Июль на юге. Стихотворения

ЯЛТА 2015

Бывает такое: споры, случайности, перетолки,
Чемодан у пенсионера в самолете свалился с полки,
Министра взорвали на пляже, чиновник повесился в бане,
Младенец сказал мамаше: славное мироздание.
История была трезвой, а оказалась пьяной,
Подруга казалась резкой, но к вечеру стала нежной,
Самые сексуальные млекопитающие — обезьяны,
Самый приятный лидер советского времени — Брежнев.
Я плыву на спине, перебирая ногами,
Выдыхаю в синее небо радость хотеть и стремиться
К берегу, где хорошо, непостижимое постигая,
Жариться голышом, подсматривать очевидцем.

* * *

Если бы явился ко мне змей, длинный зеленый говорящий змей,
И сказал, эй ты, герой, ты же не буддист, история твоя недурна,
Загадай три желания, только скорей,
Пока я добрый, и у вас тут не началась смута или война.
Я бы ответил ему: ну ты даешь,
Никогда не думал, что такое произойдет со мной,
Наверное, это ложь,
Слова твои — соблазнительный гной.
И все-таки я бы загадал ему желание, только одно,
Так уже случалось не раз, но вот еще один раз,
Чтобы июль на юге, постель, возлюбленная, вино
И целые сутки в запасе у нас.
Здесь, в Ялте, или там, на краю земли,
Пока еще не исчерпан срок, не закончен век,
Змей бы мне ответил: вы так много могли,
И так мало хотели. И ты тоже — человек себе как человек.
Загадал бы власть над мирами, путешествие в царство теней,
Научился бы взлетать, как я, пресмыкаться, как я,
А я б ему ответил, один из нас мужчина, другой — только змей,
И воля моя, и свобода тоже моя.
Он бы поднялся надо мной, высунул раздвоенный свой язык,
Я бы напрягся, подумал, только б хватило сил,
А он бы ответил: ладно уж, я привык,
Еще несколько раз сбудется все то, что ты попросил.

* * *

Нелепо так, нелепо тут,
нелепо там,
кого пасут, кому дают,
все по местам,
в одном прокисшем городке
жил человек,
гадал девицам по руке,
давал ночлег
случайно встреченным в ночи
без лишних фраз,
бросал ключи, метал харчи,
стелил матрас,
сюжета нет, ни Рим, ни мир
его не знал,
он просто кое-что хранил,
хоть все терял,
терял страну, друзей, подруг,
покой и сон,
но твердо знал — такой на круг
не только он,
у многих вроде все не так,
а вроде вот:
один простак, другой чудак,
круговорот,
он жил и Бога не гневил,
и видел Бог,
что вот он: был, мед пиво пил,
и жил как мог.

* * *

О поэзии говорят,
исчерпала она себя, говорят,
слова потеряли плоть, говорят,
теперь их можно на мельнице перемолоть, говорят.
Но вокруг нарастает гул голосов,
уши заткнуть? не получится, он сильней,
один поток из наших поселков и городов,
другой, куда более внятный, из царства теней.
Там, за Стиксом, слова еще на местах,
там, за Стиксом, шуршат они и скрежещут,
а здесь у каждого своя правда, и каждый прав,
поэтому надежнее кажутся китайские вещи.
Но выходит одна, подведены глазки, раскрашен рот,
умное тело, породистая голова,
кто ее снимет сегодня? кто возьмет?
будут ли им вообще нужны слова?

* * *

Тут вот опять так,
сколько ненависти, а поэзия не то и не это,
и точно не то, что я пишу сейчас, верный знак,
что нет описания неба, предощущения рассвета.
того, как она — нет, и того, что он,
и того, зачем на этот свет мы пришли, и куда потом,
или выходим покурить на балкон,
заходим обратно в дом.
Я бы очень хотел это все описать еще миллион раз.
в новых словах, или в старых, найти силу и свет,
но у меня никакой возможности продолжить этот рассказ,
когда котел у Дебальцево то ли смыкается, то ли пока еще нет.
Я столько раз где-то там, возле станции Лозовой,
выходил из электрички, ехал от Харькова куда-то на юг
по общей стране, не всегда обаятельной, но живой,
и вот, вдруг.
Публицистика, просто речь, никакие там не стихи,
 дописать, лечь лицом в подушку, уже без сил, молчать, ждать,
                                                                                            что схлынет ночь,
а эти... дверь на балкон затворили, поужинали, воркуют, как голубки,
и думают, что назовут сына Богданом, если родится сын,
и дочь — Анной, если родится дочь.

Л.Ю.

Один не любит Лири и Керуака,
Другой — Фолкнера и южан,
В соседней квартире воет собака,
И товарищ мне две сотни долларов задолжал.

Я задолжал четыреста другому другу,
Кстати, люблю Борхеса и не люблю Роб-Грийе,
Поднимается ветер, выстудит всю округу,
Скоро будет метель на земле.

И опять собака… не знаю, как поступить мне, чтобы
Напоить жаждущих, ободрить тех, кто встал и идет…
При этом я и вправду люблю Макса Жакоба,
И мне не очень нравится Элиот.

* * *

на кладбище военной славы
стоят дежурные посты
сны мертвых менее кровавы
сны юных более чисты
гудит набат гуляют вести
пугают гибелью и тьмой
чем этот кус земли прелестней
тем больше он навскидку мой
и никакого попеченья
о ласковых и неземных,
к чему напрасно тратить время,
куда надежней кнут и штык
лукавы лики перемоги
сочатся гноем и слюной
и только парень одноногий
сполна насытился войной

* * *

О чем говорить? ночь, луна.
Гурджиев тревожит меня, шатун.
Он сам обознался. Его вина,
Что ныне над нами две сотни лун.
Я помню, как в Азии он ходил
Конечной истины знать предел.
Один я как робот — торчу, дебил,
В плену однозначно астральных тел.
Кровавый прибой. Отлив. Прилив.
Желания. Доводы. Пересчет.
Еще неизвестно, кто прав, кто жив,
К иному пределу река течет.
В любом относительном — абсолют,
Его присутствия — тьма примет.
Мне интересно, как нас зовут
Там, где нас нет.