Стойкость и свет. Стихотворения

 

Поэт, переводчик, литературовед, сценарист. Окончил аспирантуру Литинститута. Кандидат филологических наук. В 1996 г. защитил первую в России диссертацию, посвященную поэзии Бродского. Автор комментариев к «Сочинениям Иосифа Бродского» (1996–2007). Автор книг стихотворений «Палимпсест» (Москва, 2001); «Всё всерьёз» (Владивосток, 2011). Переводчик Микеланджело, Шекспира, Чеслава Милоша, Томаса Венцловы, англоязычных стихов Иосифа Бродского. Автор сценариев фильмов о Марине Цветаевой, Михаиле Ломоносове, Александре Грибоедове, Владимире Варшавском, Гайто Газданове, цикла документальных фильмов «Прекрасный полк» – о судьбах женщин на фронтах войны. Лауреат премий журналов «Новый мир» (2006) и «Иностранная литература» (2013), итальянской премии «Lerici Pea Mosca» (2009). Член Российского ПЕН-клуба и Союза писателей Москвы.

 

*  *  *

 

– Сколь ни скопим обид,

ты – навек – благодать.

Без тебя мне не быть,

но с тобой мне – не стать

 

светлым, что без проблем

брёл по Божьим Садам…

– покидая Эдем,

молвил Еве Адам.

 

 

*  *  *

 

Однажды скажешь слово в простоте –

и коготок увяз. А после трепещи ты

как сможешь: со щитом, иль на щите.

Поэты беззащитны.

 

Не исходить на смех, и не срываться в крик.

За будущим не признавать старшинства.

Нам кажется, что мы утратили язык –

а может, просто мы его страшимся?

 

 

*  *  *

 

Тот страшный миг, когда познанья плод

мы надкусили пополам с тобой –

дух обессмертив, сделал смертной плоть.

Так женщина становится судьбой.

 

Тот, кто ни разу не любил – слепой,

сколь в сладком спорте ни достиг высот.

Лишь любящий становится собой,

дальнейшее – кому как повезёт.

 

А бедолагам – упустившим сдуру

шанс заповедный вровень с Богом встать –

постылой плотью согревать кровать.

Предав любовь – кропать литературу.

 

Две женщины: любимая и мать –

даруют жизнь. Чтоб после убивать.

 

 

*  *  *

 

Прискучили костыли –

заёмные мысли, слова.

Художники – кустари,

да прёт напролом братва.

 

Когда сочиняешь стих –

мешает чужая кладь.

Душа на своих двоих

пытается ковылять.

 

 

*  *  *

 

Записным зубоскалам –

в кайф под властью. Любой.

Что же, дело за малым:

оставаться собой.

 

Вздох в груди не удержишь.

Женщину не вернёшь.

Распрощайся с надеждой.

Не цепляйся за ложь.

 

Пой на автопилоте.

Выживай за гроши.

Умирание плоти.

Воскрешенье души.

 

 

*  *  *

 

Была огромной, неуклюжей,

мучительной себе самой.

То жаром тешилась, то стужей.

Пленялась предстоящей тьмой.

 

Амёбой всё в себя вбирала.

Как печка – требовала дров.

Ей вечно было мало, мало

людских и Божеских даров.

 

То донором, а то вампиром

была, рвалась сгореть дотла.

Страшилась покрываться жиром.

Любви ждала.

 

Потом она окаменела –

но всё же как-то не всерьёз –

и предсказуемое тело

пошло вразнос.

 

Теперь они, похоже, квиты:

взгляд на себя со стороны

тем и спасает, что обиды

туда прокрасться не вольны,

 

где – ни о чём не вопрошая,

смиренно пёрышком шурша –

живёт прозрачная чужая

бесплотная как свет душа.

 

 

*  *  *

 

Считая близость формой западни,

а не любви – ты честно преуспела.

Теперь, отсчёт, идущий не на дни,

а на часы – лишён ловушки тела.

 

Поймёшь ли, что я так тебя любил,

сходя с ума в благоговейном бунте,

как вряд ли хоть ещё один дебил

способен будет.

 

 

*  *  *

 

То заводишься с пол-оборота,

то спасаешься в системный сбой.

Нелюбовь – как скверная погода

в городе, придуманном тобой.

 

Знаешь, мне, доверчивому психу,

не страшащемуся, что смешон,

жаль тебя – гордячку и трусиху,

не посмевшую сломать шаблон.

 

 

*  *  *

 

Воли, сжатой в кулак,

всё одно не достанет, чтоб вынести.

Убивай, коли так.

Креативные комплексы вымести.

 

Тяга всех Галатей –

Пигмальона загнать ниже плинтуса.

В мире взрослых людей

обижаться на правду не принято.

 

 

*  *  *

 

Похоже, я останусь непрощён

за честность, что жестокости страшней.

Ворочать камни – проще, чем плющом

наверх карабкаться в миру камней.

 

Любовь – не наслаждение, а Свет.

Никто не виноват, что он угас.

Не хочешь врать – а сил на правду нет.

Вот и глумишься напоказ.

 

Не бойся – с жизнью счёты не сведу

(отчаяться, должно быть, староват).

По мне – так слаще сгинуть на свету,

чем полусумрак согревать.

 

 

*  *  *

 

Зарифмованной ахинее

не осилить обставшую тьму.

Жить становится всё холоднее

и, похоже, уже ни к чему.

 

Смысл сменился разгадками шифра,

откровенность – точением ляс.

Слово вымерло. Юркая цифра

упразднила поэтов как класс.

 

Словно яд, убивает и лечит

отболевшее имя твоё.

Умирать от любви всё же легше,

чем прожить без неё.

 

 

*  *  *

 

«Odi et amo» – чеканит латынь.

Твой креатив пошикарней:

плюнуть в протянутую ладонь –

круче, чем потчевать камнем.

 

Это не треск парашютной стропы –

честная весть о свободе.

Просто будь счастлива. Переступи…

“Amo” – сильнее, чем “odi”.

 

 

*  *  *

 

                    Не знаю, как там с Гончаровой,

                    но сигарета – мой Дантес…

                                                                    И.Б.

 

Зазор, нас разделяющий, столь тонок –

но нет брони надёжней пустоты.

Бьюсь об заклад, что мой финальный томик

навряд ли полистать решишься ты.

 

Пусть издали, но жизнь тобой согрета –

я простодушно верил в эту ложь.

У Бродского в Дантесах – сигарета,

ну а меня, не целясь, ты пришьёшь.

 

 

*  *  *

 

Ввысь восходят, иль сбегают вниз,

для ступеней стёртых – боль и тяжесть.

Я почти старик, а ты всё та же.

Бесполезно заклинать: вернись.

 

Лестницей к Иакову во сне

нисходили Ангелы из Рая.

А меня преследует иная –

на которой ты явилась мне.

 

То ли в нарушение традиций,

то ли испытать их прочность что б –

ты меня, похоже, вгонишь в гроб…

Но стремление освободиться

 

бестолку: усни или умри –

ты уже, дружок, со мной навечно.

Вытатуирована на веках

изнутри.

 

 

*  *  *

(На мотив Есенина и Кибирова)

 

Шуламифь ты моя, Шуламифь!

Потому что арап я в натуре –

вновь маячу в твоей амбразуре…

Так хоть выстрелом осчастливь!

Звери не поддаются дрессуре,

оттого и любовь – вкось и вкривь…

Шуламифь ты моя, Шуламифь!

 

Никита ты моя, Никита!

Кто меня заказал – я не в теме.

Но теперь я для мира потерян –

столь волшебна твоя нагота.

Грациозна подобно пантере

и – пуста…

Никита ты моя, Никита!

 

Гюльчатай ты моя, Гюльчатай!

До чего ж твои пальчики чутки:

хошь – для ханских покоев парчу тки,

хошь – мущщинку как книгу читай.

От избыточных глючит тайн,

но открыть твоё личико? Дудки!!!

 

Шуламифь! Никита! Гюльчатай!

 

 

*  *  *

 

Восхищенья и жути

увиденной сплав.

По хребту вместо ртути

кундалини прогнав,

 

зришь в реальности шаткой

хоть какой позитив:

если штык под лопаткой –

значит, всё ещё жив.

 

Продвигаешься следом

собственному письму

и становишься светом

непонятно кому.

 

 

*  *  *

 

Подвешен ёлочной стекляшкой

на нежной паутинке звука,

я жду – как поле перед вспашкой –

боль исцеляющего плуга.

 

Пусть будет так, как ты хотела.

Болезнь гуманнее леченья.

Серебряным дождём сквозь тело

проходит музыка забвенья.

 

 

ПОЖАР РИМА

 

Зарево над Вечным Римом

затушить – не хватит слёз.

И восходит к небу дымом

мудрость тех, кто жил всерьёз.

 

На дизайнерской постели,

в соцсетях являя прыть,

мы настолько отсырели,

что способны лишь чадить.

 

Римлянам вскрывает вены

новый искренний вандал.

Ходасевич это верно

некогда предугадал.

 

Если к слову не готово

заоконное кино –

значит, сказанное слово

ляжет в землю, как зерно.

 

Сколь бы мы ни измельчали,

сколь бы ни точили ляс –

а речённое в начале

Слово прорастало в нас.

 

Нынче вместо книжек – гаджет:

массам мысли не с руки.

И источник Света гасят

косной массой мотыльки.

 

 

*  *  *

 

Перетерпим рекламу – и снова война

заскрежещет ножом по стеклу.

Заэкранная шлюха навечно верна

одному кавалеру – баблу.

 

Элиот заблуждался: не взрыв, и не всхлип –

наведённый компьютерный сбой.

Кто из тех, кто сейчас к мониторам прилип,

исхитрится остаться собой?

 

Не гляди на экран, откажись от газет

и не верь сетевой ерунде.

Снова тролли диванные жмут на reset,

чтоб очнуться на Страшном Суде.

 

 

*  *  *

 

Папа нос уткнул в газету,

мама смотрит сериал.

Кот, оголодав, котлету

пережаренную скрал.

 

Светка погрузилась в гаджет:

противоположный пол

всё беспомощней и гаже…

Проще говоря – козёл.

 

Ну а я – пелёнок узник.

До меня им дела нет.

Сам себе сменю подгузник.

Приготовлю всем обед.

 

В чат зайду – и принца Светке

выужу из-за морей.

Раз все взрослые как детки –

повзрослею поскорей.

 

 

*  *  *

 

Бывший народ, распавшийся на чиновную знать

и электорат – до смерти не восприму.

Свобода – это когда больше не надо лгать,

в первую очередь – себе самому.

 

Пусть большинство заблуждается – ушлому меньшинству

больше навряд ли поверит даже слепой.

Этой зимы, похоже, не переживу.

Честная плата за право остаться собой.

 

 

*  *  *

 

– Отчего дела вкривь и вкось,

так что даже не до острот?

– Фейк, информационный вброс –

не Госдеп, так Кремль не соврёт.

 

– Слушай, ты это дело брось:

ведь планета который год,

налетев на земную ось,

вновь вращается наоборот.

 

Хрен с ней, с переменой полов!

Прорастает в дебрях голов

вездесущий вирус совка.

 

Нет спасенья от дураков:

отряхателей ветхих оков,

олигархов, царьков, братков,

демократов, их барчуков,

распоясавшихся щенков,

перекрасившихся совков,

хитрожопых временщиков,

глобалистов, большевиков…

 

Апокалипсис. А пока…

 

 

*  *  *

 

     Я не знаю, пред кем мне стоять на коленях

     За случайную жизнь, что до смерти продлится.

                                                            Геннадий Жуков

 

Быль станет быльём, упорхнёт в небылицу.

Мальчонка слова переврёт.

Случайная смерть, что до жизни продлится,

настигнет и нас в свой черёд.

 

В эпоху тотального автопилота

смешон пилотаж вольных крыл.

Наверное, времени нужно, чтоб кто-то

просодии верность хранил.

 

Не переорёшь, как ни силься истошно,

продвинутого блабабла.

Но благо не в том, что мы были – а в том, что

Гармония не умерла.