Невидимая встреча. Стихотворения

Родилась и живёт в Москве. Поэт и переводчик. По образованию - филолог-испанист. Автор четырёх поэтических сборников. Опубликовала несколько книжек детских стихов под псевдонимом Акулина Караулова. Стихи печатались в журналах "Новый мир", "Дружба народов", "Нева", "Огонёк"и др.; переведены на английский, испанский, итальянский и румынский языки.

ДУША

Всё-то славила и пела,
А потом – как не была:
То ли тучкой отлетела,
То ли льдинкой уплыла,

То ли в очереди длинной
Скрыта чьей-нибудь спиной,
То ли в Книге Голубиной
Стала буковкой одной.

НАДЕЖДА

Так бывает. Так было и прежде.
Утопающим снится причал.
Пушкин спрашивал: – Есть ли надежда?
– Мы надеемся, – Даль отвечал.

Голодающий спит с караваем.
Замерзающий – в круге тепла.
Мы надеемся. Мы – уповаем.
Неужели так плохи дела?

ПЕРЕД СНЕГОПАДОМ

К снегопаду все звери уснули:
мягко в лапы уткнули носы,
волк – под ёлкою, кошка – на стуле,
только тикают года часы.

Скоро белая дымка обхватит
тишиною в четыре руки,
только вечность на саночках катит
кочергой шевелит угольки.

Мы-то свыклись: уснуть ведь не ново,
раствориться в назначенный час.
Только детство уйти не готово – 
Каково ему будет без нас?

СУМЕРКИ

I

Покойники лиричнее живых.
Не понапрасну им поет кузнечик.
И месяц свой очерчивает венчик
порой для них, подчас для них одних.

Им хорошо. Не надо им мешать.
Добыча их не манит и не греет.
Им некуда, им незачем бежать
и сладко наблюдать, как вечереет.

II

А. Б.

Мой друг покойный сумерки любил –
медлительное умаленье света,
невидимое таянье белил,
щемящее – да, именно, вот это.

Он наслаждался затиханьем птиц,
покуда солнце уходило в нети.
– Вот так и жить, как, помнишь, мальчик-принц,
переставляя стульчик по планете!

Чтоб видеть вновь, как хохлятся сперва
вороны в парке, овладев насестом,
а после, обступая, тишина
овладевает временем и местом.

Да если снег вдобавок повалил,
как над покоем Рождества ль, погоста ль…
Мой друг покойный сумерки любил.
Надеюсь, у него теперь их вдосталь.

* * *

Говорят, что нам напоследок
всё покажут, и этот вид –
невозможен, прекрасен, редок,
исключительно всё вместит.
Мир сожмется до малой точки,
ни подробности не поправ.
Здесь любовь – лишь мужской сорочки
закатавшийся вверх рукав.
Детство – белые мухи лени.
Юность – яблоко на лыжне.
Малороссия – только тени
На беленой сухой стене.

* * *

Отравлена собака-поводырь.
Какой-то скот в обличье человечьем
стрихнином заминировал пустырь:
- Не ликвиднём сучар, так изувечим!

Её хозяин – старый человек –
лишь тени видел в обступившем мраке,
и, доживая свой нелёгкий век,
всё брел за тенью старенькой собаки.

Она его успела довести 
до самой двери, как всегда бывало,
прихожую ползком переползти
и к унитазу. А потом упала.

Затем скреблась, как раненый волчок,
и он не видел, что глаза мутнели,
и для чего-то лезла на толчок –
неясно, для какой конкретно цели.

Она о ванну билась головой –
он удивлялся небывалой силе –
звонил ветеринарам, сам не свой,
и обещал всё то, что запросили.

Сухой язык в ладони ощущал,
и сердце где-то там, в шерсти, подмышкой.
Потом ягненок будто закричал:
он слышал, как их резали, мальчишкой.

А после – бульк! – как бы в один присест
на посошок сглотнули на дорогу…
Ветеринар за зряшный свой приезд
Чего-то взял, но, кажется, немного…

Он рассказал раз тридцать, что да как,
кассирше в лавке и всегда сморкался.
Он только отравителя собак
не мог представить. Да и не старался.

Он всякий раз заканчивал рассказ
и разводил руками неумело:
– Зачем она тогда – на унитаз?
Ведь я не понял, что она хотела!..

* * *

Кричали «рынок» - начался базар.
Кричали «право» - началось бесправье.
Кричали «воля» - ряд тюремных нар.
Кричали «слава» - на тебе бесславье!
Кричать не надо?
Вывод слишком прост,
как, впрочем, всё на этом белом свете.
Кричали «жизнь» - а выпало – погост.
Кричали те,
а получили – эти.

БАУМАН

А Бауман был безумно молодым
в своем пальто поношенном и длинном.
Как плакали, когда прощались с ним!
Он был красив. К тому же был блондином.

Он хрупок был. Немного горбонос.
(Из немцев, говорят, не из евреев).
И были камни мокрыми от слез,
и опадали флаги, к небу взреяв.

Должно быть, он мечтал примерно так:
«Не будет злобы против иноземцев.
Не будет даже брошенных собак».
(Я повторяю, Бауман был из немцев).

Был изувечен города уют.
Распространялась ненависть микробом.
Не как теперь, когда кого убьют,
а сорок тысяч шли тогда за гробом.

Вставал рассвет иcсизо-голубой.
Сквозил по спинам холод позвоночный.
Какая дикость, если бьют трубой!
Какой? Водопроводной? Водосточной?

А градусник катился вниз, к нулю.
И шли колонны траурных процессий.
Он был романтик. Я его люблю.
Он мог дожить до сталинских репрессий.

СРЕТЕНЬЕ

День протерт лазурным полотенцем,
полосатым – из теней и света.
Нынче встреча старца со младенцем –
Ветхого и Нового Завета.

Потому-то это день особый,
и среди еще звенящей стыни
отчеркнул просевшие сугробы
жирный карандаш слюнённой сини.

С корабля, с невидимого трапа,
с облака, отплывшего в иное,
в этот день на свет явился папа –
двадцать лет, как нет его со мною.

Блещут иглы елок на могиле.
Веют ветры из Замоскворечья.
Двадцать лет, как мы не говорили,
Сретенье – невидимая встреча.