Песни советских славян

                                   1.Курортный романс

Прощается с девочкой мальчик, она, если любит – поймёт.
Играя огнями, вокзальчик отправки курьерского ждёт.
Чем ветер из Турции круче, тем толще у берега лёд.
Кольцо соломоново учит, что всё это - тоже пройдёт.

Но евпаторийский, не свитский, под вечнозеленой звездой,
Мерцает залив Каламитский – холодной и темной водой.
И чтобы сродниться с эпохой, твержу, как в бреду, как во сне:
Мне по хую, по хую, по хуй! И всё же, не по хую мне…

Не ведая как, по-каковски я здесь говорю вкось и вкривь,
Но мне отпускает в киоске, похожая на Суламифь
Скучающая продавщица - помятый стаканчик, вино…
И что ещё может случиться, когда всё случилось давно?..

Вполне предсказуем финальчик, и вряд ли назад прилетит
Простившийся с девочкой мальчик. Она никогда не простит -
Пойдёт целоваться «со всяким», вокзал обходя стороной,
На пирс, где заржавленный бакен – качает в волнах головой.

Где яхта с огнем на бушприте  встречает гостей под «шансон».
Над городом тёмным – смотрите! – наполнилось небо свинцом.
И волны блестят нержавейкой, когда забегают под лёд,
И чайка печальной еврейкой  по кромке прибоя бредёт.

И весь в угасающих бликах, как некогда Русью Мамай,
Идёт, спотыкаясь на стыках, татаро-монгольский трамвай.
Он в сварочных швах многолетних и в краске, облезшей на треть.
Он в парк убывает, последний… И мне на него не успеть.

И путь рассчитав до минуты, составив решительный план,
По «самое некуда вдутый», домой семенит наркоман;
В значении равновеликом – мы схожи, как выдох и вдох:
Я в сеть выходящий под ником и жаждущий смены эпох (!),

И он - переполненный мукой и болью испытанной им, -
Как я притворяется сукой, но выбрал другой псевдоним.
И всё это: девочка, мальчик, и я с наркоманом во тьме,
И пирс, и заснувший вокзальчик, и всё, что не по хую мне -

Скользя как по лезвию бритвы и перемещаясь впотьмах,
Как минимум -  стоит молитвы, с которою мы на устах
Тревожим порой Богоматерь под утро, когда синева
Над морем, как грязная скатерть, и в воздухе вязнут слова.

Пусть видит прибрежную сизость и морось на грешном лице.
И пусть это будет - как низость! Как страшная низость - в конце.

                                
                                    2.Баллада


Когда с откляченной губой, черней, чем уголь и сурьма,
С москвичкой стройной, молодой заходит негр в синема
И покупает ей попкорн, и нежно за руку берёт,
Я, как сторонник строгих норм, не одобряю… это вот.

И грусть, похожая на боль, моих касается основ,
И словно паспортный контроль (обогащающий ментов) -
Меня, МЕНЯ!!! В моем дому – тоска берёт за удила,
Чтоб я в дверях спросил жену: «Ты паспорт, милая, взяла»?

Да, русский корень наш ослаб; когда по улицам брожу,
Я вижу тут и там – хиджаб, лет через десять паранджу
На фоне древнего Кремля, у дорогих великих стен,
Скорей всего, увижу я. И разрыдаюсь… как нацмен.

Нас были тьмы. Осталась – тьма. В которой мы – уже не мы…
Мне хочется сойти с ума, когда домой из синемы
Шагает черный силуэт, москвичку под руку ведя;
Как говорил один поэт: «Такая вышла з а п и н д я,

что запятой не заменить!» И сокращая текст на треть:
…………………………………………………………
Москвичку хочется убить! А негра взять да пожалеть.

Как он намучается с ней; какого лиха хватит и
В горниле расовых страстей, бесплодных споров посреди,
Среди скинхедов и опричь; средь понуканий бесперечь;
Он будет жить, как черный сыч; и слушать нашу злую речь.

К чему? Зачем? Какой ценой – преодоленного дерьма?
Мой негр с беременной женой, белей, чем русская зима,
Поставив накануне штамп в цветастом паспорте своем,
Поймет, что значит слово «вамп», но будет поздно, и потом

Дожив до старческих седин, осилив тысячи проблем,
Не осознав первопричин, он ласты склеит, прежде чем -
Не фунт изюму в нифелях, – как на духу, как по канве,
Напишет правнук на полях: «Я помню чудное мгнове…»

          
           3.Колыбельная для Оксаны

На пределе звука, в ангельском строю,
Ты послушай, сука, песенку мою.

К образам не липнем, славу не поём;
Мы нальём и выпьем. И еще нальём.

В Вере мы ослабли; Отче, укрепи!
Спи, бля! Крибле-крабле…Слышишь?
Всё, бля… спи.

Ничего не будет: к стенке, на бочок…
Пусть тебя разбудит – Серенький волчок;

Прежняя обида – яровая рожь;
Пусть он будет, гнида, чудо как хорош!

Самопроизвольно: когти - цок-цок-цок;
Схватит он не больно детку за бочок -

Был хороший почерк, в школе у неё;
Синенький платочек – ни хуё-моё…

…Ничего не знаю; не о том пою.
Баю-баю-баю, баюшки – баю.

Говорила мама (как Полишинель):
«Девочка Оксана вышла на панель.

Сколько стоит пачка? Хватит ста рублей?»
Мать моя - казачка, не поспоришь с ней!

У афганской дури - подмосковный вкус.
Снуре, базелюре, крибле-крабле – бумс!

Ни свобод, ни тюрем мы не воспоём;
Мы забьём - покурим. И опять забьём.

Вот такая штука, будто на войне;
На пределе звука не пытайся, не…

…Синенький платочек. Было. Не срослось…
Восемнадцать «точек» – явный передоз.

Много или мало, в ангельском строю,
Как тебя не стало, всё пою, пою…

А о чем не знаю; Отче, укрепи!
Баю-баю-баю. Спи спокойно…
Спи.


                       4.Патриотический романс

Почти ничего не осталось от той, что любила меня,
Быть может, лишь самая малость, какая-то, в общем, хуйня;
Ничтожная жалкая доля от чувств, что питала она:
Навязчивый вкус алкоголя; рельеф обнажённого дна.

Мы зря перед Смертью трепещем, напрасно о близких скорбим;
Внизу, среди впадин и трещин, во тьме отступивших глубин,
Доверчиво, просто, по-детски сказала, прощаясь, она:
«Не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна».

Я век коротал в бессознанке, но чуял, как гад, каждый ход.
Прощание пьяной славянки запомнил без знания нот.
На смену большому запою, приходит последний запой (?);
А мы остаёмся с тобою, а мы остаёмся с тобой,

На самых тяжёлых работах во имя Крутого Бабла;
Я век проходил в идиотах; ты медленно рядышком шла.
Меняя своё на чужое, чужое опять на своё,
Мы вышли вдвоём из запоя… Почти не осталось её.

Щекой прижимаясь к отчизне, в себе проклиная раба,
Мы жили при социализме, а это такая судьба,
Когда ежедневную лажу гурьбой повсеместно творят…
И делают то, что прикажут, и действуют так, как велят.

Летят перелётные птицы, по небу во множество стран,
Но мы не привыкли стремиться за ними… ты помнишь, как нам
Не часто решать дозволялось  в какие лететь ебеня?
Почти ничего не осталось от той, что любила меня.

Все трещины, впадины, ямки: рельеф обнажённого дна;
Прощание пьяной славянки; родная моя сторона;
Простые, но важные вещи - как воздух, как гемоглобин.
Мы зря перед Смертью трепещем, напрасно о близких скорбим.

Где рухнула первооснова, там нет никого, ничего:
Мы не полюбили чужого, но отдали часть своего.
Уверенно, гордо, красиво, –  не знаю какого рожна:
«Таков нарратив позитива», - сказала, прощаясь, она.

Быть может, лишь самая малость - и кончится это кино:
Унылый столичный артхаус, типичное, в общем, говно,
Но нам от него не укрыться в осенней дали голубой,
Летят перелётные птицы, а мы остаёмся с тобой.