Явление Бернхарда Шлинка

В мировой литературе немало примеров, когда  служители Эскулапа  меняли скальпель или стетоскоп на перо и добивались успеха. Случай Шлинка заставил задуматься, а много ли таких, кто отказался от юриспруденции ради искусства слова? Первыми вспомнились титан пера Оноре Бальзак и автор исторических романов Марк Алданов. С профессией правоведов они распрощались в молодости, хотя великий француз с гордостью называл себя – и с полным основанием! - доктором социальных наук. А вот Гофман и Кафка тянули чиновничью лямку по юридической части, тяготились службой,  спасались по ночам   от чиновничьих будней в мире своих пророческих фантазий. Сегодня они – классики литературы, никто не вспоминает об их юридическом прошлом. А впрочем, простите, стоя на берлинском кладбище, прочла на могильном камне Гофмана, что он был  прекрасным юристом, прекрасным музыкантом и прекрасным писателем. Но ни один из них не удостоился войти в сообщество «пушистых котов», как  назвал судейское племя великий Рабле. А вот Бернхарду Шлинку довелось четверть века быть федеральным судьёй в Кёльне. Как отразилась  эта деятельность  на его творчестве, предстоит решать читателю.

Из биографии писателя

Бернхард Шлинк родился в июле 1944 года в Билефельде, но в двухлетнем возрасте с родителями переехал вГейдельберг (Хайдельберг, как произносят немцы). Здесь прошли его детство и юность, а потому этот город и его окрестности он считает своей малой родиной. Семья его принадлежала к немецкой интеллигенции. Дед по отцовской линии был профессором Дармштадского Высшего технического училища, дед по материнской линии – швейцарским издателем.   Отец Бернхарда  – профессор теологии,  лютеранин. Во время нацизма ему запретили преподавать из-за принадлежности к оппозиционной режиму церкви Мартина Нимюллера. В Гейдельбергском университете он создал  и возглавил Институт экуменической теологии (экуменизм – движение за объединение всех христианских церквей). Мать его – протестантка кальвинистского толка.

Сын, однако, сделал своей религией учёбу, особенно привержен был литературе. У него был прекрасные учителя, один приобщил  его в 14-15 лет к Достоевскому, Толстому, Диккенсу, Стендалю, Бальзаку, другой привил интерес и любовь к английскому языку. А потом выяснилось, что любимый учитель был эсесовцем. Подобные болезненные открытия  озадачили  многих его сверстников-немцев; факт, что любимый человек мог быть запятнанным, аукнется во многих его книгах.

 Окончив классическую гимназию, Шлинк поступил на юридический факультет в Гейдельберге, где преподавали как бывшие активные приверженцы нацистского режима, так  и их противники, вернувшиеся из эмиграции. Через два года он перевёлся в берлинский Свободный университет, защитил кандидатскую, а затем и докторскую диссертации. В 1982 году он получает должность профессора Боннского университета. В 1988 году его избирают членом Конституционного суда земли Северный Рейн-Вестфалия. Он пишет и издаёт научные работы, иногда переходя на публицистику. В  эссе «Право – вина – будущее» (1988) он касается чувства  «коллективной  вины». Хотя право не признаёт такого понятия, это чувство наложило особую печать на  судьбы «второго поколения», как называют в Германии родившихся на исходе или после войны.

 Успехи в жанре детектива

Кто бы мог ожидать, что успешный профессор и уважаемый судья поддастся уговорам друга, тоже юриста, Вальтера Поппа, и они  в 1987 году, уединившись,  за три месяца напишут крутой криминальный роман «Правосудие Зельба». Зельб – частный детектив,  скептик с чувством юмора, старый холостяк, заядлый курильщик, любитель выпить и закусить. Его настоящая страсть – шахматы, он дорожит возможностью провести вечерок с друзьями, приятельницей Бригиттой и котом Турбо. В годы нацизма он был прокурором, т.е. запятнал себя, но после войны не вернулся в государственную юриспруденцию, где засели его бывшие коллеги, не только не испытывающие чувства вины, но исполненные обиды за то, что были поначалу уволены. Некоторые даже потребовали от новых властей компенсацию за время «вынужденного простоя» и, видимо, её  получили. 

 Зельб дистанциируется от своих бывших коллег, он по-своему обаятелен, чудаковат и   вызывает симпатию читателей, в нём увидели немецкого комиссара Мегрэ. Шлинк решил вернуться к его истории: опубликовал ещё два детективных романа, недавно вышедшие в России в издательстве  «Азбука» под не совсем адекватными названиями  «Обман Зельба» и «Прощание Зельба».  Названия  романов детективной трилогии, как заметил переводчик  Б.Н.Хлебников,  на языке оригинала содержат игру слов, поскольку фамилия главного героя Герхарда Зельба переводится как «сам»: «Самосуд» (Selbs Justiz, 1987), «Самообман» (Selbs Betrug, 1992) и «Самоубийство»  (Selbs Mord, 2001). Это настоящие авантюрные детективы с убийствами, аферами, похищениями, в них переплетаются любовь и политика, идеализм и терроризм. Романы на родине автора были отмечены несколькими премиями. Не многим немецким авторам детективов удаётся создавать такие тонкие, такие иронически-саркастичные истории , какие вышли из-под пера Шлинка.

    В первом из них мимоходом было брошено: «То, что 1933-1945 годы оставались забытыми, и есть тот фундамент, на котором  основано наше государство». О чём это Шлинк? А вот о чём: после войны вплоть до конца 60-х годов в ФРГ предпочитали молчать о преступлениях нацистского периода.  Конечно, существовала писательская «Группа 47»,  которая видела свою задачу в  расчёте с прошлым, но их герой был человеком «с тихим голосом»,  и его не слышали. В ту пору немцам было не до чтения. Нужно было поднимать Германию из руин. Западногерманские власти считали, что  время правды ещё не пришло, поскольку она согнёт, придавит,  деморализует  нацию.  Отвечая на вопросы журналиста, Шлинк настаивает на  верности такого подхода: «Фундамент ФРГ основан на забвении. Сейчас впервые мы можем вспоминать прошлое без опасения повредить государству». В последующих произведениях Шлинка преступное и позорное прошлое Германии настоятельно стучится в двери памяти.

«Чтец» -  «незабываемая история  любви, ужаса и сострадания»

Роман  «Чтец» (Vorleser) был опубликован в 1995 году и, к удивлению самого автора,  сразу стал бестселлером, возглавив шорт-листы во многих странах Европы и Америки. Шлинк писал свою книгу о немцах и для немцев, не думая, что она будет ещё кому-то интересна, и не предполагая, что её ждёт мировой успех.       К этому времени в Германии имели место кардинальные перемены: рухнула стена, разделившая Берлин, и произошло объединение страны. Но раньше, ещё в 1990 году Шлинк был приглашён в качестве профессора в Берлинский университет им. Гумбольта и мог наблюдать жизнь «осси» своими глазами. Его впечатления от серого, унылого, убогого восточного Берлина сказались на описаниях послевоенного Гейдельберга. А когда роман экранизировали, съёмки велись не в нынешнем Гейдельберге, а  на улицах Гёрлица, не изменившегося с гэдээровских (почитай, послевоенных) времён.

    Действие книги охватывает период с 1958-го по 1990-е годы, но это не эпос. Она строится как воспоминания героя, Михаэля Берга, о его жизни. Книга написана от первого лица, что придаёт ей исповедальный характер.  Роман «Чтец», не будучи  автобиографическим, в чём-то повторяет факты жизни Шлинка (совпадают даты рождения и место жительства героя и автора,  у каждого есть две сестры, их отец – философ, у них общая профессия, оба по работе бывали в Америке). Эта перекличка придаёт вымышленному сюжету  достоверность, равно как и  топографические подробности и точные детали. Но главное - роман вобрал многое из  размышлений автора этой поры. Размышления эти касаются недавнего прошлого, его роли в современности, связи между прошлым и будущим. Они привносят в роман чувство времени.

      Британский обозреватель газеты «Индепендент», назвавший книгу Шлинка «незабываемой историей любви, ужаса и сострадания», как бы дал  ключ к каждой из трёх частей этого небольшого по объёму романа.  

       Пятнадцатилетним гимназистом Михаэль, будучи не в лучшей форме (у него начинался гепатит,  и его вырвало на улице, когда он возвращался из школы),  случайно был замечен молодой женщиной, которая помогла ему добраться до дома. Когда его дела пошли на поправку, он по совету матери отправился к  незнакомке с цветами, чтобы поблагодарить её за участие. Тут всё и началось.  Увидев её полуодетой, он не мог отвести от неё глаз. Встретившись с ней взглядом, весь пунцовый от смущения, он бросился вон из её картирки в мансарде большого  привокзального дома. Но через неделю он вновь пришёл к её порогу. На этот раз встреча завершилась тем, что он стал мужчиной.

Юноша одержим отношениями с Ханной Шмиц, её имя он узнал во время их шестого свидания, о том, что она – кондуктор трамвая, он догадался, увидев её в форме, она не скрыла от него, что ей 36 лет. Многих доморощенных пуритан разница в возрасте этой пары приводит в негодование, но я напомню о случае уже упомянутого Бальзака и Лоры де Берни, а чтобы не покидать Германию, вспомним юного Готфрида Бенна и Эльзу Ласкер-Шюлер. Эти союзы были радостны и плодотворны для них.

    Рядом с Ханной Михаэль почувствовал себя счастливым. Видимо, кроме секса, он находил здесь то, чего не испытывал в семье, - чувство защищённости, поддержки  и расположения. Едва расставшись, он мечтал о новой встрече. Каждый раз, прежде чем лечь с ним в постель, она принимала душ и купала своего «малыша», затем в постели  просила его читать ей и слушала с напряжённым вниманием. «Коварство и любовь» сменяла «Эмилия Галотти», чеховская «Дама с собачкой» соседствовала  с «Бездельником» Эйхендорфа. Не менее сорока часов ушло на чтение «Войны и мира» Толстого.  Он читал ей тех, кого  больше любил – Келлера и Фонтане. После чтения они предавались любви. Таков был ежедневный ритуал. В Ханне его поражали естественность, открытость, непосредственность, какая-то отприродная сила в сочетании с грацией. С каким животным он мог бы её сравнить? Пожалуй, с лошадью. Услыхав, Ханна отпрянула и напряглась. Но он сумел убедить её, что лошадь – благородное животное.

     Любовные сцены достаточно откровенны, но при этом по-своему целомудренны.  Очерчивая штрихами перемены, происходящие в мужающем юноше, но в чём-то ещё подростке с его интересами и страхами школьника, Шлинк проявляет незаурядное психологическое мастерство.

     Несмотря на полную физическую близость что-то эмоционально разделяло любовников. Она уклонялась от ответов на его вопросы о её прошлом. Её неожиданный, без объяснения, без прощания, отъезд юноша поставил себе в вину. Память о Ханне, об их любви оказалась настолько глубокой, что обрекла на неудачу его дальнейшие отношения с  женой и другими женщинами.

Спустя семь лет, заканчивая обучение на юридическом факультете, Михаэль   вместе с несколькими студентами присутствует на процессе над  группой бывших надзирательниц СС из Освенцима, которых обвиняют в том, что во время «марша смерти»  триста заключённых-евреек, запертых ими на ночлег в деревенской церкви, по их вине сгорели  заживо при пожаре: в церковь попала бомба. На скамье подсудимых – о ужас! - он увидел покинувшую его возлюбленную, и она заметила среди присутствующих своего «малыша».  В  её ответах он узнавал прежнюю Ханну: прямота, правдивость, нежелание уклониться, неумение ловчить.  Всё складывалось на процессе не в её пользу, и она была приговорена к пожизненному заключению, в то время как другие отделались небольшими сроками.

    Михаэль не сразу понял, что Ханна не умела ни читать, ни писать, и тщательно это скрывала. Но вот выстроились старые и новые факты, и вдруг ему открылась её тайна. Когда-то она не смогла прочесть его записки, и это стало причиной их бурной размолвки; она спешно покинула Гейдельберг, потому что в трамвайном депо её вознамерились послать на курсы вагоновожатых,  это ему стало известно после отъезда Ханны;  в годы войны она пошла в охранницы СС, потому что на заводе Сименса, где она работала, ей предложили повышение – должность десятника; на повестки с требованиями явиться в суд, она не отвечала, что стало отягчающим фактом:  пыталась, дескать,  скрыться от правосудия.  Свидетельница обвинения, чудом выжившая с матерью в горящей церкви и написавшая книгу воспоминаний, рассказала суду , что надзирательница Шмиц брала под опеку самых слабеньких, самых нежных, освобождала от работы, подкармливала, а по вечерам они читали ей вслух, пока не наступал их черёд отправки в газовню на смерть. На суде Ханна предпочла взять на себя вину за якобы написанное ею донесение, лишь бы не вызывать эксперта по почерку, ибо при этом раскрылась бы её «постыдная» тайна. Первым  побуждением Михаэля было вмешаться и объяснить всё председателю суда, но имел ли он моральное право идти против желания Ханны? Разговор с отцом, который стоял на том,  что нельзя решать задругих, что для них хорошо или плохо, ибо это против достоинства и свободы личности, принёс Михаэлю облегчение, и он не вмешался в судьбу Ханны.

           Михаэлю казалось, что во время  судебных заседаний он и все присутствующие находились будто под наркозом: чувства были притуплены.  В ту пору немцы ещё не увидели по телевидению голивудского  сериала «Холокост»,  в кинотеатрах ещё не прошли американские фильмы «Выбор Софи» и «Список  Шиндлера».  Их сознание было девственно чистым. Поколение Михаэля  не представляло, как жили люди в лагерях, как их уничтожали. Не знал он и того, что жестокую надзирательницу Освенцима, щеголявшую в сапожках с подковами, прозвали «кобылой» (вот почему так болезненно восприняла Ханна его сравнение её с лошадью!).  Когда наступил перерыв в заседаниях, он отправился в ближайший концлагерь в Штрутхофе, поездка в Освенцим требовала визы. Чуждый мир концлагеря,  где он провёл день, не стал ему ближе, но город, куда он вернулся – улицы, дома и люди – теперь  казались ему совершенно чужими. Он не перестал мучиться, он разрывался между осуждением  и пониманием ситуации Ханны.

         Третья часть романа конспективно  знакомит с тем, что происходило в жизни героя после процесса. Он окончил университет, прошёл стажировку, но ни адвокатом, ни тем более судьёй  или прокурором стать не захотел, он выбрал тихую гавань – историю права.  Но мучительный вопрос, что делать новому поколению немцев с ужасными фактами истребления евреев, возникший во время суда, героя не отпускает: «Должны ли мы цепенеть от ужаса, стыда и сознания собственной вины?» Герой признаёт, что и сейчас, годы спустя после краха Третьего рейха, Холокост действует: происходит осквернение еврейских надгробий знаками свастики, множество старых нацистов занимает высокие посты в судах, в административных органах в университетах; повсеместно фигуры бывших приспособленцев выдвинулись на первый план. Всё это происходит на глазах. И что говорить о вине отцов, когда его поколение тоже повинно. А он, полюбив и избрав Ханну, разве не принял на себя часть её вины?! «Мои страдания от любви к Ханне в определённой мере повторяли судьбу моего поколения, были немецкой судьбой, которой я не мог избежать...»

     Герой пребывает в постоянной рефлексии, и этим он напоминает гётевского Вертера. Предметы их мучительных переживаний и раздумий  разнятся, они – люди разных эпох, но сам дух сомнения, желание доискаться  до правды, несомненно, роднят их. Как, впрочем, и чувство одиночества.

     Спустя восемь лет после процесса Михаэль, узнав, где Ханна отбывает наказание,  посылает ей магнитофон и кассеты с надиктованной «Одиссеей». Бандероли с надиктованными книгами приходят к заключённой с завидной регулярностью. Даже, находясь  год по работе в США, он не забывает о кассетах. Спустя три года он получает от неё первую записку, написанную детским неуверенным почерком. Ей было за пятьдесят, когда она  овладела грамотой. Он не представлял, каких усилий ей это стоило и как она ждала его одобрения. С годами почерк выровнялся, она писала о присланных им книгах, он гордился ею, но ни разу не ответил ей. А она всё ждала... Потом перестала ждать.

    Финал романа, неесмотря на завершённость сюжетной линии (Ханна покончила с собой накануне освобождения), остаётся разомкнутым: вопросы, преследовавшие героя, не исчезают, более того, множатся. Кто виноват в преступлениях нацистов? Как справиться с этой виной послевоенному поколению немцев? Как осилить немцам этот позор? Встреча в США и объяснение с  еврейкой, коорая когда-то уцелела в сгоревшей церкви, не принесли облегчения, не разрушили стены между ними.

    Роман «Чтец» получил мировую известность. После благоприятного отзыва о нём  известной телеведущей Опры Уинфри объём продаж этой книги только в США достиг 2 миллионов экземпляров. Но появились и другие отзывы. В частности, Синтия Озик, американская писательница-интеллектуалка еврейского происхождения осудила роман,  оправдывающий, по её мнению, палачей Холокоста, ибо автор сделал неграмотность Ханны средством реабилитации преступницы. Шлинк отговорился тем, что он не писал книгу о Холокосте. «Я хотел писать о моём поколении в его отношении к поколению родителей и к тому, что оно сделало».

    Синтия Озик  известна категоричностью и беспощадностью к оппонентам, и не всегда с ней можно согласиться. Она осуждает Хаскалу, якобы «сузившую еврейские горизонты»,  не может до конца примириться с тем, что героиня романа Стайрона «Софи делает выбор» - полька, а не еврейка. В новой книге «Кому принадлежит Анна Франк?», негодуя против нарушения исторической памяти при рецепции образа Анны Франк современными постановщиками пьес, она приходит к выводу о том, что «лучше бы этот дневник был сожжён». Это крайности.  Но в случае Шлинка к её словам стоит прислушаться. Меня задела и насторожила в книге совсем, казалось бы, незначительная деталь. Герой романа признаётся, что замечания Ханны о прослушанных книгах «нередко оказывались на удивление меткими. „Шницлер лается, а Стефан Цвейг – и вовсе дохлая собака“». Оба писателя – евреи, Цвейг, вынужденный после вторжения нацистов бежать из родной Вены, покончил с собой в изгнании. Хотя бы потому, уже не говоря о его таланте рассказчика, он не заслуживал столь оскорбительного отзыва.

Озик не знает нынешней ситуации в Германии, где прошлое Третьего рейха ныне оценивает третье поколение немцев. И акценты в оценках смещаются. Тем не менее,  как некогда «Жестяной барабан» Гюнтера  Грасса или «Урок немецкого» Зигфрида Ленца, роман Бернхарда Шлинка «Чтец»  стал  вехой в немецкой литературе.

 «Чтец» был экранизирован на киностудии в Бабельсберге английским режиссёром Стивеном Дэлдри в 2008 году. Роль Ханны предназначалась Николь Кидман, но из-за её беременности была передана британке Кейт Уинстлет, которая за неё получила Оскара и ещё насколько престижных премий в 2009 году. Экранизация позволила ярче высветить мучительную тему: «немцы, совершавшие чудовищные вещи, не всегда были  чудовищами», и сделала роман ещё более популярным, сегодня он переведён на 40 языков.

              Блестящий дебют в жанре рассказа

 Карьера Шлинка – судьи и профессора не давала сбоя, но чем дальше, тем больше его затягивало писательство. Ему казалось, что он нашёл себя именно в этой области. «Я  люблю писать, и я никогда не бываю так счастлив, когда я могу неделю, месяц, три месяца ничего не делать, а только писать». Феноменальный успех «Чтеца» был закреплён семью рассказами о любви, которые  образовали сборник Libesfluchten. «Тонкая, интимная и сильная проза. Совсем не похожая на «Чтеца», но впечатляет ничуть не меньше», -  писала «Франкфуртер Альгемайне Цайтунг». В переводе на русский сборник вышел под названием «Любовник» в 2004 году.

В 2008 году один из рассказов - «Другой мужчина» - был экранизирован в США. Сюжет таков: вышедший на пенсию крупный министерский чиновник, похоронивший любимую жену, скрипачку, умершую от рака, узнаёт, что она была ему не верна, что у неё был Другой. Одержимый ревностью, он знакомится с ним, убеждается в том, что перед ним неудачник, фанфарон и решает его разоблачить, но в итоге акт мщения оборачивается моральной победой Другого. Оказалось,  «малоотзывчивое, угрюмое сердце» мужа-вдовца не способно было воспринять  всего душевного богатства, а главное незамеченной им жизнерадостности ныне покойной Лизы. А Другой, краснобай, хвастун, понимал её  и дарил ей минуты счастья. Режиссёр фильма Ричард Эйр сказал, что более всего его привлекла в рассказе  амбивалентность: «Вы думаете, что вы кого-то знаете, а затем вы узнаёте о нём нечто, и это заставляет вас понять, что вы не знаете его вовсе». Кстати, в роли Другого отличился Антонио Бандерос.   

«Возвращение домой» (Die Heimkehr, 2006)

 Второй роман Шлинка, как и «Чтец» - это книга об амбивалентности любви и предательства,  добра и зла, успеха и поражения. В ней также много автобиографических элементов: Шлинк, как и его герой Петер Дебауэр, в детстве часто подолгу жил в Швейцарии у родителей матери, его дед также был связан с издательством. В  качестве профессора права он, как и его герой, работал в восточном Берлине в гумбольтовском университете и  ездил в США, где попутно учился  искусству массажиста. Гомеровская «Одиссея»  - книга, сопровождающая Шлинка по жизни, - предмет глубокого интереса и интерпретаций героя.

В романе «Чтец», в третьей его части, повзрослевший герой признаётся, что начал вновь перечитывать «Одиссею», которая ещё в школе запомнилась ему как история возвращения домой. «Но это вовсе не история возвращения. Греки, знавшие, что в одну и ту же реку нельзя войти дважды, не могли верить и в возвращение. Одиссей возвращается не для того, чтобы остаться, но лишь для того, чтобы отправиться в новое странствие. «Одиссея» - это история странствий, одновременно имеющих цель и бесцельных, успешных и безуспешных. Чем же она отличается от истории права?»

Путешествие Одиссея как архетип бесконечного странствия, неизбежность и при этом невозможность возвращения, парадоксальное сближение гомеровского эпоса с историей права – эти мотивы выступают в новом  романе на первый план. 

 Мотив поиска и странствий определяет многое в книге. Действие протекает в Швейцарии, Германии, Сибири, США. Герои перемещаются не только в пространстве, но и во времени. Дед и бабушка Петера, родители его пропавшего или погибшего во время войны  отца Иоганна Дебауэра, живущие в Швейцарии, погибают случайно под колёсами автомобиля. Внук лишается той руссоистской идиллии, поистине райского уголка, где протекало на лоне природы и в атмосфере любви его детство. По мере мужания Петер всё больше обращается к  прошлому. В детстве ему досталась от деда рукопись немецкого солдата, бежавшего из русского плена, но последняя часть рукописи о его возвращении на родину утрачена. Единственное, что стало ясно гимназисту, это то, что вернувшегося солдата никто дома не ждал. Заинтригованный Петер старается выяснить, чем же закончилась история и кто её автор.  Будучи студентом, а затем и доктором права,  он продвигается в своих разысканиях,  поначалу  не подозревая, что  тем самым приближается к разгадке судьбы собственного отца.

 Ему открывается отнюдь не героическое, авантюрное, запятнанное нацизмом  прошлое его отца; теперь он уверен,  что Иоганн Дебауэр не погиб, он побывал в плену, а загадочная рукопись – это его сочинение. Выяснилось, что, оказавшись в советской зоне оккупации, Иоганн меняет убеждения и приобретает известность как журналист прокоммунистической ориентации. По следу неведомого отца идёт не только сын, но и работники штази, заподозрившие неладное. Иоганн исчезает. След утерян.

Мотив утрат и обретений весьма значим в судьбе героя. Ему суждено обрести, утратить и вновь обрести возлюбленную Барбару. И след его отца  тоже обнаружится. Как заметил Михаил Эдельштейн в рецензии на роман, «дьявол – не обезьяна Бога,  а хамелеон.  Главное свойство зла, по Шлинку, - его протеичность, способность мгновенно и без усилий мимикрировать».

Петер  находит отца в Америке, куда он сбежал, опасаясь разоблачения. Там он стал преуспевающим профессором политологии Джоном де Бауэром. Он, автор   деконструктивистской  теории права, предстаёт современной модификацией зла.  Петер, посвятивший себя праву, наталкивается на книгу неизвестного американского профессора, она и помогла ему «вычислить» отца. Рецензент монографии назвал учителями Джона де Бауэра де Мана, гуру деконструктивизма,  и Лео Штрауса, классика неоконсерватизма  с его концепцией двойной морали, одной – для «всех»,  другой – для «некоторых». Оба – реальные исторические фигуры. Этот симбиоз кажется парадоксальным: де Ман, представитель Йельской школы деконструктивизма, друг Жака Дерриды, во время войны, как выяснилось после его смерти, выступал в бельгийской печати с пронацистскими и антисемитскими статьями, а еврей Лео Штраус, ученик Гуссерля и Хайдеггера, вынужден был бежать из Германии накануне прихода нацистов к власти, оставив семью, которую уничтожат в Освенциме. А теперь палач и жертва сошлись, «спелись».  Критика релятивизма американской философии составляет главный мотив последней части книги, оттесняя на второй план пробему «немецкой вины».

   Петер Дебауэр, отправившинся за океан и записавшийся в семинар своего отца, чуть не становится жертвой его деконструктивного  эксперимента. Ему удаётся уцелеть, и он возвращается на родину, к Барбаре.  Возвращение – это своего рода метафора, причём многозначная.  Герой выступает в роли детектива, ищущего ключи от своей собственной жизни. И вновь в этой книге читатель встречается с ситуациями, где обнажается «банальность зла», как определила Ханна Аренд доминанту личности нацистских преступников в своей книге о суде над Эйхманом в Иерусалиме.

И вновь -  в яблочко

Последний роман Шлинка «Три дня» (Das Wochenende, 2010) тоже посвящён «горячей теме». Международный  терроризм, смычка левого крыла европейского истэблишмента с радикальным исламом – кого в Германии да и не только в ней тема эта сегодня оставит равнодушным? Роман поднимает ряд остросоциальных проблем, и Шлинк вновь «на гребне волны». Тем более, что действие в книге Шлинка разворачивается после 11 сентября 2001 года.

    Герой романа Йорг –  один из активистов экстремистской РАФ (Фракция Красной армии), терроризировавшей немецкое общество на протяжении 60-70-х годов, участник дерзких похищений и убийств, угона самолёта, отсидев почти 25 лет, выходит из тюрьмы. В его заявлении, сделанном в связи с прошением о помиловании, прочитывалась гордая независимость:  «Я не молю о пощаде. Я воевал с этим государством, и оно воевало со мной, так что мы с ним  квиты и никто никому ничем не обязан». Но на свободу выходит не юный бунтарь против системы, а немолодой и, что выяснится позже, безнадежно больной мужчина.

По случаю его освобождения на исходе  недели  в обветшавшей барской усадьбе в Бранденбурге, купленной задёшево старшей сестрой Йорга Кристианой и её подругой, на природе собираются четверо бывших единомышленников (кое-кто от приглашения Кристианы уклонился), и  перед ними и Йоргом с особой остротой встаёт вопрос: было ли их прошлое настоящей жизнью, полной риска и героики, или оно было чудовищной ошибкой?

    Тридцать лет назад эти отпрыски благополучных родителей, дети профессора, прокурора, зубного врача и священника (лишь отец Ильзы, влюблённой в Йорга, был крестьянином из Силезии, к тому же лишившимся клочка земли), позиционировали себя как отчаянные леваки, решительные, бескомпромиссные, бесстрашные. Они спорили ночами напролёт о том, как бороться против империализма и колониализма, как  действовать против  этих «скотов» - толстосумов,  полицейских,  политиков и прочих врагов обездоленных. Посиделки сопровождались щедрыми возлияниями, борцы за народное счастье курили, не переставая, но травкой не баловались.

    Почти все бывшие друзья-товарищи Йорга дальше слов не пошли, каждый по-своему вписался в систему столь ненавистного им ранее буржуазного общества. Ныне Хеннер – влиятельный журналист, публикуется в «Штерне», «Шпигеле», «Зюддойче цайтунг».  Ульрих – успешный бизнесмен – владелец зубоврачебных лабораторий. Карин стала епископом небольшой церкви протестантского толка. Ульрих и Карин обзавелись семьями.  Лишь Ильза как была, так и осталась учительницей, живёт в крохотной квартирке с двумя кошками в окружении книг. Среди приглашённых - адвокат Андреас, когда-то защищавший Йорга и ныне оказавший помощь в его условно-досрочном освобождении. Все они озабочены тем, как помочь Йоргу начать новую жизнь. И лишь один гость, приглашённый самим Йоргом, молодой Марко Хан, явился, чтобы побудить Йорга продолжать борьбу до победного конца: «Ты нужен нам. ...вместе с товарищами из мусульманских организаций мы могли бы действительно предпринять что-то крупное. Они с их энергией и мы с нашим знанием этой страны могли бы сообща нанести по-настоящему чувствительный удар».

    Таким чувствительным ударом Марко считает 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке, и он не прочь повторить нечто подобное в Европе. Во имя чего? Чтобы возбудить внимание и сочувствие к палестинцам и мусульманам, «составляющим, как никак, четверть населения земли». «Чтобы мир образумился, ему требуется иногда шок»,- объясняет он свою позицию Ильзе, не подозревая, что перед ним в образе «серой мышки» -«летописица» немецкого терроризма.

    Предстоящая встреча с Йоргом побудила  Ильзу взяться за перо и начать работу над книгой об их былом сообществе, о живых и мёртвых товарищах, об их хождении по лезвию ножа. Фрагменты её книги вплетаются в ткань повествования и начинают казаться фрагментами биографии освободившегося Йорга.

   Главным героем этого  «романа в романе» является Ян, якобы покончивший с собой и прилюдно  похороненный член РАФ, о котором  Йорг отзывается загадочно: «Ян – лучший из нас». Употреблённое им настоящее вместо прошедшего времени убеждает Ильзу в обоснованности её подозрений, что Ян не умер, а, имитировав смерть, в одночасье расстался с семьёй, оставил работу в фирме и начал новую жизнь неуловимого террориста под чужим именем. Возможно,  Йорг до своего   ареста что-то узнал о  первых «подвигах» Яна, отсюда и оценка – «лучший из нас». Рассказ о громких убийствах, в которых Ян участвовал, становится как бы ответом на вопрос, который настойчиво задаёт Йоргу Ульрих: «Что ты чувствовал, когда убивал людей, не причинивших тебе лично никакого зла?».  Йорг уклоняется от ответа, на этот  вопрос в книге Ильзы отвечает Ян. Ей казалось, что «на примере его истории можно было рассказать известную историю немецкого терроризма». Она мучительно размышляла, как, чем закончить историю Яна.

   Наблюдая разлад в душе Йорга, она понимает, что Ян не может и не должен испытать нечто подобное. Она не могла привести его в тюремную камеру. Возможно, разговор с Марко подсказал ей сюжетный ход.  Потрясённая трагедией 11 сентября,  зрелищем людей,  прыгающих из окон верхних этажей башен-близнецов и как бы парящих в воздухе,  Ильза делает Яна участником этого жуткого хэппенинга.

     По поручению ливанского знакомого Ян ранним утром 11 сентября  пронёс в небоскрёб и сдал в гардероб на 106-м этаже тяжёлую  сумку, в которой оказалась не бомба, а радиоустройство. Возможно, оно сыграло роль радиомаяка. Этим же вечером Ян намеревался улететь в Германию, но ему суждено было отправиться в иной полёт.  Он ненадолго задержался в здании, в которое врезался самолёт террористов,  и стал одним из тех жертв, кто предпочёл смерти а огне десять секунд свободного парения прежде, чем уйти из жизни.

    Три дня – Wochenende  - перенасыщены ошеломляющими  неожиданностями,  разоблачениями обманов, атмосфера накалена, но апогеем становится появление за столом на исходе субботы сына Йорга, о существовании которого знали, но которого никто не видел с момента его появления на свет. На приглашение Кристианы приехать  и встретиться с отцом он ответил отказом, но всё же  появился в усадьбе, выдав себя за студента-искусствоведа, изучающего историю помещичьих усадеб. Вот он и становится главным обвинителем Йорга: «Ты так же не способен на правду и на скорбь, как не способны были на это нацисты. Ты был ничуть не лучше их: ни тогда, когда убивал людей, которые не сделали тебе ничего плохого, ни после, когда так и не понял, что натворил. Вы возмущались поколением своих родителей, поколением убийц, а сами стали точно такими же». Так «насмешкой горькою обманутого сына» прозвучал голос «третьего поколения».

В романе, жанровая природа которого близка психологическому детективу, присутствует  публицистическое начало. Не обошёл Шлинк и острой темы, о которой помалкивают многие немецкие интеллектуалы, - темы исламизации Европы, безумных надежд левых радикалов на возвращение РАФ, на то что объединение с молодыми мусульманами сделает борьбу с глобальным капитализмом решительнее и эффективнее. Носителем этих идей в романе является  Марко Хан. Монолог его антагониста адвоката Андреаса заслуживает того, чтобы быть приведённым полностью: «Наши террористы позиционировали себя как часть нашего общества. Это и было их общество, они хотели его изменить и думали, что добиться этого можно только насилием. Мусульмане хотят не изменить наше общество, а разрушить. Так что лучше уж забудьте вашу   великую коалицию террористов! Или вы хотите, чтобы  ваша новая  РАФ тут всё разбомбила и построила бы на голом месте государство Аллаха?». Вопрос, конечно, интересный, как говорится в одесском анекдоте, но исламский вызов, перед которым сегодня оказалась Европа, да и Запад в целом вовсе не шуточный.

 Последний роман Шлинка – это во многом публицистика, маскирующаяся под литературу. Но Шлинк обращается и непосредственно к публицистическому жанру.

Шлинк о культуре разоблачений

В журнале «Меркур» (июнь 2011) появилось его большое эссе «Культура разоблачений»,  вокруг которого сразу завязались споры. В этом эссе Шлинк делится своими размышлениями, связанными с  опытом ведения семинара по истории правоведения в берлинском университете им. Гумбольдта. Своё  эссе  Шлинк начинает суждениями об истории, которая, выстраивая мосты между прошлым и будущим, видит, что происходит на обеих берегах. Вместе с тем история не даёт готовых рецептов. Всё меняется: то, что было, в настоящем становится иным, а в будущем – видоизменяется, вместе с тем повторяясь в старых и новых обличьях. История учит, что жизнь предагает альтернативы, а человек волен выбирать. Она предлагает по-разному интерпретировать окружающее. 

Шлинк уделяет много внимания трактовке прошлого. «Прошлое во многом сформировало нас, и наше сосуществование с ним поневоле продолжается», - это его слова, и я полагаю, мы готовы подписаться под ними. С позиций сегодняшнего дня  его оценки более  неоднозначны и противоречивы. Остро стоитвопрос, как относиться к прошлому, в котором со временем открывается всё больше преступного?

Шлинк вспоминает события и знакомые имена  из ХIХ столетия: это Савиньи, Бисмарк,  называет и неизвестных мне специалистов по истории права, особо выделяет   Густава Фрайтага с его романом «Дебет и кредит» (1855), проливающим свет на ментальность бюргеров,  но больше говорит о 12-летии нацистского режима, из которых 6 лет пришлось на вторую мировую войну.  Касаясь этого периода, Шлинк останавливается на темах ограничения прав и преследования  евреев, принудительных работах в Третьем рейхе и откликается на недавний скандал вокруг открывшейся причастности Министерства иностранных дел (иначе говоря, немецких дипломатов) к преступлениям нацизма. Шлинк уверен, что во всех городских, судебных, церковных и ведомственных архивах содержатся источники, свидетельствующие об этих преступлениях.  Многих не отпускает вопрос, что знали немцы о происходившем, чего они не знали, или знали, но при этом не желали знать.

    После Третьего рейха наступили пятидесятые и шестидесятые годы,  но ни ГДР, ни ФРГ  не избавились  от наследия Третьего рейха, что в семидесятые и восьмидесятые годы породило терроризм и противостояние в обществе, студенческое движение и социалдемократический прорыв.

 Шлинк уверен:  «Для  следующих поколений ужасы Третьего рейха не станут дорогой скорби, они будет ими пресыщены». Заканчивает он  своё эссе рассказом о том, как немецкие студенты, побывавшие в Англии и Америке, где совершенствовали свой английский, принимали  летом 2010 года  группу американских студентов, не владеющих немецким и впервые посетивших  Берлин. Сам Шлинк сопровождал группу по университету,  Историческому музею, по старой Национальной галлерее. Напоследок они остановились перед памятником Холокосту.

   «После того, как мы потеряли друг друга между стеллами, все нашлись на террасе, где продавали пиво,  сосиски, и возле сувенирных будочек, окружавших памятник. Многих мучила жажда, они заказали первым делом что-то попить, позже мы присоединились в ним». Немецким студентам было как-то неловко за весь этот шум и гам на террасе и за соседний плавательный бассейн с купальщиками  и кабинками для них прямо перед памятником.  Американцы были эти соседством удивлены, но выражали недоумение вежливо. Разговор о впечатлении от памятника как-то не возникал. Пока один немецкий студент неожиданно не выдал: «А мой дед служил в СС». Другой студент сказал, что его дед погиб в Африке, а у одной студентки – в России. Один студент сказал, что его дед работал на имперской железной дороге.  Предки одного американского студента перед первой мировой войной переселились из России в Америку, а с началом немецкой оккупации контакт с оставшимися родственниками  прервался. Дед и бабушка одного американца  в 1938 году из Вюрцбурга эмигрировали в Америку, а их родители остались и были убиты. Образовался круг,  каждый студент по очереди говорил пару фраз о своих дедушках и бабушках. Другие внимательно слушали. Когда один американский студент с шутками рассказал, как его дед и прадед во время «сухого закона» для заработка гнали самогон, все с облегчением рассмеялись.

 Затем американская студеитка начала задавать вопросы немецкому. Она интересовалась спокойно, почти мягко. Знал ли он хорошо своего деда? Что он знает о нём? Почему дед вступил в СС и чем он там занимался? Был ли он фанатичным наци? Антисемитом?  Оппортунистом? Что он делал во время войны? Что он знал? Немецкий студент, отвечая на большинство вопросов,  явно испытывал вину. Но он был горд, что его отец порвал со старым наци, и он сам видел деда не более трёх раз, последний, когда ему было четырнадцать. Он знал, что его дед был инженером-строителем, что его родители были католиками и их брак был счастливым Почему кто-то вступал в СС? Он знал, что в 50-е годы против деда шёл процесс. Он вспомнил, что его отец говорил о расстрелах, но не сказал, что именно сделал дед или что должен был делать. Отец был преисполнен стыда.  Напрасно он рылся в своих воспоминаниях, каким был дед - был ли он злобным стариком или дружелюбным?

 «Студент был участником моего семинара, и я вспомнил моральную силу его приговора. Казалось, что   под острожными вопросами американской студентки его строгий взгляд на деда  стал меняться. Словно он захотел впервые узнать, кем же в самом деле был его дед».

 Я бы назвала концовку эссе  кульминацией, хотя законы жанра  при этом Шлинк нарушил.

Рано  итожить то, что прожил

Последняя на сегодня книга «Летние обманы» (2012) -  это опять семь пленительных историй о любви. Достигший 68 лет, Шлинк намерен распрощаться с юриспруденцией и полностью посвятить себя творчеству, так что подводить итоги ещё рано, можно только пожелать ему успеха.