Георгий Квантришвили

Место для открытий

Эпоха открытий если не миновала, то уж, казалось бы, надёжно и заботливо обходит наш край стороной. Открыты острова и океаны, звёзды и бездны. Новые отрасли знаний требуют не столько умозрительных размышлений, трудолюбия, фантазии и наблюдательности, сколько капиталоёмких затрат на лаборатории и обсерватории. Однако остались отрасли знаний, в которых возможно делать открытия здесь и сейчас. Литературное краеведение как раз из таких. Открытия, сделанные самарскими учёными в последние несколько лет, буквально переворачивают устоявшиеся представления о словесности региона.

Наш земляк Андрей Игоревич Макаров, участвуя в создании Православной энциклопедии, обратил внимание на публикацию, в которой упоминалась рукописная книга, созданная в Самаре в 1629-28 годах. Обратился за консультацией к самарским историкам и литературоведам. Увы, никто из них не только не смог помочь, но даже, как выяснилось, ничего об этой книге не слышал. Хотя факсимиле книги было издано ещё в 1887-м году Обществом любителей древней письменности. И пришлось Андрею Игоревичу заняться изучением книги самому.

Сама по себе «Повесть о Варлааме и Иоасафате» известна на Руси во множестве списков. Перевод сделан с греческого тысячелетие без малого назад, греческий же ещё раньше появился благодаря переложению с грузинского. Самарский список предваряет 8-страничное предисловие, в нём указаны и место написания (богоспасаемый град Самара), и имена переписчика и автора миниатюр (Афанасий – в оригинале «Афонасий» – и Пётр). Эти восемь страниц, вне сомнений, написаны здесь, в Самаре. У нас ещё есть 12 лет на то, чтобы подготовиться к 400-летию первого самарского текста.

Текста, таящего множество сюрпризов. Например, А.И. Макаров нашёл на восьми страницах минимум четыре явные цитаты. В том числе из послесловий к книгам первопечатников Ивана Фёдорова и Петра Мстиславца. Характер цитирования таков, что книги должны были находиться перед глазами писца. Ай да «Афонасий»!

В декабре 2011 года А.И. Макарову удалось добиться того, чтобы оригинал книги был доставлен в церковно-исторический музей Самары. К открытию выставки были разосланы торжественные приглашения – губернатору, мэру, областным министру образования и министру культуры. Из приглашённых лиц не явился никто.

В том же 2011-м году Российский Гуманитарный Научный Фонд поддержал проект самарских историков Ю.Н. Смирнова и Л.М. Артамоновой по исследованию материалов о Самаре, собранных учителем Потаниным. Воспользуемся этими результатами.

Гаврила Никитич Потанин - волгарь, родился в Симбирске. Учительствовать начал в Самаре 24-х лет от роду. Приближаясь к тридцатилетию, откликнулся на предложение Российского географического общества, написал и выслал две рукописи – «Записки о Самаре» и «Дедушка из Самары (Самарский Геродот)». Потом Потанин станет писателем, Некрасов будет печатать его в своём «Современнике», ранние же рукописи останутся неопубликованными.

Знакомство с ними, даже в отрывках, вызывает шок. Такой Самары мы не знали.

Например, собеседник Потанина, «самарский Геродот» (Потанин мастерски воспроизводит разговорную речь) открывает нам глаза на генезис известных по сию пору самарских хмурости и свирепости в общении:

«Мужчины все почти свирепы в разговорах; знашь, раскольники все здесь; ну, им, знамо дело, и не по нутру наш брат православный. Подойди к нему, - как зверь евдакой, готов кусить тебя, аспид сущий, так и норовит уязвить тебя словом…»

Правда, заканчивает «самарский Геродот» ментальный портрет краской из совсем иной палитры: «… а пообойдись с ним, да раззнай ево, - душа; просто рубашку с себя скинет и отдаст тебе… Это в них есть, так уж в роду — самарское…».

Из записок мы узнаём, что горожане предпочитали называть себя не «самарцы», но «самаряне». Что самаряне считали себя потомками стрельцов, сосланных сюда в наказание за бунт Петром Первым, к которым затем присоединились те, «кто или бежал от своего помещика, или кто был не доволен своей судьбой и родиной, или кто, наконец, укрывался от неумолимого правосудия законов». Что легенда о сосланных, но несломленных бунтарях-стрельцах, наряду с известной поныне легендой о пророчестве и благословении святителя Алексия, была одной из важнейших в самоидентификации горожан.

Писательская судьба Потанина, если судить по внешним признакам, не сложилась. Неоднозначно воспринятый в столицах (пусть Некрасов его прозой восхищался, но критика устроила обструкцию), писатель вернулся в Симбирск и полвека доживал, забытый почти всеми. Местные властьимущие, узнав себя в героях его произведений, постарались сделать так, чтобы постоянного заработка у писателя не было. Проза, созданная в самарский период, судя по языку и стилю цитат, – из лучшего, им созданного. Недаром Потанин в автобиографии упомянул её отдельно.

Писатель, который для волгарей Среднего Поволжья должен был стать приблизительно тем же, чем Генри Дэвид Торо для американцев, зачах в безвестности в провинции. Торо боролся за освобождение рабов и успел это освобождение увидеть, Потанин сам происходил из крепостных рабов. Перед смертью Потанина посетил человек, считавший себя во многом ему обязанным, оставив на книге посвящение «милому и дорогому дедушке литературы». Этим человеком был отец Даниила Хармса.

О третьем открытии мне довелось написать для последнего номера тольяттинского литературного альманаха «Графит». В статье: «Неистребимый свет. Черновик биографии поэта Петра Степановича Александрова». Буду краток, номер уже выложен в свободный доступ, да и материал продублирован в ЖЖ. К тому же после публикации ничего нового к биографии героя не прибавилось. Кроме одного: стала известна тема научной диссертации, им защищённой, и, соответственно, сфера его научных интересов. Ведь герой публикации не только поэт, но и лингвист-профессионал. Подборку стихов, многое меняющих в нашем восприятии времени, которое мы привыкли называть «сталинским» и «пост-сталинским», можно прочесть вслед за статьёй.

Вынужденное напоминание об этом открытии связано не с моей невольной к нему причастностью. Именно невольной, поскольку я тщетно искал следы «бумажных» публикаций поэта Петра Александрова. Нынешняя публикация, видимо, в родном городе поэта первая.

Явление, именуемое «неофициальной поэзией», обычно связывается с литературой столиц. Есть одноимённый (и замечательный) интернет-ресурс. В то же время, есть нечто, отличающее Петра Александрова от «неофициальной поэзии» в традиционном понимании. Вот лишь одно из наблюдений, спровоцированных его стихотворением «В гробу Белинские и Добролюбовы…».

Исподволь укоренилось представление о движении стиляг, т.е. субкультуре мажоров, как о проявлении инакомыслия. Джаз... продолжим ряд, огрубляя: брэндовые шмотки, кока-кола и виски, иномарки, джакузи… – насколько инаковы по отношению к тому, что утверждало себя в качестве незыблемой доминанты на шестой части земной суши? Ответ перед глазами: и в нашем регионе, и в государстве, им володеющим, четверть века назад руль в руки получили как раз те, чьи разногласия с советской властью лежали в сфере стилистики. Выяснилось, что мажористое барокко сущностно не противостоит соцреалистическому рококо. «Две дороги к одному обрыву» – как выразился по иному поводу печально известный математик.

Александров пытался противостоять именно на уровне сущностей. Да, в одиночку. Но можно ли стадом и скопом противостоять этому неназываемому, но ощущаемому и осязаемому? Не является ли такой способ противостояния не противостоянием, но его профанацией? Да и может ли искусство, не теряя себя, сталкиваться с проблемами подобного рода?

К списку номеров журнала «ЛитСреда» | К содержанию номера