А. Филиппенко «Замыслы»; М., «Время», 2015

«Замыслы» уже занесены на скрижали «Нацбеста-2015». Тем не менее, есть несколько веских причин держаться от этого опуса подальше. 
Итак, во-первых: журнал «GQ» объявил Александра Филиппенко открытием года, – простите, а судьи кто?! Глянец влюбчив, как восьмиклассница. И точно так же не отличается избытком вкуса и здравого смысла. Помнится, тот же «GQ» прочил в писатели года унылого, как черствая корка, Владимира Козлова; диво, что телеграфный столб каким-то чудом избежал этой участи.
Во-вторых: «Замыслы» на третью по значимости российскую литературную премию выдвинул А. Аствацатуров. Если успели забыть, кто такой, я напомню: «Туалеты ничем не хуже экскрементов. Даже лучше. Прежде всего у каждого из них имеется своя политическая платформа… Бывают туалеты-патриоты, туалеты-либералы, туалеты-леворадикалы, и реже – туалеты-олигархи…» Воля ваша, но протекция столь маститого прозаика – далеко не лучшая аттестация.
В-третьих: биография у автора более чем сомнительная. Г. Садулаев недавно заметил: писатели после смерти попадают в телевизор. Тому в истории мы тьму примеров слышим, от Веллера до Минаева. А.Ф. явился в изящную словесность прямиком из телевизора, имея в анамнезе собственное шоу на телеканале «Дождь» и работу гэгменом в программе «Прожекторперисхилтон». Из Назарета может ли быть что доброе?
Вы все еще сомневаетесь? Тогда я иду к вам.
Текст (назвать его романом при всем желании не могу) написан спустя рукава. Тележурналисты красотами, а равно и точностью слога никогда не отличались: другая, изволите видеть, специфика, – видеоряд на первом месте. Филиппенко предпочитает отрывистую, под стать фельдфебельскому окрику, фразу: «Мы кричали. Мы хлопали в ладоши. Удар сердца – хлопок. Удар сердца – хлопок. Я улыбался». При попытке выстроить конструкцию посложнее автор моментально возносится до сюрреалистических высот: «Саша находит ножницы. Не маникюрные, но настоящие. Приличных размеров, канцелярские, с пластмассовыми ушками. Саша высоко заносит ножницы и со всей силы бьет себя по левой руке. Ножницы разрывают кожу и входят по самую рукоятку». Как у Саши-молодца есть для нас загадка: два кольца, два конца – где ж там рукоятка? Добавьте набор траченных молью словес, – «завеса тайны», «по телу ее водопадами разливались мурашки», «будто из фонтана бьет кровь», – и впечатление будет полным.  Вот вам четвертая причина не заглядывать в «Замыслы». Но в нашем случае и это зло не так большой руки.
Пожалуй, пора огласить спойлер. Аристотель полагал, что самозарождение организмов возможно в соответствующей среде: гнили, плесени, отбросах. Не знаю, насколько универсально это правило, но на литературу оно распространяется, и «Замыслы» тому примером. Протагонист, тезка и однофамилец автора, сочиняет «шутехи и бугагаши» для Урганта и Светлакова со товарищи, играет в покер и подстегивает себя бутиратом, не забывая при этом гаденько, по-тиняковски, полюбоваться своим моральным падением: «разрушает все вокруг себя», «портит всем жизнь», «хам», «самовлюбленный павлин»… Вот и все путешествие на край ночи.
 Тут очень кстати будет лирическое отступление: ведь изрядная часть современной русской (и русскоязычной) прозы сделана ровно из того же материала, – от малатовской «Всякой твари» до аствацатуровских «Людей в голом». «Единственным сколько-нибудь заметным героем в девяноста текстах из ста является сам автор, но он чаще всего так противен – и себе, и читателю, – что хочется скорей изгнать его из памяти», – раздраженно заметил Д. Быков.
Потрудимся, однако, отыскать причину повальных упражнений в эгобеллетристике. Понимаю, что у читателя оскомина от моей любимой темы, но дело тут в постмодернистском примате означающего над означаемым, сиречь видимости над сущностью. Политика, экономика, религия, законность, искусство в современной России суть симулякры, вторичные образы без первичного подобия. И если фундаментальные вещи таковы, что говорить о мелочах? «Замыслы» – живое тому подтверждение:
«Значимо только то, где лежит ваша трудовая, и только потому, что она лежит там, где лежит, вы можете просить четыреста тысяч за сценарий».
«Год назад для одного мероприятия нам понадобились три тигровые акулы. На таможне их оформили как аквариумных рыбок».
 Последняя несомненная реальность в этом паноптикуме фикций (вполне по Славою Жижеку) – ты сам. Стало быть, достоин памятника нерукотворного. Парадокс в том, что человеческая личность, обескровленная миром симулякров, сама превращается в фикцию. Герой «Замыслов» пытается говорить о себе, но сказать ему ровным счетом нечего. Исповедь получается вполне апофатическая:
«Я не посадил дерева. На хрена? Не построил дом, не завел сына… Я не создал свой бизнес. Я ничего вообще не оставил после себя. Я никогда не хотел власти… Я влюблялся без памяти, и всякий раз мне казалось, что это та самая, единственная и настоящая любовь, но уже к вечеру, качественно подрочив, я понимал, что любовь ничего не стоит. Нет, я никогда не влюблялся… Я не летал на воздушном шаре, не катался на слоне и не побывал на всех континентах. Я не забирался на гору, не купался в одежде и не купался голышом. Я так и не сделал себе татуировку, хотя и подумывал об этом».
Во всеобъемлющем реестре отрицаний есть единственное утверждение: «Я любил подтираться и нюхать свое дерьмо». Похвальная искренность, – но с такими откровениями, право слово, лучше бы к психоаналитику. Или, на худой конец, к Аствацатурову: знаток отхожих мест поймет и оценит.
Торичеллиева пустота текста – еще одна причина обходить филиппенковский опус стороной. Существенная, но опять-таки не главная. Желаете главную? Пожалуйста:
«И помните – если вы прочтете этот роман – я стану писателем!»
Скажите на милость, вам оно надо?