Александр Леонтьев

Три рассказа. Миниатюры

1.

ПЕРВЫЙ РАССКАЗ

Первый рассказ я написала в конце декабря. Да, это был декабрь. В тот год зима была теплая, серая, туманная, и мы снимали квартиру с Ленкой Минкус возле парка Шевченко.
Помню, однажды вечером мне почему-то привиделся снег. Мне представилось поле, огромное поле, покрытое снегом, и маленькая фигурка женщины, которая везла на санках ребенка. Будто это была моя бабушка, и это была я.
Еще мне вспомнилось детство, как я гуляла там у них, совсем одна, на хуторе, помню собаку, и влажные стволы акаций осенью, высоченных разлапистых деревьев, а может, они мне казались такими, ведь я была совсем маленькой. Помню, как я поднимала с сырой земли стручки, разрывала их и сдирала зубами терпкое желе, от чего аж оскомина сводила скулы, помню, как подходила к ограде огорода и смотрела на дымящееся в тумане поле.
Да, тогда в первом рассказе я это все описала, и еще я описала, как мы лазили по подвалам с мальчишками на микрорайоне, и как они делали себе мечи и пики, после того как посмотрели фильм «Гладиатор».
Еще я описала, как мы жили тогда с Ленкой в этой хибаре возле парка, как мы там варили кухнар, курили длинные папиросы «Сальве», забивая их планом, слушали рэп, и я писала стихи, а она приводила туда парней, и они надо мной смеялись, потому что я была совершенно невинная, и меня пугали эти грубые парни, а по дороге в институт мне всегда хотелось выброситься из такси; и еще я описала, как однажды скандалили родители на новый год, мама тогда была еще беременна братом, а отец пинал ее, и она кричала.
Я помню, как падали и разбивались с легким звоном, как лопались елочные игрушки, как остро пахло хвоей в жарко натопленной комнате. Да, это все там было в этом рассказе …
Я написала рассказ за один вечер, а потом только правила, и я чувствовала, что энергия плескалась во мне, я даже стала лучше видеть тогда, видела даже морщинки на лицах людей и целую неделю ходила без очков.
Рассказ почему-то вышел о смерти отца, хотя он был очень весел тогда, в ту бесснежную зиму. А потом я рассказ сожгла и уже больше никогда не писала об этом.


2.

ДЕНЬ СОЛНЦА

Кричат, в нашем общежитии часто кричат, кричат так, – что становится больно на сердце. От этого крика кровь стынет в жилах, и в мозгах наступает мгновенный вакуум. Этот крик заставляет притихнуть даже собак в соседних частных домах, заставляет прятаться котов в свои тихие уголочки. От этого крика  многие девчонки выскакивают из своих комнат и простоволосые бегают по гулким коридорам с возбужденными лицами и расширенными от ужаса глазами.
Сегодня воскресенье, день солнца, Sunday, Sonntag, – все разъехались по домам, я один.
Ночь, только поблескивают фонари за окном, да серебрятся линии дождя на стекле.
Вчера я попросил у друга лимонку, он припрятал ее на военных сборах. Лимонка тяжелая, ребристая, покрытая убойным барельефом выпуклых огневых эллипсоидов. Рукоятка ее холодна, а чека ярко блестит в темноте.
Конец мая. Весна в этом году выдалась ранняя, в марте мы ходили на пляж, а в апреле уже купались, но в мае похолодало, пошли дожди. Да, в мае пошли дожди, и оттого все испортилось, перепуталось, все пошло кувырком. Почти одновременно зацвела сирень, акация, и распустились каштаны; по ночам в комнату сладостными волнами стал наплывать дурманящий горячечный дух, а тут еще ее крик – от этого можно сойти с ума.
Недавно мне сказали, что это она ходит к нему. Я ее понимаю, я понимаю, но почему именно к нему, неужели с ним так хорошо? И почему она так кричит, что он там с ней делает? Все это продолжается уже две недели. И я все это время терплю. Почему я не пойду, и не набью ему рожу, почему я не подожгу его дверь, не убью его? Когда я говорю с ней, когда я катаюсь в истерике по полу, когда я рыдаю, она просто молчит и ничего не говорит, только смотрит сквозь меня ясными пустыми глазами счастливой суки. Мне все равно, пусть уходит. Но только пусть объяснит почему?! А она молчит. Ведь он же урод: маленький высохший арабский гоблин с желтым лицом, красным шарфиком на шее, с этим своим «агля-агля-агля», которое он всегда роняет со своего кисло-молочного языка, когда мысленно облизывает новую грудастую блондиночку у входа в универ, сидя там на корточках со своими приятелями-берберами… почему она к нему ходит, почему?!
Приоткрыл окно. Ветер колышет белую прозрачную занавеску. Слышится легкий шелест дождя. Вновь кричит!
Перегнулся через подоконник, его комната как раз под моей…
Воскресенье, день солнца. Я родился в воскресенье вечером, шел дождь. Наверное, я счастливый, наверное, я счастливый, вот только никак не решусь, никак не разберусь, что же мне делать, что же мне делать. Душа никак не может принять оболочку. Почему так, не знаю. И почему она постоянно мне говорит: «Я тебя принимаю любого, я тебя принимаю любого…».
Попробуй тут разберись. Боже, как хочется вновь стать свободным, – просто быть, быть, быть! Вот кричит! Неужели я так и дальше буду терпеть и потом всю жизнь, всю жизнь этот крик будет разрывать в ночи мое сердце?


3.

INDIAN SUMMER

Кто сказал, что пишется, когда плохо, или когда прочитаешь что-нибудь такое, – отчего дух захватывает и тянет, неудержимо тянет писать, или когда прочитаешь воистину что-нибудь пошлое, темное, гадкое и хочется перечеркнуть все это своим словом. Кто сказал, что пишется, когда плохо?
Кто сказал, что Indian Summer прошло у нас еще в сентябре. Нет, все не так, и пишется иногда, когда на душе легко, покойно и хорошо. И лето у нас еще будет, еще будет, еще придет лето. И не то, – жаркое, жгучее, воинственное, а нежное мягкое, летящее в серебристых нитях легкой паутины, рассыпающее алмазные капли росы на буро-желтую падшую листву. Еще все будет, еще все придет.
Иду вдоль берега. Летит, летит паутина, окутывая серебристыми нитями, деревья, стоят не шелохнувшись. Медленно, величаво течет река. Темная, застывшая, будто расплавленное стекло, бежит вода, струится, рябит кое-где на плесах, бежит дальше на юг к морю, моему любимому морю, моя любимая река.
На том берегу под багряно-желтыми кронами сидит на корточках мужик, сидит, курит; иногда привстает, чтобы проверить, хорошо ли натянута леска. Затем вновь опускается на корточки, щурится, полуденное солнце светит ему прямо в глаза. Длинные, размытые янтарные тени деревьев плещутся в реке, чуть наклонятся ивы, кое-где вспорхнет птица, или вдруг пролетит бабочка, бабочка в конце октября.
Синева неба ясная, спокойная. Легкий, едва осязаемый ветерок приносит из садов неуловимый запах пахоты, и настоянных на солнце осенних плодов.
Завтра, через час, через мгновенье будет другое, будет что-то новое, но тоже вечное и прекрасное. Жаль, только тебя в этом уже не будет. А хочется остаться здесь, хочется остаться навсегда в этом сиянии, в этом сверкающем спокойствии, в этом томительном неизбывном восторге.
Кто сказал, что пишется, когда плохо… Кто сказал, что рай нам уготован где-то в другом, божественно-прекрасном месте, где-то в другом сказочно-волшебном мире, но не на Земле. Так ли это?!
Вечная борьба, вечная подтасовка, и вечная ложь!
А солнце светит, светит для всех …и мир поет, поет красками, цветами, поет запахами. Нужно остановиться. Нужно успокоиться, сбросить скорлупу, освободиться от брони страха, и принять рвущейся в тебя свет, принять – и отдать…
Остановиться, успокоиться и принять. И тогда захочется вновь писать, вновь творить, вновь поддерживать в себе горение божественного огня. И тогда уже не будет несчастья, не будет чистилища, не будет ада, не будет тупой, бессмысленной боли для тебя.

К списку номеров журнала «ЛИКБЕЗ» | К содержанию номера