняешься... – понимающе усмехнулся бомж. – Звать-то тебя как?

– Степан Ильич.

– Ильич, значит... Ну, а меня Витьком когда-то нарекли, а тут все Солнышком кличут, – протянул грязную ладонь Ильичу мужичок.

Старик с опаской подал навстречу дрожащую руку.

– Ты вот что, дед... Ты это, держись возле меня, тогда и при таре будешь, и не тронет никто, – снисходительно ощерился Солнышко. – Тут у нас конкуренция ещё та, чужих особо не жалуют и побить могут запросто.

– Побить? За что?

– А то, – захихикал Солнышко, радуясь удивлению Ильича, – за дело. Я ж говорю, у нас новеньких не любят, лишний рот – лишние заботы. Вот ты, к примеру, явился сюда и думаешь, будто тут эти бутылки на каждом шагу разбросаны. А сколько в твоей сумке их, ответь?

– Одну пока нашёл только.

– Правильно, одну. Ну, может, ещё одну найдёшь или две, и всё.

– Как – всё?

– А то. Ты, верно, думал, что здесь бутылки только для тебя одного и валяются, так ведь?

– Ну, не знаю...

– Ага, так, – довольно вскинул голову Солнышко. – А тут нет ничего, ищи не ищи.

– Что, вообще?

– Ну, если ты экскаватор, то найдёшь.

– Так их чего, не привозят сюда? – вконец расстроился Ильич.

– Привозят.

– Чего ж ты мне тогда голову морочишь?

– Так когда их привозят, таким, как ты, возле них места нет.

– Это почему? – покраснел от обиды Ильич.

– Я ж говорил, у нас чужих не любят, побьют.

– Мне чего, назад уходить, ты на это намекаешь?

– Да нет, дед, ты мне понравился, – ободряюще хлопнул Ильича по плечу Солнышко. – А со мной тебя не тронут. Пошли.

– Куда?

– Познакомлю тебя со своей бригадой.

Умело лавируя между кучами гниющего мусора, Солнышко вывел старика на небольшую ровную площадку посреди свалки. Площадка была наполнена фанерными ящиками, картонными коробками, какими-то уродливыми строениями, напоминающими то ли огромные собачьи будки, то ли дровяники, то ли складские сарайчики. Возле этих построек, местами обтянутых полуистлевшим брезентом, копошились люди, одетые в грязное рваньё.

– Кого ещё притащил? – выкатилось навстречу Солнышку бесформенное толстое существо непонятного пола в рваном солдатском бушлате. – Чего ему тут надо?

– Не заводись, Софочка, не заводись, красавица, – раскинул руки Солнышко, загораживая собой Ильича от неласковой бабы. – Хорошего вот мужика встретил, подумал, тебе жених знатный, ну и привёл познакомиться. А ты сразу кидаться, как пантера какая. Что о тебе интеллигентный человек подумает, а? Подумает, кавой-то мне Солнышко подсунуть хочет, обещал красу ненаглядную, а на самом-то деле – гарпия натуральная.

– Балабол дурной, чтоб тебя!.. – под общий смех растянула в улыбке гнилой рот Софочка. – Тоже мне, нашёл жениха, пенька старого, – и, махнув рукой, миролюбиво обратилась к Ильичу: – Что, дед, из дома выгнали?

– Выгнали, выгнали, – опередил старика Солнышко. – По себе знаешь, какие нынче детки пошли, не тебя одну на улицу выкинули, вот и Ильича тоже.

– Из-за квартиры?

– Из-за неё, из-за чего ж ещё, – продолжал отвечать за деда Солнышко.

– И идти больше не к кому?

– А то б он сюда пришёл!..

– Слушай, Солнышко, – нахмурилась Софочка, – чего ты за деда распинаешься, пусть сам говорит, или он немой?

– А ты себя вспомни, когда из квартиры вышвырнули, много ль слов у тебя было?

– И то верно, – вытащила из кармана бушлата «Приму» Софочка, – я тогда с месяц как пришибленная была, всё молчала. Никак до меня не доходило, кто что балакает, про чего спрашивают. Хорошо, сюда добрые люди привели, так тут только и отошла. Счас уж и не вернулась бы назад, что б ни сулили.

– Да... – философски протянул Солнышко. – Жизнь – она, конечно, не подарок. Вот так живёшь-живёшь, вроде чего-то добился, вроде и хорошо тебе, как вдруг бах! – и в один момент всё кувырком, всё с ног на голову, будто снег среди жаркого лета.

– Сложно оно всё, это ясно. Видать, на роду у людей так написано, – подтвердила значительную мысль Софочка и повернулась к Ильичу. – А ты, дед, в Бога веришь?

Ильич вздрогнул от неожиданного вопроса, хотел было уже ответить, но Солнышко вновь оказался проворнее.

– Верит, Софочка, верит.

– Это хорошо, – довольно закивала Софочка, – без веры счас нельзя, а то так и свихнуться можно.

– Что это ты тут про меня такого наплёл, – недовольно спросил Ильич, – и бездомный я, и верующий?

– А чё, надо было похвастать, что у тебя особняк в трех уровнях и ты помощник Жириновского, а бутылки сюда так пришёл собирать, для коллекции? – с издёвкой прищурился Солнышко.

– Вообще-то дома у меня и впрямь нет, – сник старик, присев на грязный продавленный диван возле покосившейся постройки.

– Ясно дело, – согласно кивнул Солнышко, восприняв заявление Ильича как само собой разумеющийся факт.

– Вот только сын меня из него не выгонял, – продолжил начатое откровение Ильич, – сын меня попросту забыл. Как вышел лет двадцать в большие начальники, так и забыл, и меня, и мать – жену мою. Жена-то померла два года назад, так он и на похороны не явился, хоть и сообщали. У нас трёхкомнатная квартира была. Пока с женой пенсию получали, хватало за квартиру платить, а как жены не стало, задолжал я. Вот и решил трёхкомнатную продать, а себе однокомнатную купить. Чёрт меня дернул по объявлению, через посредника делать, хотел побольше денег получить, а в итоге оказался на улице без гроша, и не докажешь ничего.

Солнышко открыл было рот, но Ильич предупредил его.

– И не спрашивай, что и как, даже вспоминать не хочу. Жив остался – и то слава богу. Лето мыкался по знакомым да так, где придётся.

– А к сыну? – встрял всё-таки Солнышко.

– Нет его. Для меня он мёртв, раз даже мать свою схоронить не сподобился, – ударил, как обрубил, по разбитому дивану Ильич. – И всё, хватит об этом.

– Ну, а в милицию, собес?

– Где только не был, документы мои вместе с квартирой накрылись, а без них я кто? Никто! Тля я без бумажек этих...

– Это точно, – понимающе подтвердил Солнышко, – по себе знаю. У наших, что тут живут, почти у всех так. И что ты дальше думаешь?

– Не знаю, сдохну, наверное, в эту зиму.

– Ты вот что, оставайся у нас. Тут и с голоду не умрёшь, и выпить всегда найдётся, да и крыша над головой какая-никакая.

Так Ильич и прижился на свалке. С утра на промысел – то бутылки собирать, мыть, сдавать, то продукты выброшенные сортировать, продавать то металл, то запчасти. Да мало ли чего на свалку выкинут. Зиму Ильич с Солнышком худо-бедно прокантовались, а по весне, когда уже теплом пахнуло, простудился Ильич на сквозняке, в горячке промучился недели две и помер однажды под утро.

– Отстрадался, сердечный, – вздохнула Софочка и повернулась к Солнышку. – Что делать со стариком-то будем? Сообщить в милицию от греха подальше, пожалуй, надо бы. Может, родственники какие объявятся. У него документы-то есть? Посмотрел бы по карманам...

– Да нет у него ничего, слямзили документы. И родственников нет, сын только. Так он даже мать не схоронил, а Ильича и подавно не будет.

– А ты всё ж проверь, может, какая бумага и завалялась.

Солнышко нехотя стал шарить в карманах стариковской одежды. Проверил пальто, принялся за пиджак и вдруг за подкладкой, напротив сердца, нащупал какой-то свёрточек. Он суетливо надорвал подклад, отцепил от булавок мешочек, прикреплённый к пиджаку, и, вспоров его, вывалил содержимое на фанерный ящик.

– Ни черта себе! – так и ахнула Софочка.

На ящике поблескивала кучка орденов и медалей. Солнышко, волнуясь, принялся сортировать награды.

– Орден Славы, два ордена Красной Звезды, Отечественной двух степеней, медаль «За отвагу»... Зови мужиков!

Через несколько минут все обитатели «жилой площадки» собрались возле Солнышкиного сарайчика.

– А Ильич-то геройский мужик был, – уважительно перешёптывались они. – Это ж надо столько наград заслужить!

– Да-а... Кем же он на фронте был?

– Кем бы ни был, но то, что герой из героев, это точно.

– Что делать-то будем? Надо бы властям сообщить, такого человека с почестями хоронить полагается.

– А может, продать ордена? Они ведь бабок больших стоят!

– Я вам продам, я вам сообщу! – возмущённо задохнулся Солнышко. – Если такой человек при жизни властям не нужен был, то после смерти и подавно. Сунут в общую могилу, а ордена запарят и продадут. Мы его сами похороним.

– Где, на свалке, что ли? – хихикнул кто-то.

– За свалкой, в роще. Пусть у нас будет своя могила героя, свой неизвестный солдат.

– Правильно, Солнышко, – заплакала вдруг Софочка. – Ильич душевный старик был, да ещё и герой, уж я-то за его могилой каждый день присматривать стану.

– А награды куда денем?

– А награды вместе с ним схороним, – строго ответил Солнышко. – И кто на ордена, не дай бог, позарится, тому не жить. Понятно?

– С этим-то понятно, вопрос в другом. Могилу-то не скроешь, обнаружат её – надругаться могут.

– Я это уже продумал. Мы не станем делать настоящую могилу – холмик там, крест, оградка. Мы Ильича под липой похороним. Помните, в роще, на полянке?

– Ну.

– Похороним и кострище на том месте разведём, чтоб знать, где точно лежит. Чужим невдомёк, а мы приходить будем, поминать. Костёр разведём – и Ильичу тепло, и нам благостно.

Весь день население «жилой площадки» с энтузиазмом готовилось к погребению Ильича. Сколотили гроб из досок от ящиков, обтянули его чёрным материалом, завалявшимся у одного из обитателей свалки. Софочка Ильича обмыла, переодела в чистое бельё из своих запасов, Солнышко укрепил на его груди награды, и вечером, когда стемнело, траурная процессия двинулась к выкопанной могиле. Гроб опустили в яму, быстренько засыпали землёй, тщательно притоптали и тут же на скорбном месте развели костёр.

– За Ильича, – поднял кружку с суррогатом Солнышко. – Пусть земля ему будет пухом, – и выпил содержимое до дна.

– За героя! – застучали друг о дружку остальные кружки...