«Если ты в силах остановиться». Стихи

К ПОРТРЕТУ

автор – художник Рафаэль Багаутдинов

 

Ни взгляда оторвать, ни выпустить на волю.

Затейливый пейзаж, сгодившийся на фон.

Но ты уже к нему прикован, им присвоен,

до капли растворён, навечно пригвождён.

Как отзвук давних слов, плывут другие лица.

Иные имена вплетаются в сюжет.

И странный этот свет струится и двоится

в ночи – как явь и сон. Как образ и портрет.

 

Там полная луна парит на пьедестале

и символов ночных неразличима нить.

И медлишь потому, уставившись в детали,

что страшно сделать шаг – к загадке подступить.

Цветного витража, растрескавшейся фрески

осколок, лепесток, чешуйка и пыльца.

И полуоборот решительный и веский

над призраками снов царящего лица.

 

Которое к себе влечёт неотвратимо –

пленительный изгиб, таинственный обет.

С рождения души наложенная схима,

Впитавшая в себя небесный этот свет.

А ты опять ему внимаешь богомольно,

глядишь во все глаза, следишь издалека,

как тонкая рука роняется безвольно –

трагический излом поникшего цветка.

 

Продолжить этот жест могли б клинок и гарда,

опущенные вниз, – окончена дуэль.

Улыбкою б черты чуть тронул Леонардо,

но так – трезвей – её увидел Рафаэль.

Обычный человек, нерасторопный гений.

Всего вначале он и сам не знал, но вот –

свободный результат медлительных прозрений,

мерцая и маня, пред нами предстаёт.

 

И дальше – суть видна как прорастанье зёрен,

как отповедь тоске, как парафраз обид.

И дальше – каждый штрих случаен, но бесспорен.

Он всё соединит. И снова раздробит.

Глаз этих глубина как ангельское пенье.

И как благая весть из неизвестных стран.

Как под рукой – волос спокойное кипенье.

И кожи белизна. И горделивый стан.

 

Что самоценно и что параллельно славе –

неизъяснимость слов, объятий нежный хруст.

О чём не рассказать, когда раздует пламя

неистовой свечи дыханье этих уст.

Порхают мотыльки в трепещущем полёте,

настойчивая кисть вскрывает новый пласт –

простой и внятный смысл – что и по части плоти

высокий этот дух любому фору даст.

 

И всё же стоит быть поэтом и изгоем,

и смутно ощущать, как с плоскости холста

нисходит в бренный мир провидческая горечь –

бессмысленна любовь, бесцельна красота.

 

И сколько надо слов отбросить и растратить,

пускать Пегаса вскачь, переводить в полёт,

чтоб истину постичь или себе потрафить, –

а там – кому дано, возможно, и поймёт.

Оставить лёгкий след, едва заметный слепок

своей души и знать – хоть вечен бег времён,

но их могучий рёв, неуловимый лепет,

по сути, для тебя – не более чем фон.

 

***

 

Вот я и в Раю. Тут даже не тесно.

Кущи. Птички. Фонтаны. Словом, почти как надо.

Только я для себя всё же выпрошу место

у толстой стены, отделяющей Рай от Ада.

 

Пусть флейты вокруг так упоительно блеют,

призывая забыть все мирские печали.

Но эта стена, хоть немного, да греет

холодными здесь, как и везде, ночами.

 

Там за нею бушует адское пламя.

Серный огонь выжигает людские страсти.

Чтоб из того, что однажды случилось с нами,

ничего не осталось – ни горя, ни счастья.

 

Я-то в Раю по ошибке. Вернее – случай.

Но иногда, если совсем уже худо станет,

с твоей душою – не такою везучей –

через стенку перестукиваться пытаюсь.

 

***

 

Пение сироты радует меломана.

Иосиф Бродский

 

Ария. Голосок тоненький и дрожащий.

Звук к языку присох, ищет и не обрящет.

 

Так собой увлечён и красотами слога,

даже на слове «Чёрт!» не запнётся о Бога.

В пении до зари всё, что спеклось и спелось,

рвущийся изнутри неутолимый мелос.

Прошлое теребя и заломивши руки,

иногда про себя, чаще в открытом звуке.

 

Бывший больничный сад. Воспоминаний свалка.

Прежних его услад, как и себя, не жалко.

Трепыханье пичуг с их переливом чистым.

Общий у всех недуг. Утоление – свистом.

Соткан диагноз весь из недомолвок и пауз.

Бестолковая спесь, – дескать, сколько осталось!

 

Многое на ходу делая по наитью,

обретая судьбу, то есть, идя за нитью,

верен теме одной, женщине, впрочем, тоже,

балагур расписной, на себя не похожий,

дует в свою дуду, ноту сквозную тянет,

разную ерунду мелет, не перестанет.

 

Это такой расклад, что не имеет срока.

Возвращаясь назад, но не ища истока,

лучше глаза раскрой – самое милое время

чёрной ночной порой, чтоб таращиться в темень.

Чуять, как реет дух за стеной вертограда.

Может, не стоит вслух? И вообще не надо?

 

Но всесильна тщета, зависть даже потешна.

Как и гордыня та, что почти неизбежна.

Ария подбодрит, но, извиваясь странно,

вряд ли удовлетворит горнего меломана.

Ждать ли благую весть иль дожидаться сдачи?

Рядом, похоже, есть Кто-то ещё, тем паче.

 

Нам не предъявит счёт поле священной брани,

обоюдный зачёт делать никто не вправе.

Если ты, словно в сон, в их взаимные распри

до конца погружён, можешь постигнуть разве

тривиальный ответ, чудо расхожее, что ли,

как умаление лет, умноженье юдоли.

 

Горе, воздевши взор, вмешиваться не к спеху

в этот извечный спор, чтоб не выпасть в прореху.

Или же впасть в сарказм, в глупость, которой близок

обыкновенный маразм, не способный на вызов.

Но у этой черты просветляются лица.

Остановись, если ты в силах остановиться.

 

Росчерк черновика? Только не слишком грешный

всё поёт сирота, полностью постаревший.

 

КОКТЕБЕЛЬСКАЯ ОСЕНЬ

 

В созвездье впечатлительных гостей

руины поэтических страстей

воздать согласны каждому по вере.

Естественное сопряженье скал

собою представляет пьедестал,

где профиль будет не один примерян.

 

Пролог, переходящий в эпилог,

Возвышенно высокопарный слог,

Созвучия, богатые фонемы.

И сквознячок уносит лёгкий пар,

Отходы снов, подкорки вялый жар,

Оскомины навязчивые темы.

 

Вещать посредством чистого листа,

смежив глаза, не разомкнув уста,

лишь изредка душою – чаще чревом.

А в промежутках оседлав кровать,

перебиваться, как перебивать,

и знать – тебе всегда внимает Ева.

 

Но всё-таки тащиться по следам,

что оставлял стреноженный Адам,

и загребать веслом по сонной глади,

попутно занося себе в актив

недопрочтенной жизни детектив,

и так и не решив – чего же ради.

 

Да, многолики здешние места,

куда я возвращаюсь неспроста

по прихоти души. Но, в самом деле,

их снова обходя за пядью пядь,

не понимаю – что могу понять

в истоптанном словами Коктебеле.

 

***

 

Господь прорёк мирам не исчисленным –

Я есть Спасенье, Путь, Первопричина!

И Голос покатился по Вселенной

воистину как горняя лавина.

 

Вознесено духовное над плотским.

Но расстоянья – трудная помеха.

До нас дошли всего лишь отголоски,

обрывки галактического эха.

 

И постигая вечные основы,

цепляясь за доступные детали,

ниспосланное нам Господне слово

отчасти поняли, а, в целом, – переврали.

 

Но в трепете благоговейном, или

чтоб не было Ученье слишком сухо,

его во славу Божью расцветили

всей мощью человеческого духа.

 

Сложили гимны. И воздвигли храмы.

Предивно расстарались богомазы…

И в завершенье возглашали – Амен! –

в языческом, по сущности, экстазе.

 

Но, в общем-то, – не велика потеря.

За то Господь нас не осудит строго,

что истово и просветленно веря,

мы поклоняемся – Макету Бога.

 

***

 

Неизъяснимый взлёт – паденьем искупаем.

И ржавеет душа в глуши на якорях.

Как саблезубый тигр, я прочно ископаем,

как снежный человек – я где-то там в горах.

 

А ты – доносит слух – всё больше хорошеешь.

И видно потому, мечтаю об одном.

Но только раз в сто лет высовываю шею,

чтоб озеро Лох-Несс ходило ходуном.

 

Как прошлое забыт и как преданье вечен.

Но прилетит к тебе однажды НЛО.

И выйдет из него зелёный человечек.

И скажет – Это я! – и больше ничего.

 

_ __ __