Пот, кровь и грезы. Рассказ

Раньше в школе пахло холодными беляшами и мокрыми куртками. Возможно, там и сейчас так пахнет, не знаю. Я больше в школе не работаю. Да и тогда, когда работала, задержалась не особенно долго, поскольку пересмотрела приоритеты и задумалась над профессией дворника.

Задуматься-то задумалась…

— У дворника, - сказал мне один тип не без иронии, - должна быть бляха.

— Не бляха, а метла.

— Само собой. Но бляха должна быть обязательно. Это их профессиональный знак отличия.

Вот откуда он, спрашивается, это взял? Эту дикую бляху? Либо спутал дворника с почтальоном прежней формации?

А листья над дорогой, которыми играет ветер? Падшая листва, желтые фонари? А Гемениды? Это все не просто доступно, если ты дворник, это, считай, часть профессии, а следовательно, часть твоей жизни…

Я решила поступить в дворники 7 сентября – иначе говоря, ровно через семь дней после того, как начала работать в школе учителем. На перемене, когда я вычитывала расписание, меня сбил с ног дюжий подросток, и я упала на пол в вестибюле. Я упала, а никто ничего не заметил. Отряд не заметил потери бойца, и правильно, между нами говоря, сделал. Потому что, рухнув на пол, я получила не только разбитое колено.

— А что еще? – гадким голосом спросил меня тот тип, который болтал про дворницкую бляху. – Наверное, к разбитому колену ты получила разбитое корыто?

Я и раньше знала, что есть люди, для которых остроумие – тяжкий долг. Они шутят, как будто камни таскают: тяжело, а надо. И вот я сухо ответила, что нет, не корыто. Я услыхала голос, который повелел мне бежать из школы прочь, куда глаза глядят. По возможности, не дожидаясь конца рабочего дня. Покинуть школу, а затем поступить в дворники.

— Голос? – заинтересовался мой собеседник.

— Представь себе. Высокий и чистый голос, как у Галки Кривцовой.

Кривцова была когда-то нашей одноклассницей и обладала именно таким голосом, как я описала.

— Хо-хо-хо, - заржал мой дружок. – А этот голос (извини, конечно) не спел тебе песню «Ты уходишь, как поезд, я одна на перроне»?

— Нет, - сказала я сдержанно. – Ничего такого не было.

— Удивительно. Это ведь как раз из Галининого репертуара.

— Мало ли, - уклонилась я. – Да и потом голос был не совсем Галкин. Я даже не уверена, что это был именно женский голос.

— Значит, мужской?

— Какая разница. Просто – красивый и чистый голос.

Теперь уж я пожалела, что проболталась про голос. Да и колено саднило под чулком – а больное колено и далекие голоса ну не вяжутся, вот как хотите. Или то, или это, не два горошка на ложку. Одно вытесняет другое, и вот мое колено вытеснилотаинственные звуки, прилетевшие неизвестно откуда (прилетевшие, быть может, из какой-нибудь долины, полной свежей мглой), - и красивые слова забылись, остался один только смысл. Да, смысл я уловила… 

На следующий день я постучалась в кабинет к директору школы и попросила отпустить меня восвояси.

— Куда же вы пойдете? – спросил директор, глядя на меня через очки с напылением.

— Во двор, - сказала я наугад. – А потом домой, наверное.

— Давайте сделаем так, - сказал, обдумав мой ответ, директор школы. – Вы попробуете на вашем колене бальзам Маркони, а потом уж примете решение.

— Дело не в колене.

— Я все понимаю, - мягко сказал директор школы. – Но и вы поймите тоже. Этот бальзам, конечно, не чудодейственная живая вода, но исключительно эффективен. Исключительно.

Тут он взял меня за руку и пристально посмотрел мне в лицо затемненными стеклами.

Я вяло кивнула. Теперь у меня заболели оба колена (спасибо, не семь колен, как, вероятно, пошутил бы мой приятель); затем встала и направилась к дверям.

— А бальзам? – сказал мне вслед директор школы. Он говорил укоризненно, и я остановилась. После чего он вручил мне баночку из темного стекла и посоветовал сегодня же исполнить все, что указано в инструкции. Однако инструкции не предложил.

С отуманенной головой я покинула кабинет директора. И немедленно натолкнулась на краснолицую учительницу, имя и отчество которой я еще не знала, а вот псевдоним или прозвище до меня дошло: учительницу звали ласково – Киса.

— Бальзам? – сказала она, не здороваясь. – Ну, поздравляю вас.

— С чем?

— Боевое крещение, так сказать. У Владимира Алексеевича этот бальзам на все случаи жизни. Работала тут одна – он ее от ложной беременности вылечил.

— Какие проблемы, - заметила я рассеянно, - если беременность ложная? Сама пройдет.

Киса засмеялась густым смехом, а я спросила:

— А что, это правда хороший бальзам?

— Не знаю, - пожала могучими плечами моя коллега. – Может, и хороший. 

— А другие? Пробовали?

— Вряд ли. Это же подарок, знак внимания. А дареному коню…

— Ясно.

Листья над дорогой, а по дороге идет желтая лошадь, которая ушла с рисунка Гели Аркановой. Под лошадью надпись: Ирка курит. Какая Ирка? Почему вдруг «курит»? по-моему в моем пятом классе никто не курил… Да и не было у нас никого по имени Ирка… Возможно, подружка из двора? Или (тоже возможно) эта Ирка – плод мечты, воображения?

На перемене я уединилась в комнату под лестницей на первом этаже, где можно было покурить. Покурила и получила выговор от преподавателя по физкультуре Склизова.

— Хочешь форму потерять? – прямо спросил он меня.

Я призадумалась, а потом говорю:

— Да зачем мне эта форма? Она у меня не востребована.

Склизов ответил словами какой-то песни: мол, жизнь кончается не завтра.

А я подумала: завтра, не завтра. Кто знает-то, в самом деле. Вот еще раз какой-то урод собьет меня с ног в вестибюле, затем – еще раз, - какая уж тут форма…

— Ты на меня погляди, - пригласил Склизов и встал с табуретки, на которой сидел, когда курил.

Я осмотрела физкультурника. Тяжелый, в обвисшем спортивном костюме человек, с нечистым лицом и дыханием.

— Лук любите? – сказала я наугад.

Он ответил загадочно:

— Из гигиенических целей.

Потом ткнул сигаретой в железную банку и полез за второй.

— Не потеряйте форму, - сказала я, улыбаясь.

А он внезапно рассердился и высказался следующим образом.

— Вам, молодежи, на все насрать. Скафандры, а не кожа.

— Я по-вашему молодежь?

— Если не хуже…

… В то время как дворник идет дорогой своей мечты. У него развеваются волосы (а среди дворников немало длинноволосых людей с красивыми синими глазами, ибо дворникам нередко приходится смотреть на то, как в пламени костра исчезает мусор, превращаясь в дым небесный), и вот он идет себе по пустынной улице, будто по дороге, которая может быть есть (из песни)…

Я почти сразу заметила: в школе особое место занимают подоконники. Они придают учебному заведению исключительный статус. Подобно эмблеме или иному символу государственности. Подоконники ревниво и любовно оберегаются от внешнего вмешательства. Если ученик сдуру сел на подоконник, он автоматически становится вне закона, как враг государства в одном фильме.

Подоконник не для сидения, подоконник не для сидения…

Что-то вроде клятвы, ей-богу. Какой-то древний завет.

— Ринат.

— Чего.

— А как ты думаешь?

— Я вообще там не был.

— Где ты, интересно знать, не был?

— В столовкеВахоня хлебом кидался и суп налил.

— Посмотри на себя. Ты сидишь на подоконнике, как журавль! С ногами.

(Клянусь, я ВИДЕЛА и СЛЫШАЛА это собственными ушами. В смысле – глазами и ушами… Видела педагога-стажистку Нину Андреевну Крутилину, про которую говорили, что у нее крепкая хватка. Думаю, так оно и было. Хватка, как у бультерьера… Крепкая хватка и яркая, образная речь. А на подоконнике сидел мальчик по имени Ринат Гилимшин. Как журавль, с ногами…). 

… тогда как дворник имеет возможность заговаривать облака… Я лично слышала однажды, как дворник в нашем дворе, немолодой человек с жизненным опытом за плечами, водил метлой, приговаривая: летим не пиздим… летим не пиздим… Думаю, он заговаривал облака, уверена.

Мой знакомый мне сказал:

— Ты определись. То тебе нравится в школе, то не нравится. А в школу, если ты забыла, идут не за конфетами и пряниками.

— Помню.

— Не за петушком на палочке.

— Да помню я.

— В школу идут за знаниями. Причем и ученики, и учителя. А ты, не успела прийти, тут же и схлыздила.

— Посмотрела бы я на тебя…

— Глупости. На меня ты в этой ситуации никак посмотреть не можешь. Ты прекрасно знаешь, что еще на нашем выпускном я ПОКЛЯЛСЯ никогда не переступать порога школы.

— Ты говорил о 71 школе. А я работаю в школе 64.

— Я говорил о любой школе, и на это имелись вполне определенные причины. Ты не забыла, надеюсь, каким гонениям меня подвергли из-за того, что я написал в сочинении о школе. Ты помнишь?!

— Да помню я, тоже мне новости…

— Я написал: наша школа – красивое и крепкое, как тюрьма, здание. Какую истерику они закатили! В то время как я высказался комплиментарно.

— Ты высказался элементарно. Примитивно, по сути дела.

Мой дружок возразил:

— Завидуешь – так и скажи. Не имеешь моего бойкого пера…

Время между тем шло, закончилась первая четверть, наступила вторая; контрольные работы, диктанты, дежурство по школе, встреча с сотрудником детской комнаты милиции в присутствии мамы Рината Гилимшина, который повадился ночевать в подвале вместо того, чтобы идти под родительский кров.

— Ну вот что ты там делаешь? Что он там делает? – допытывалась мать, с отвращением глядя на Рината.

— Уроки, - подумав, отвечал сын.

Таким образом – незаметно и неслышно – на город опустились зимние сумерки, на снегу зажглись серебристые искры, а деревья – уж извините – накрылись белым покрывалом.

— Заметь, - сказала я своему приятелю – Деревья накрылись белым покрывалом.

Тот, бедняга, вытаращил глаза.

— Белым покрывалом, - повторила я с удовольствием. – На соснах и елях огромные белоснежные шапки. Красиво, как в диктанте, - заключила я безо всякого злорадства.

А что? Люблю природу в зимнем уборе. Хороша зима! (извините, извините).