Так темнота спасительна для глаз. Стихотворения

* * *
Шел день шестой от сотворенья мира.
И шла корова с выменем пустым.
И ветер гнал листы деревьев мимо
по странным траекториям своим.
И, захлебнувшись ветром и травою
и голосом, плывущим из небес,
шел я один… и рядом ты со мною.
И за тобой усталый плелся бес.

И думал я, нам нет пути обратно –
и сгинь скорей, пустое волшебство!
Ушам моим не нужно ничего!..
Но тишина рассудку неприятна.
Так темнота спасительна для глаз
лишь поначалу, а потом им больно…
Я думал, для чего ты родилась
и почему ты этим недовольна?..

Шел год шестой, на убыль шла луна.
И ветер наши гнал стада на север.
И думал я, как ты теперь – одна,
растишь детей и сушишь козам клевер.
И думал я, что двое сыновей,
как вырастут, всё сделают иначе.
Но ты не плачь, ведь женщины не плачут,
тем более – божественных кровей.

…Один остался, да и он ушел.
И ангелом второй взлетел над миром.
Двадцатый год от сотворенья шел…
И жизнь прошла, гонима ветром – мимо.
И не посмел я утешать тебя
и что-то предпринять во имя Бога.
И только бес топтался у порога,
запретный плод в копытцах теребя.



МУМУ  

1.
Герасим пригожий парень,
глаза его с поволокой.
Его бы – да в баньке парить,
да ночью любить глубокой.
Но только Герасим служит,
у самого белого моря.
Он служит, и он не тужит,
лишь изредка бога молит
о солнце, о передышке
и чтобы зажили ноги.
Бог то подмигнет парнишке,
то лоб свой нахмурит строгий
с портретика, что у входа
висит в тяжеленной раме.
Еще, так как бог – природа,
Он вдруг промелькнет в экране.

2.
«Я бесстрашная, я муму,
почему, говорю, почему?..
Что ищу под твоей бескозыркою? –
Всё в глаза твои честные зыркаю.
Гули-гули по крышам мерзляво сидят,
гули-гули покушать чего-то хотят.
Ты раскрыл свою куртку, батон накрошил,
ты быть честным решил, быть всесильным решил.
И ленивые жирные птицы
подлетели и говорят:

уходи от него муму
там река уходи муму
там вон камень лежит
у воды
уходи
муму».

3.
А муму-горемыка Герасима любит:
он покормит ее, он ее приголубит.
Двинет, если залает,
но она-то не лает.
Только ласково взвизгнет и ногу лизнет.

4.
Муму посмотрела на небо –
глазастая умная тварь.
Муму услышала ангелов –
ушастое нежное созданье.

5.
А в синем небе всё ангелы пляшут  – да от тоски;
им бы на землю к бабам поближе, но не моги;
они танцуют, они ликуют и голосят;
они болеют, их комиссовывают в ад.

6.
«Разве это ангелы?» – решила  муму
и пошла за Герасимом, рада:
«Скажи, а ведь ты – никому, никому,
кроме меня, правда?»
«Никто не увидел бы», - думал он,
сжимая веревку крепче.
Туман твердел, хоть его кайлом,
когда подходили к речке.

7.
Стоит он бритый, стоит разбитый на КПП,
а сверху смотрит с тоскою сытою ВВП:
«Эй ты, Герасим, на что сдалась-то тебе муму?
Давай-ка, братец, на дно речное и – никому».

8.
«Вода покрывалась льдом,
вода уходила на зиму.
И где ты теперь, мой дом,
Европа моя и Азия?

Я женщина всех эпох –
испанский на мне сапог,
зеленый на мне берет,
и черный есть пистолет.
Я руки твои сожму,
Не будет голос дрожать:
утопишь свою муму –
кто станет тебе рожать?

Дрожит под водой звезда;
дрожат в ночи города
от холода и стыда;

дрожит под звездой вода,
и ночь дрожит в городах,
и стыд дрожит в холода,
и я дрожу ото льда».



* * *
ты у меня одна
партия и страна

мне уже двадцать два
я еще нет никто
есть Питер и есть Москва
и остальное ничто –
тула тундра тува
самара сахара – стоп…
мне уже двадцать два
а завтра – гляди ж – потоп?
завтра – гляди ж – навек
позамкнет провода
и тишиною рек
оплывут города
сколько там будет вас
в Питере и в Москве?
сколько здесь будет нас
в самарасахаратуве?
много там будет вас
мало здесь будет нас
я допиваю квас
это вам не москва-с



* * *
Пьют от радости, пьют от горя
И от нечего делать пьют.
Пьют до опухоли в горле –
И по морде друг друга бьют.

Допивают и пьют по новой,
И за новой бегут – и пьют.
Пьют за этого, за другого –
И по морде друг друга бьют.

Пейте ж пиво и ешьте мясо! –
Все сегодня едят и пьют.

Пополняйся, страны моей касса!
По мордасам им, по мордасам!
По больничному им матрасу!
В поднебесный их пункт-приют!


* * *
Этот день стыл и слеп,
и трещит подо мной
замороженный снег,
синеватый, тугой.

Вспоминаю про хлеб
и стакан молока.
День остыл и ослеп.
Но ведь это – пока?

Этот день словно сто
дней и столько ж еще.
Под тарелочкой – стол.
Ключ в двери моей – щелк.

И не видно, что день
и остыл, и ослеп.
Под тарелочкой – стол.
На тарелочке – хлеб.