Инна Иохвидович

Рассказы

Долгожданная встреча

 

Она своим глазам не верила, что сидит в стенах этой кухни, зная, что из окна её виден старый каштан, цветущий нынче, чьи белые «свечи» будто освещали подступавшие ранние сумерки. И всё это было столь знакомым и родным, что хотелось, то ли плакать, то ли смеяться,  то ли выбежать на улицу и обнимать, и расцеловывать  всех встречных прохожих, своих земляков, не виденных почти двадцать лет…

— Я в Харькове! На Анькиной кухне! Наверное, это и есть ощущение, или предощущение счастья! — сказала она себе. И внезапно успокоилась.

Вернулась и подруга, с телефоном, за которым отлучалась

— Знаешь, — вдруг сказала она, — я там, в Израиле, всех наших, русских, прошу называть меня Люськой, Людкой, как им захочется.

— А как ты им объясняешь это? — засмеялась подруга.

— Просто, говорю, что у нас в Харькове это принято, так, с ласково-пренебрежительными суффиксами называть друг друга. Говорю, что харьковская культура анти-пафосна.

И вновь погрузились они с Анькой в воспоминания, то и дело, перебивая друг друга. Никто им не мешал, и помешать не мог. Андрей, Анькин муж был на рыбалке. Дочери подруги жили отдельно со своими семьями.

Люська уехала из Харькова  в Израиль в первой половине девяностых. Ей, одинокой сорокапятилетней женщине, места в новом украинском государстве не нашлось. И не только ей, но и многим филологам-русистам. Работы не было, никакой. Даже и тяжёлой, физической. Даже на уборку после евроремонта  новоявленные богачи её не брали. Предпочитая молоденьких и крепких. Когда какой-нибудь нувориш смотрел на её маленькие руки с тонкими, почти детскими  запястьями, то отказ следовал немедля…

Вот и пришлось ей уехать.

Аньке с мужем и двумя подраставшими дочерьми с продажей жилплощади её покойной матери, удалось кое-как  п е р е ж и т ь  самые тяжкие времена. Тогда же часто вспоминала Люська любимого Екклезиаста, «Вдвоём лучше, чем одному... Ведь если упадут, друг друга поднимут, но если одинокий упадёт, нет другого, чтобы поднять его. Да и если лежат двое — тепло им; одному же как согреться?» И думала о том, что не надо было ждать большой любви, а выходить замуж за нормального, обычного человека. Что «принцев» и в природе не существовало, только в сказках.

В Израиле тоже, поначалу особенно, пришлось нелегко. Но здесь хоть подъезды мыть брали. Да и курсы изучения языка были бесплатными. Стала подрабатывать она в русскоязычных изданиях, в газетах. А позже и редактором газеты стала. К тому же подспорьем, и хорошим, стало её репетиторство. Детей русскоязычных репатриантов учила она русскому языку. Очень многие из переехавших, поняли, что именно русский язык был тонкой, но и никогда не обрывавшейся нитью, что связывали их с новым поколением, — поколением детей, либо приехавших сюда детьми, либо уже родившимися здесь.

Да и для самой стареющей женщины, в которую превращалась она, вдруг открылся глубинный смысл сказанного некогда Тургеневым о русском языке. Наверное, надо было оказаться на чужбине, чтоб понять его. Ведь и для самого Тургенева, столько прожившего во Франции, язык, русский язык, который даже антропософами почитался — «языком души», тоже был тем канатом, что связывал его с родиной, с тем, что осталось там, далеко-далеко…

И с каждым новым ребёнком, с которым начинала Люська учить  с в о й  язык, она чувствовала себя, наверное, как христиане — миссионеры среди дикарей в джунглях! Она даже стала понимать свою подработку, как Миссию!

С Анькой, ее любимой, да по сути и единственной подругой связь не прерывалась никогда. Переписывались и перезванивались они часто. Сначала писали еженедельные длинные письма по почте, в последнее десятилетие, переписывались уже по электронной почте. Ко всему их ещё связывало  о б щ е е  дело: оставленные Люськой  в Харькове могилы, за которыми хоть и изредка, но приглядывать надо было. Людмила присылала деньги на поддержание могил в порядке, а Анна за ними  ухаживала.

Приехав в свой единственно любимый город, Люська удивилась тому, как похорошел, зазеленел, будто посвежел он…

Но и что-то непривычно пугающее появилось в нём. Лица прохожих с незнакомым выражением замкнутости и враждебности.

— Успокойся, — это, как правило, приезжие с Западной Украины, у них угрюмые лица, а так они ничего! — смеясь, объясняла ей Анька

Палатки с флагами батальонов, что как грибы появились после майдана, обо всём этом Люся читала ещё в израильских газетах. Но не представляла,  что родной город подчас  может казаться ей страшным местом?!

Чтобы не доставлять лишних хлопот подруге, она сняла номер в одной из гостиниц.

Первый вечер она с Анькой и её мужем  провели в ресторане при гостинице, весело, как когда-то.

Сегодняшний вечер они решили провести у Аньки, только вдвоём, чтоб никто и ничто не мешало им наслаждаться общением, по которому они стосковались.

Вот они и сидели на пару в этой переоборудованной во время Люсиного отсутствия кухне.

Анька выпустила дымную струю и разлила по маленьким рюмкам водку.

— Это водка «Немировская», чудесная, мягкая, хорошо очищенная, — расхваливала она спиртное.

— Ань, давай! — чувствуя, как подступают к глазам слёзы, а к горлу комок, — провозгласила Люся, — Ань, со свиданьицем! С настоящим! Когда мы только вдвоём, ты и я!

Выпили, слегка закусили, закурили, всё-всё,  как  раньше. И как будто и не было этих десятилетий разлуки…

Расчувствовавшись, Люся всплакнула, а Анька вдруг спросила:

— Люсь! А тебе нравится наша Украина?

— Ань, ты ж знаешь, я люблю мой Харьков, мой город! Я ведь на Украине-то нигде особо и не была. Разве, что с мамой в Миргороде, где она пила Миргородскую воду минеральную.

И, тотчас перед ней предстал огромный заливной луг, под солнцем сверкала река Хорол, и себя неуклюжим подростком, бегущим, от гонящихся за нею детей. Они бегут за нею с криками: «Сара! Стiй, мы будемо тебе быты! Стiй,  жидво, стiй!» Ещё они что-то кричали , картавя, и это «ггг» раскатывалось над лугом истаивавшим под полуденным зноем…

— Не «на, а «в»! — сказала Анька, подкуривая потухшую сигарету.

— Что? — не поняла её подруга.

— Не  «на» Украине, а «в» Украине, — по-учительски строго сказала Анька.

Растерянная Люся поначалу не знала, что и ответить, ведь если бы кто-нибудь из её учеников сказал это, она бы непременно поправила его. Но предчувствуя неладное, чтоб дальше не разговаривать, она придвинула к себе небольшую тарелочку с особо приготовленной печенью трески. Десертной ложкой положила немного себе на тарелку, как  увидала рисунок  на тарелке – с в а с т и к у!  Как будто сильно обожгло всё внутри!

— Аня, что это? — закричала она.

— Это тарелочка, из офицерской столовой немецкой, бабушка там во время войны работала. Вот память о бабушке я берегу. Ты-то мою бабушку помнишь?

Люся не могла говорить, она только кивнула головой. Но заставила, усилием воли заставила себя сказать:

— Как ты могла, даже во имя памяти хранить этот фашистский символ?

— Что такого? Это солярный знак! — с раздражением отозвалась Анна.

— Этот знак не предусматривает жизни для таких как я, — поднимаясь с низкого кресла, даже не сказала, а пробормотала Люся.

И пошла нетвёрдым шагом в направлении входной двери.

— Да что ты придумываешь? Слава Украине! — вдруг заорала Анька.

Этот клич – завывание Люся уже слышала сегодня на площади, когда шла к подруге.

Нажимая на кнопку вызова лифта, услышала и ответ на этот националистический, заимствованный  у немецких нацистов, пароль. Анька, выкрикнувшая это, бывшая десятилетиями ей подругой, сама себе и ответила: «Героям слава!»

 

На улице имени его.  Крохотный  триптих

 

                                  1.

             г. Черкассы,  1919 год, Украинская народная республика (УНР)

.

Шестнадцатилетний  Бенцион,  просидел у этого чердачного окна почти сутки. Ни о чём не думая, по обыкновению  не мечтая, словно замер он…

Он лишь с содроганием наблюдал за улицей, словно снежно укрытой пухом из вспоротых подушек и перин. На этом белоснежном покрове алели лишь кровавые следы…

Бессмысленно глазел он,  то на эти страшные пятна, то на  петлюровцев, что вели улицей  разных  знакомых и незнакомых ему  людей. Одного,  резника птицы - шойхета, совсем старого еврея,  юноша хорошо знал. Пьяные,  то и дело, тыкали в него ружейными штыками. Старик упал и тогда уже с гиканьем они его,  истекающего кровью, поволокли…

Когда всё стихло, петлюровцы уехали, погром окончился, Бенцион побрёл домой. Там  он без удивления  увидал в зеркале глянувшего на него седого мужчину.  

 

 

                                      2.

 

            25 мая 1926 года, Париж, Латинский квартал. У витрины книжного магазина «Жильбер  Жозеф».

 

            Неказистого вида человек в стоптанной обуви стоял у витрины книжного магазина,  рассматривая её.

            Подошедший к нему молодой человек в светлой рабочей блузе  окликнул  его: «Симон Васильевич?!»  После того как мужчина обернулся , молодой человек начал  стрелять в  него. После того, как в Петлюру попали две первые пули, он закричал по-украински: «Досыть,досыть (Хватит, хватит!)».Но убийца выпустил в него семь пуль…

            Больничная помощь уже не понадобилась Симону Васильевичу Петлюре.

            Стрелявший в него Самуил Шварцбард не оказал сопротивления полиции при аресте. Да и создавалось впечатление, что он жаждал этого ареста?!

            Суд присяжных  оправдал С.Шварцбарда, убившего военного атамана УНР, от чьего имени банды петлюровцев убили на Украине сотни тысяч евреев.

 

 

                                       3.

            Столица независимой Украины Киев, 2010 год

 

 

            Доре Бенционовне киевские приятели сына устроили замечательную экскурсию по Киеву. Она была восхищена городом, что  словно бы от  века был вписан  в ландшафт, как и когда-то любимый Тбилиси. Откуда  она с сыном уже двадцать пять лет,   как уехали в Москву. Сын работал,  и в Москве, как и в  Грузии, кардиохирургом.

            Обмахиваясь веером ,  Дора  Бенционовна думала о сегодняшнем дне, насыщенном и чудесном, всем,  погодой, красотой природы, зданий, идущих навстречу людей…

-Мой папа тоже был уроженцем Киевской губернии, тогда ещё город Черкассы,  не был областным центром, как сейчас, - сообщила она друзьям сына.

Вдруг, случайно, взгляд её  упал на  табличку с названием улицы: «вулиця  Петлюри». Поначалу, она решила, что у неё  пожилой, обман зрения! Она прочла ещё раз…

— Что это? Я правильно читаю?

-Да, раньше это была улица Коминтерна, а ещё раньше…

Но Дора Бенционовна уже не слушала  ничего,  в ушах звучал только отцовский голос, рассказывавший ей то, что  она запомнила на всю жизнь, и называла про себя «Сказанием о погроме»!

Он рассказывал ей, об этом, объясняя, почему переехал со своей родины,  из Украины в Грузию.

-Прав был папа, ох, как прав! – сказала она, как оказалось, вслух.

И она заторопилась, благо вокзал был рядом, весь её нехитрый багаж был с нею, и купив с рук билет на поезд Киев-Москва она распрощалась со всеми. Объяснив напоследок, что ей страшно даже находиться в городе, где есть улица имени его, имени Петлюры…

Глядя на проплывающие за окном киевские предместья, видя их в последний раз,  она  вдруг вспомнила: «Из логова Змиева, из города Киева…»  

 

 

 

К списку номеров журнала «НОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ» | К содержанию номера