Евгения Баранова

Внутри себя. Стихотворения

***

 

Один уехал на Чукотку,
другой в израильской глуши
вгоняет теги-блоги-сводки
в репатриацию души.


Знакомый в Риме,
друг в Бангкоке
(но ждет билетов в Хошимин).
Как рыбу, глушат нас дороги,
не приводящие в один


из тех краев, где солнца муха
гуляет в чашке голубой…
Ползет История на брюхе,
переминая под собой.


Вожди сияют перламутром,
у подданных — стальная грудь.
Боюсь, боюсь однажды утром
на пражском кладбище уснуть.

***


Подержи меня за руку. — Пол трещит —
Поищи мне солдатиков или пчел.
В моем горле растет календарь-самшит
и рифмованно дышит в твое плечо.


Коктебельская морось, вино и плов,
пережитого лета слепой навар.
Подержи меня за руку.
Лишь любовь
сохраняет
авторские права.
Как наивно звучит!
Так лиане лжет
постаревший в радости кипарис.
Все проходит/в прошлом/ прошло /пройдет —
для чего торопить тишину кулис?


Так готовь же алтарь, заноси кинжал,
доставай ягненка из рукава.
Ты держал меня за руку! так держал!
Показалось даже, что я жива.

1913


Мне нравится глагол «выпрастывать».
Он жил во времени, когда
неделю шли из Химок в Астрахань
передовые поезда.
Скоромные сменялись постными.
Крестьяне выбирали квас.
— В Америке, ну право, Господи,
не то что, батенька, у нас.
— Ты глянь, Егорий, там искусники...
— Сережка, к гильдии гони...
— А Маркс, я говорю вам...
— Мусенька!
Как вы прелестны, мон ами!
— У Елисеева собрание...
— Париж несносен, entre nous.
И сумерки сгорали ранние,
почуяв, кажется, войну.
И, поддаваясь аллегориям,
грустил на столике Вольтер,
что все закончится историей
в четыре миллиона тел.

***


Адам уходил на службу к семи утра,
читал Кортасара,
с другом делился пловом.
А Ева любила сына. Ее дела
проистекали меж прачечной и столовой.


А Ева любила сына, любила и
сушила молочные зубы в смешной шкатулке.
Не важно, где они жили и чьи огни
не освещали улицу с переулком.
Не важно, чем они жили и сколько зим
сбивалось в снежинки снеговиком мохнатым.
Сразу — малина. Позже — инжир, жасмин.
Осенью — грузди, дождевики, маслята.


Красивая Ева. Долгий, добротный брак.
Красивый Адам собирает пластинки Брамса.
«Ты будешь хорошим, очень хорошим, так?»
И маленький Каин радостно улыбался.

Libertango


Мое кольцо ко мне вернулось.
У ивы кожица срослась.
Моя мучительная юность,
Моя решительная страсть.


Из бронзы профилем кошачьим —
на километры затаясь —
между чужим и настоящим
идет невидимая связь.


Идет — сквозь времени портьеры.
Идет — контроллеры круша.
Как неопознанная вера,
идет на цыпочках душа.


Как снег! как выдох осторожный!
как ждет охотника фазан!
Между живым и невозможным
Его глаза.
Мои глаза.

***


Не уповай на ближнего. Не спеши.
Внутренняя Монголия подождет.
Ближнему хватит бледной своей души.
Ладные души нынче наперечет.


Не доходи до сути, не щупай дна.
Перекрестился в омут — да не воскрес.
Омулем-рыбкой пляшет твоя струна
в солнечном масле, выжатом из чудес.


Ты себе лестница, 
лезвие да стекло,
редкий подарок, 
изморозь, 
ведьмин грех.
Ближний спокоен — ближнему повезло.
Не заслоняй пространства! Послушай всех.


Жадным камином совесть в тебе трещит:
Хватит ли дара? Хватит ли дару слов?
Не уповай на ближнего. Сам тащи
светлую упряжь невыносимых снов.

***


И вдруг я поняла, что не нужна.
Не нужен Даль, раз существует wiki.
Не нужен:
Пруст,
и хруст,
и крест зерна.
Не нужен вкус и запах ежевики.


Не знать необходимости во всем,
во всех, ко всем —
на паперти склонений.
Офелии не нужен водоем.
Чукотка не нуждается в оленях.


Молись,
лукавь,
сходи от суеты,
возглавь восстание — хотя бы для игрушек.
Мой славный, 
слабый,
кропотливый,
ты,
однажды ты не будешь больше нужен.

спокойнее


внутри себя спокойнее. там лес.
и попугая розовые перья
и поцелуй в 2007-м
(какая малость, а хотелось плакать).


внутри себя есть порт, аэропорт
и кукол приснопамятные кельи
и аромат смородины во рту
и туфельки, подернутые лаком.


внутри себя уютно, хорошо,
коробкой спичек управляет лоцман
и пахнет утро «Красною Москвой»
и снегопад, и санок торжество.


какая глупость — локоть ободрать.
идет бычок, качается, смеется.
идет, уходит, мало ли — вернется.
чего там только ни было
чего.

Свекла


Зачем это время выбрало нас?
Зачем это время, а, впрочем, снег
ложится на бочку с рисунком «Квас»,
на плотных детишек, на двор, на век.


И темные тени разят плотвой,
и жители спят, притаив пятак,
и повар с резиновой головой
трет красную свёклу (свеклу, буряк).


Свекольная кровь протекает сквозь.
Так страшно дышать, тяжело уснуть.
Зачем это время, в ботинке гвоздь,
отсутствие света, любви, минут.


Где дом с колокольцем? альпийский луг?
молочные реки? кисельный мир?
И жители спят, притаив испуг,
в сиреневых складках своих квартир.

И летят голоса


И летят голоса, что птицы с твоих карнизов.
Мир суров, как Суворов.
Как Пушкин на полотне.
Не печалься, котенок,
ты тоже не будешь издан,
потому что героев — не издают вдвойне.
Потому что герои — плывут и плывут наружу,
как вексель под жабрами скапливая века.
И если ты
- болен,
- жалок,
- смешон,
- не нужен,
то в этом есть скрытый смысл.
Наверняка.
Он спрятан на дереве, в море, под облаками.
Его стережет Горыныч, друзья, ОМОН.
Тебя наградят — не справками, так венками.
Тебя наградят — коронами из ворон.
И будешь ты свят.
Оэкранен самим Сизифом.
И будешь ты — рекламировать кофе. чай.
Когда ты уйдешь, 
тебя тоже испортят мифом.
Не думай. Не кайся. Не сплетничай. Не прощай.

***


Ни пагуба, ни олово объятий,
ни терпкая покорность осетра.
Любить тебя, как избранный из братьев
и как сестра.


Стрелять в тебя, откладывать на старость,
глядеть, галдеть,
предсказывать сюжет.
И понимать, что время не осталось
на чай —
скучать от воплощенных бед.


И родинка, и Родина двурогим
осенним месяцем присела на крыльцо.
Не надо только говорить о Боге,
поскольку у него твое лицо.

Живаго


Я знаю о боли больше, чем собиралась.
И если считать светилом луну-усталость,
то я понимаю, что значит стоять у цели,
ее ненавидя, точнее, ее бесценя.


Я знаю, что люди, как правило, переменны,
что жизнь составляет лишний поток Вселенной.
Никто не спасется (...делам его коемуждо) —
и в этом побольше искренности, чем в дружбе.
За прошлую зиму я застудила что-то.
По нежным посевам замерзшая шла пехота.
Взлетали, сбивали, плакали и горели —
музей преполнялся эскизами Церетели.


И каждая вера, лишь перед тем как сгинуть,
об острые взгляды больно колола спину.
И в темном окошке дымно свеча горела.
Я знаю о боли, я ее не хотела.

Ходасевичу


Где я? где я? где я? где я?
Кто из этих — точно я?
Диктофон, афиша, плеер,
Мила, Машенька, Илья?

 

Где та девочка-лисичка
(не боли, болиголов),
что вскрывала жизнь отмычкой
свежевыструганных слов,


четко мерила и знала,
где вершок, а где аршин?
Почему-то стало малым
то, что виделось большим.


Затерялось в панораме,
скрылось Чеховым в саду.
Где же Женя, та, что к маме
шла с пятеркой по труду?

Ромашки


Во мне живут ромашки. Белый лист
прозрачен, как движенья стрекозы,
которую Набоков-гимназист
все ловит крепдешиновым сачком.


Во мне живут ромашки. Их глаза
напоминают цветом мушмулу,
которую успеет облизать
дворняга-дождь шершавым языком.


Во мне живут ромашки (турмалин,
румыны, Ромул, Рим) и аромат
горячей горки собранной земли....
Не важно, что с собой не унесешь.


В моей душе так много (чур-чуть-чуть),
почти что жарко, вроде бы простор
для каждого, кто хочет заглянуть. 
Не потому ль, что ты в ней не живешь?

Не смотрись


Не смотрись в зеркальных карпов.
Не желай себе лисенка,
вкус крапивы, стук черешен,
солнце — море — каравай.


Потому что память — снится,
потому что память — пленка,
под которой остывает,
облетает голова.


Не играй с героем в шашки.
Не купи себе журнальчик.
Не кривляйся,
не ломайся,
спи спокойно, как Бальзак.


Вырастает даже репка,
папа, мама, одуванчик.
Вырастает даже кожа,
из которой шьют рюкзак.


Не смотрись в зеркальных карпов!
Не проспи. Не будь занудой.
Не приглядывайся чаще
к отражениям простым.


А иначе сам увидишь
полколоды, четверть чуда,
треть коробки, часть рисунка
и разбитые часы.

Бар «Инжир»


Убежище святых и пьяных
с кирпичной кладкою стены.
Мне одиноко, как Татьяне,
в Онегина забредшей сны.
(Девичник в обществе кальяна.
Смешно взлетают пузырьки.)
Я одинока, как Татьяна! —
незаживленный Арлекин.
Какая недолга, какая
игра божественных щедрот!
Лишь рифмы тонкие растают
и чудо чудное взойдет,
как я взнесусь пушистым пеплом,
коротким всполохом ружья...
Шаги по солнцу, бег по беглым —
худая, маленькая я.

Посвящение Крыму


Воспоминай меня, отрава,
насмешник, ухарь, птичий крик
(и нежный говор Донузлава,
и караимский запах книг).


Воспоминай меня, живую,
с корнями-пальцами волос,
в соленых капельках лазури
и в босоножках на износ.


Я — только дерево, я — слово,
произносимое в горах.
Какая разница с какого
мы переводимся как «прах».


Как порох-пламя. Мед-гречиха.
Как вой бездомных Аонид.
Креманка Крыма. Очень тихо.
И чувство Родины саднит.

 

К списку номеров журнала «ДАЛЬНИЙ ВОСТОК» | К содержанию номера