Стихотворения

 

Родилась и живет в Туле. Окончила филологический факультет Тульского педагогического института и факультет психологии Академии психологии, предпринимательства и менеджмента в Санкт-Петербурге. Работала библиотекарем, учителем русского языка и литературы. Занимается журналистикой, пишет стихи, сценарии, рецензии. Публиковалась в региональных изданиях: журналах «Приокские зори», «Контрабанда», газете «Нет проблем», хрестоматии «Три века тульской поэзии» и др. Член творческой группы развития искусства и кинематографии «Преображение», литературный редактор документальных фильмов «Тяжелые времена тяжелого рока» и «Западный Пелопоннес: из пещер к небесам».

 

 

Имя 

 

Как лед вискам в глубокий зной и жар,

как влага талая горячечным губам,

как мыслям, заблудившимся в себе,

и дрогнувшим, и пойманным в силки,

и обессиленным  в разреженном бреду,

и не достигшим цели (стрелы – грудь)  –

отдохновение –

так только звук,

иль начертание, или вопрос,

или предчувствие о имени твоем  –

в несметном сумраке, в пустынном мираже,

в туманном мареве, где каждый сир и нищ –

являет вдруг пришествие весны –

и пробуждается уснувшее навек,

и тянется согбенное наверх,

и нареченное пронзает высь.

 

 

Памяти  В. Б.

 

Тебя быть не может,

но ты есть.

Каждый день итожит,

но ты здесь.

Открываешь окна,

зажигаешь свет.

Я совсем оглохла,

а ты нет

 

…………………......

 

Я весь день пасую,

мажу: не моe –

гулкое, литое

время под ружьe.

Я, мой друг, мелею,

годы, города

оказались злее,

чем моя беда.

 

Может, чужестранцы –

и не их вина,

что никто не знает

наши имена?

Или я с вокзала

в эту кутерьму,

от своих отстала

и теперь в плену?

 

Вспышки, сумрак: лица,

только нет лица,

улица ярится

и теряется…

 

………………………

 

Но сегодня – тайна:

ни зимы, ни лет.

Тонкое касанье,

свет…

 

 

***

 

Спотыкающимся нужен костыль.

Поищу его я, а ты остынь.

Мало ли, что привидится в темноте.

Нужно из всех слагаемых выбрать те,

которые при перестановке не подведут.

Остается складывать,

умножать – непосильный труд.

Когда сотый раз бьют по рукам,

проникаешься благодарностью к дуракам.

Претензии к жизни сводятся до

самых простых вещей: здоровье, пальто,

чтобы настало лето, свистел комар.

И каждая малость поистине Божий дар.

 

 

***

 

Вдруг оголятся старые раны –                                                                                             

странно,

как временами боль неизбежна.

Бездна

разом поглотит робкие всходы.

Годы

новые взращивать и защищать

от бури.

Где-то в лазури

этакий страх неведом.

Следом –

любовь, и совсем не ранит

память.

 

 

Фигурки

 

Мы были фигурками глиняными –

нас Бог лепил,

податливые и милые –

вода да ил.

 

Твори совершенство грозное

Своей любви,

подбрасывали хвороста:

гори, гори.

 

Прочнее стали, не олова

в горниле бед

мы стали, стоим на полочке –

стекло и свет.

 

Теперь изрядно повысохли:

пройдет пять лет,

и мальчик вздохнет на выставке:

в них сердца нет.

 

 

 

***

 

Стихи в альбом –

                        такая шалость

и роскошь минувших веков –

всe то, что в памяти осталось

незавершенностью штрихов:

огни вокзалов и столицы,

                  меняющие имена,

чужие и родные лица

        в проеме Вечного Окна.

 

 

Звук

 

От щедрости растаяв и дивясь

твоим  дарам-подаркам-подношеньям

(природа перепутала прошенья

и осенью цитирует весну),  –

тебя пытаюсь я предугадать,

не разгадать, а только лишь услышать,

 

вдруг обретая нежность в  тишине

и  тонкий, но захватывающий звук,

наполненный неведомой мне силой.

 

И  что-то новое в себе читаю, друг,

какой-то бой я выиграла что ли: 

во мне – любовь, и в мире – тишина,

в природе – осень,  может быть – весна…

 

…Мы говорим на языке одном,

 который именуется  в н и м а н ь е м,

никто не отделен, не наделен

каким-нибудь несносным дарованьем,

я только знаю, что тебя  я  з н а ю –

мечты, любое из твоих имен.

Блаженное:  я поняла теперь,

так почему природа молчалива,

и так страшится наших поединков –

безумного припадка самолюбья,

что искажает лица, голоса,  –

она  п о с л у ш н а  миру, небесам,

и нам внимает терпеливо.

И детская наивность видит чудо,

там, где идет столетняя война,

и здесь приходят письма ниоткуда

тем, кто читает эти письмена –

и в них – тот  з в у к,  звучанье тишины

в ладонях осени, в лучах весны.

 

 

Воздух

 

              … рассказывать тебе о пустяках:

как жизнь идет, рабочий распорядок,

 что  в следующую среду – юбилей,

где будут все (в себя вернусь едва ли).

 

…а я тоскую, знаешь, по тому,

что было с нами в прошлом –

это старость, неблагодарность жизни,

даже грех  – и, все же,  так же слушаешь,

 молчишь – и ждешь: когда же я скажу,

что время, возраст, прочие отметки,

которыми означено житье,

 не значат ничего – есть только воздух –

 

 с той колокольней – Ярославной в небе:

ее высокий стан, неброский звон,

мерцание таинственных лучей;

провинции веселые картинки,

неоновые огоньки на  снимках

тех безмятежных, как теперь

                       нам видно, дней…

 

 

***

 

Все в солнечных февральских бликах небо

предчувствует весну и льет лазурь

на города, застывшие под снегом,

на души, подуставшие от бурь.

И вдохновенной лeгкости, как  хлеба

насущного, испрашивает даль,

и тянется, ликующая, в бездны –

поeт февраль.

И больше, правда, ничего не надо,

а только льдистый, белый, нежный путь,

коснуться вдруг Всевидящего взгляда

и в нeм тонуть.

А только знать, что вечно тяготенье

ветвей робеющих  к пылающим грядам,

а Неба – к  домикам, и  к их свеченью,

и  к их чертам.

 

 

 

Прощеное воскресенье

 

В срок не пришедшая весна

шлет утешительные письма.

В холодном воздухе повисли

декоративные слова.

 

Сегодня суждено простить,

и может что-то измениться,

и, если суждено проститься,

то не предав и не убив.

 

В навязанном и зыбком сне

неимоверная усталость.

То лучшее, что есть во мне,

оставь со мной, чтоб я держалась,

 

Не говори, что я в огне,

оставь мне для прощенья силы,

поверь, что мне невыносимо

то худшее, что есть во мне.   

 

О как поспешность не права,

как невозможно быть нестранной,

моя душа – сплошная рана

и непрерывная вина.

 

Сегодня суждено простить,

и может что-то измениться,

и, если суждено проститься,

то не предав и не убив.

 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

 

Какая горечь – воскресенье,

все заживет, ты не грусти.

В вечернем сумраке весеннем:

прости меня, прости, прости…

 

 

***

 

Оправдаю, прощу, забуду,

прикоснусь к холодной воде,

даже если и верить в чудо –

то, скорей, на чужой звезде.

А у нас, как и встарь… За бытом –

 чашки-блюдечки, лоскуты  –

иногда на лице открытом

проступают твои черты.

Уношусь, взмываю, летаю

в пику времени и счетам,

разбиваюсь, приобретаю

уйму опыта, новый шрам.

Залижу, и судьба поможет

жить по-новому, жить без крыл.

«Всуе всяк человек…» Ты, Боже,

так замыслил или открыл?

 

 

Пасха Христова

 

Светлой полночью

выйдет солнышко,

хоть и ноченька –

да рассвет.

И отступит печаль

безмолвная:      

после темени,

после полымя –

птичкам – песни,

а сердцу – свет.