Юрий Рыдкин

ТРАНС. ПРАВО НА МНОГОТОЧИЕ. Текстория о путешествии к точке отсчёта

Фабульное мышление предполагает, что существует порядок событий, подобный натуральному ряду чисел:


1, 2, 3, 4, <> Представление о том, что биография – это прямая линия, на которую нанизаны факты: рождение, крещение, учёба, служба, женитьба и т. д., – такой же частный случай (а не общее правило), как геометрия Евклида и физика Ньютона по отношению к геометрии Римана и к физике Эйнштейна. <> Биография человека не прямая линия. Её моделью служит нелинейная память. <> Наиболее "реалистическое" представление человеческой биографии – это не хронологическая таблица, приложенная к книге из серии "Жизнь замечательных людей", а фильм Тарковского "Зеркало"1  


 


Вадим Руднев (философ, семиотик, культуролог).


 


 


 


В той ситуации, которую я готов был бы считать нормальной, грубо говоря, первым критиком страны должен был оказаться Илья Кукулин – обладающий в наивысшей степени двумя главными для этой позиции свойствами: универсализмом, то бишь сочувственным интересом к самому широкому кругу явлений, и концептуальной смелостью, то есть способностью сопоставлять эти явления, сколь бы далеко друг от друга, по видимости, они ни были разнесены2.


 


Дмитрий Кузьмин (литературовед, издатель, поэт).


 


 


 


Возможность быть объективным достигается радикальным и совершенным осмыслением собственного опыта. Полновесное критическое суждение, как и художественное высказывание, делается всей жизнью, всей суммой эмоционального, интеллектуального, социального, сексуального и других видов опыта, всей суммой этических и эстетических установок и достижений3.


 


Я действительно говорю всё или обо всём, или, во всяком случае, у меня есть какая-то форма, стиль, слог, при помощи которого можно говорить всё, и я пытаюсь заниматься этим. Только это мне интересно и именно эта задача, или, может быть, сверхзадача, придаёт какой-то высокий обобщающий смысл тому, что я делаю4.


 


Дмитрий Медведев (поэт, музыкант, политический активист).


 


 


 


Несмотря на вышепредставленные увещевания отнюдь не последних в русскоязычном мире философии и искусства людей (с которыми ваш непокорный слуга солидаризируется ровно до тех мест, где наши мосты разведены мировоззренческими пограничниками), раскачки современного критического маятника хватает лишь на амплитуду (маленькую ли, большую), но никак не на оборот. А между тем только посредством круговых, а то и спиральных движений критическая мысль способна поймать налету перспективное зерно в эпоху агонии постмодернизма с его бесконечным блужданием по «Мариенбаду» Рене и таким же листанием «Хазарского словаря» Павича, где листание ещё не самое худшее, о чём, возможно, будет сказано ниже. Ну а пока эпоха имплицитных art-компиляций, комбинаторики и великих комбинаторов пишет завещание, ваш непокорный слуга попробует пойти дальше, вырвавшись из круговорота вышепредставленной спирали, а для этого ему, быть может, придётся делать, на первый взгляд, инородные отступления, увязать, буксовать, зависать, подхватывать, прививать, пафосно восклицать, то есть – идти на поводу у малопредсказуемой фабулы его величества Текста, ибо «свобода пациента может зависеть от свободы его (авт.: психоаналитика) вмешательства»5. Впрочем, автор данного эссе, устроив гонения на своё Я во имя призрачной Объективности, не гарантирует его изгнания, особенно в вопросах веры, мало того – обещает дидактику, ибо в ней всегда есть что-то исповедальное в отличие от мутного игнора толерантности. А потому – необходимы внятные критические и гражданские позиции в пределах белорусского литературного поля! Желательно – прямо вчера! В противном случае оно будет, так сказать, неухоженным, а его плоды – имяреками. Хватит упиваться упованием на Авось! Если критику не о ком писать, он должен об этом написать! Любая оценка должна восприниматься, прежде всего, как внимание, а аргумент – как манна, то есть – благодарно. Нужно научиться учиться! Современная критика невозможна или, мягко говоря, неполна без добротной философской базы. Совсем не обязательно и даже вредно! примерять на себя разного рода деструктивные мировоззрения, а вот отслеживать аналитические ходы гениальных мыслителей придётся просто потому, что благодаря своим сенсационным новаторствам их ходы на несколько порядков шире, глубже и перспективнее находок самых авторитетных литературоведов в толстых, анорексических и прочих журналах (объединениях). Читать нужно всех, учиться – только у гениев! Не существует современного да и какого бы то ни было искусства без (не)осознаваемой опоры на конкретный или синкретный «…изм», а он иной раз говорит о произведении больше, чем рецензионная размазня, с которой взгляд туда-сюда и соскальзывает на спам быта. Именно поэтому одной из первостепенных задач современной критики является установление хотя бы приблизительной изматики текста. Критика тоже должна быть прорывной! Необходимо создавать новую текстовую материю для существования субъекта критического высказывания как субъекта высказывания художественного, провести водораздел между критическим и художественным и попытаться говорить из этих самых дефисных, нейтральных вод, знаменуя начало постэссеистики. Критик отныне в кадре! Он отныне герой! Герой не статьи, а её текста! А в тексте все ровны… Литературно-критическое положение в стране давно лишило нас такой привилегии, как перекур. Пришло время наяривать! И от того, как мы будем это делать, зависит качество приближающейся эпохи белорусского Неопросвещения – художественного, научного, политического, религиозного. В ситуации переходного периода (если угодно – безвременья) на границах белорусского искусства пресловутый императив Олеши про каждодневные строчки так же благотворен, как тёплая вода для околевших рук. Изменение мира начинается с изменения изменений! Поздно современным art-интенциям нуждаться в новой оптике! Теперь они обязаны обрести новый глаз, зрение, мировоззрение, что достижимо только при перемене рефлексивного измерения. Однако к последнему невозможно прийти посредством яростного отречения от признанного уже ради призрачного вот-вот, потому что тут, как с обсессиями, – через отторжение происходит вторжение. Побег из старины устарел! Другое (новое) art-измерение необходимо выстраивать на основе бескомпромиссной радикальной эклектики, когда идёт поиск не палитры, не гаммы и даже не оттенка, а той серой массы, которая возникает при гравитационном микшировании, смешивании (= взаимоэлиминации!!!) множества разнородных цветов. То есть это не гибрид, а замес. Именно его мы зальём как фундамент для нового художественного (критического) высказывания. Уж за что в данном срезе следует благодарить постструктурализм, так это за дарованную возможность взглянуть на мир дельтовидно, лабиринтально, матрёшкообразно, паутиноподобно, что идеально коррелирует со структурой интернет-пространства, где click всего лишь повод к clickу, а в окне открывается вид на окно. Постструктурализм легитимировал гетерономный анализ, внеположные ракурсы. Однако наша благодарность не должна выходить за чисто технические рамки постструктуралистской методологии, рецептуры, инструментария, etc. В противном случае всегда получается вот это: «Философия постмодернизма (авт.: с известными оговорками – постструктурализма) размонтировала современный мир до полной идеологической структурности, до мировоззренческого распада, до отсутствия любых внятных мыслей, до состояния кладбища, где нет ничего живого, но любая вещь или идея издаёт запах тлена»6. С Александром Исаевичем просто опасно не согласиться, однако его поистине толстовская стихийность в данном вопросе, переборщив в оценочности, не докрутила в сущности: тлен – это ещё не самое худшее, ибо он является идеальной средой для жизни хотя бы микроорганизмов; постструктурализм же проповедует абсолютное безбожие, смерть в чистом виде, то есть – небытие (вспоминаем озарение набоковского Фальтера), завуалированное вполне себе существенными кажимостями игры означающих в бесконечном Гипертексте, Письме, Ризоме, мире, где человек, по Лакану, всего лишь функция, пропускающая через себя социально-символические потоки Другого. Можно сколь угодно долго прыгать на батуте семиотической паутины, но только с одной, пусть и иллюзорной, целью – найти паука. В противном случае вы даже не муха, а узел, который затягивается динамикой хаоса до разрыва. Подобное гениально отражено в (не побоюсь этого утверждения) лучшем произведении современной эпохи, несмотря на всю его констатационность, оно называется «Текст, посвящённый трагическим событиям 11 сентября в Нью-Йорке», его автор уже процитированный в эпиграфе Кирилл Медведев. Это невероятно своевременное, а потому, слава Богу, неповторимое произведение. В нём агонически рефлексирующий и рецептивно всеядный субъект на глазах растаскивается антагонистскими цитатами (мнениями) на нет, гибнет прямо в тексте при внешней живизне. То есть это такой прижизненный конец, о котором с сильным перебором (доведшим высказывание почти до отмены) писал Жан Бодрийяр: «Наш Апокалипсис не реальный, а виртуальный. И он не в будущем, а имеет место здесь и теперь»7. Идеология постструктурализма – это идеология пустоты, где обнулена основополагающая триада откуда, кто и куда? А в такой ситуации теряется надобность в говорении, ибо незачем, будучи ничем, говорить с ничем про ничто. Но даже если допустить, что всё есть ничто, то и в этом случае наше сознание не примет небытия и будет прекрасно бытовать в воображаемой матрице самообмана. Однако радует то, что постструктуралисты регулярно проговариваются с креном в религию, а это, как бы сказали они сами, многое выявляет, не говоря уже о их поистине фанатическом уповании на Логику, пусть и парадоксальную. Также заметна тревога постструктуралистов перед наукой. В частности, если spiritus метафизики они считают выветренным давно и бесповоротно, то от физики не могут отделаться до сих пор. Наука же в свою очередь, считая себя базовой сферой познания, высокомерно посмеивается и над философией, и над всем, что после мета…, чем демонстрирует отсутствие тревоги, а это тоже тревожный знак. Притом у постструктурализма и науки есть общий камень преткновения, который они бросают один в одного вот-вот и полвека, прикрываясь вторичной конкуренцией. Камень этот – ступенчатые, иерархические интенции в познании мира. Данная лестница на обоих полюсах может быть вертикальной, горизонтальной, телескопической, имплицитной и даже иллюзорной, но это всегда ЛЕСТНИЦА. Именно её метафизичность, видимая друг в друге, является сильным раздражителем для конкурирующих систем познания, в точке пересечения которых принцип неопределённости Гейзенберга и (прото)след Деррида осознаются почти с одинаковым количеством энергозатраты. В куда более благожелательном виде предстаёт совсем недавно вылупившийся метамодернизм. Из его манифеста ваш непокорный слуга вычленил три предложения, остальное можно не читать. Вот, собственно, они: Ролью искусства должно быть исследование обещания его собственных парадоксальных амбиций путём подталкивания крайности к присутствию. Настоящее является симптомом двойственного рождения безотлагательности и угасания. Ошибка порождает смысл8. Понимаете, тут же дело не только в том, что речь идёт о банальном барахтании в амбивалентности от факта жизнесмертия, так как и это уже хорошо, и это уже первый шаг на пути к сборке субъекта в эпоху последствий разгерметизации Я, когда стиховое однообразие не без оснований претендует на единственно надёжный залог авторской самости, которая и впрямь абортирована Бартом и Ко, пусть и якобы. (Кстати, данное соединение в поэзии, а она является результатом инобытийного мужества, должно осуществляться в том числе и посредством рифмы, обители эха, что символизирует отзывчивость Другого, а та, в свою очередь, подтверждает наличие субъекта в расщепляющих стихиях Текста. Их можно увидеть, повторяю, увидеть, слушая музыкальную полистилистику Шнитке. Использовать, без преувеличения, неувядаемость рифмы нужно вне какого бы то ни было стыда или малодушия! Те же, для кого бездна созвучий исчерпана до предсказуемости, отказывают русскому тезаурусу в притоке заимствований и эскалации неологизмов, считая его словарём со стационарной энтропией). Гораздо важнее, что метамодернизм запоздал лет на 15, если к подобным явлениям вообще применимо сослагательное наклонение. Ему бы появиться сразу за реально-чудесным метареализмом, который, к сожалению, не нашёл да и не искал триггер для переключения внимания со специфики метапространства на монаду Я в нём. Метамодернизма достаточно для получения символического капитала (а он, как мы знаем от Бурдье, охотно конвертируется в капитал реальный), но мало для отражения насущной ситуации в искусстве. Иными словами, вышеупомянутой радикально-фундаментальной эклектике-элиминации Люк Тёрнер (и Ко) предпочёл колебания (неважно между чем), а, как известно из послания Иакова, «человек с двоящимися мыслями не твёрд во всех путях своих»9. Проще говоря, метамодернизм есть паллиатив, эдакий art-эвфемизм, коим прикрыты такие пассивные определения, как: вокруг да около, ни рыба ни мясо, ни то ни сё, и там и сям, и да и нет, туда-сюда, с серединку на половинку, etc. Сие напоминает хайдеггеровское наложение буквы Х на слово, которое при этом не исключается и остаётся читабельным, но уже в перечёркнутом виде. Кстати, о подобной интенции весьма сносно протекстовано в письме Андрея Левкина к жюри премии А. Белого. И совсем уж кстати у поэтессы Ксении Чарыевой (близка к презентализму, но главным образом тем, что превзошла его) есть верлибр «Элегия», в коем первое трёхстишие демонстрирует умопомрачительную интерференцию пространственно-временных компаративов. Непонятно, как вообще эти строки выдерживают такую нагрузку:


 


как долог жест
я вижу красный день в коре стола
день невозможный вижу дольше жеста
10


 


Это всё к тому, что в данном отрывке есть Я, то самое Я, которое вполне себе сменило силуэтность на монолитность в сурово-светлой книге Андрея Фамицкого «Звёзды для одного». Да-да, ваш непокорный слуга не ошибся, именно сурово-светлой, как звёздная ночь. Смутно, но всё-таки припоминается… кто-то сказал, что в прозе Достоевского много самоиронии. Тогда это тоже звучало, мягко говоря, не комильфо. Дело в том, что «Звёзды для одного» следует рассматривать, как полотно Венецианова «Пётр Великий. Основание Санкт-Петербурга». Помните эту историю со вторым (истинным) слоем картины? «С девяти утра до шести вечера я юрист, а вот с шести вечера до девяти утра – литератор»11, – говорит Андрей Фамицкий. Анализ его книги необходимо проводить в теперь уже пресловутом контексте «кто говорит?». А говорит человек, который, на минуточку, в 23 года создал международный art-портал TEXTURA.BY (магнит, гравитационный объект для современного искусства, точку отсчёта для новой литературы Беларуси; место, где зарождается наш художественный менталитет; устье, где традиция впадает в новацию без ущерба для обеих; платформу, где у спецпроекта DIARIES есть все шансы стать национальным mainstreamом за счёт подавления верховенства вымысла стихийностью 30-дневного изложения, что выводит проект из дневниковости как таковой в некий новый жанр, который впору предвосхитить определением ИСКРЕННОСТЬ СКОРОСТИ), обретя тем самым статус лидера, коего затребовало литературное время страны, а о знаковой личности судят не приватно, а обобщённо и гипотетически, то есть вне его возраста и отчасти вне традиции, ибо «дереву невозможно оторваться от почвы, но растёт оно – при всей глубине корней – всё-таки не в землю, а от земли»12. Мало того, Андрей Фамицкий и сам чувствует свою ответственность (чтобы не сказать – избранность, которая мерцает уже даже в названии книги): ”«Тэкстура» – рэсурс, па якім некалі будуць фармаваць уражанне пра беларускую літаратуру <…> Увогуле я ўжо адчуваю «Тэкстуру» як сваю місію, гэты рэсурс – ужо не тое, што я магу проста ўзяць і заўтра спыніць, устаўшы не з той нагі”13. Понимаете, даже уменьшительно-ласкательные суффиксы в следующем маленьком четверостишии из книги звучат как-то уж очень зрело за счёт слияния цвета и символической угрозы численного перевеса:


 


Чёрная речка


Вторая речка


Нет человечка


Нет человечка14  


 


А вот ещё весьма увесистые блоки (которые вообще могут показаться неподъёмными, если на них волюнтаристски взвалить цветаевский «Стол»):


 


Всё можно сказать в четырёх строках,


А не в четырёх – в восьми.


Но если тебя одолеет страх,


Ты лучше кайло возьми.


 


Оно тяжелее всего вокруг,


И легче – всегда – стила.


Но только не надо стоять, мой друг,


У ног моего стола15


 


Следующие строки и вовсе, не побоюсь этого определения, могучие, вскрывающие все подтекстовые слои. Внутренний трепет здесь достигается посредством резкой смены жертвы: art-зверь с первобытным backgroundом пасует перед предполагаемой жертвой – автором (творцом), который коротким ударом одной строки превращает себя в горячую угрозу:


 


Пока доисторическое пианино


Не завоет, боясь коснуться чёрно-белыми клыками


моих горячих рук?!16


 


А далее будет представлен текст, который ваш непокорный слуга считает лучшим в рассматриваемой книге. Понимаете, ну кто такой поэт? На этот счёт есть масса дефиниций, но те, с коими сталкивался автор нашего с вами эссе, уж очень эффектны. На их фоне так и хочется сделать selfie. На мой же теосветский взгляд, поэт – это человек, чьё сознание является эдаким этерналистским проходным двором, через который проносится триумвират времён, а именно: остатки эдемского совершенства, повредившая его греховность и ожидаемое преображение. То есть поэт в данном смысле крайне проницаемое создание, и в этом, как ни странно, его мощь, идеально воплотившаяся в следующем тексте:


 


ты музыка последняя моя


чей сумрачный мотив почти не слышен


так мёртвые меж мёртвыми снуя


не в силах молвить голосом остывшим


так осень злая лижется как смерть


клубами дым летит в дома и клубы


так возраст замораживает губы


и я не в силах в зеркало смотреть17


 


А теперь, с вашего позволения или без него, перейдём к четверостишию, которое настолько знаковое для белорусской культуры, что его впору рассматривать даже в некоем отрыве от автора и вне изматики. Вот оно:


 


Стою я в пустыне, один как перст,


Все звёзды для одного.


А рядом стоит высоченный крест,


Но нет на нём никого18


 


Сложность говорения об этом тексте заключена в навязчивом соблазне «подсесть» на символический «голгофоинфантилизм» из-за броской разницы в габаритах креста и героя, но, понимаете, от того, что Лемюэль Гулливер находился в руке у великана, он не переставал быть великаном относительно лилипутов. Здесь дело в другом. Если рассматривать это четверостишие, как уже было сказано выше, обобщённо (или условно исторически, ибо истории не существует в силу мифологической, идеологической и субъектной предвзятости свидетелей и составителей, а также невозможности проверить и без того сомнительные факты), то крест в нашем случае есть не что иное, как перекрёсток, на котором застыл взор нового белорусского art-менталитета. Сейчас этот менталитет пребывает в состоянии концептуального выбора, некой рефлексии, перешедшей в транс по причине стихийной одновременности, протекстованной в другом стихотворении Андрея Фамицкого:


 


Я знаю, как


всё делается в мире


возьму рюкзак,


пойду на все четыре


 


и растворюсь


во всём, что подвернётся.


Я не вернусь –


меня заменит солнце19.


 


Быть может, сейчас будет прописана парадоксальная сентенция, и тем не менее: «Звёзды для одного» – это не только лирика одного, но и лирика национально-художественного процесса. К осознанию данного факта желательно прийти хотя бы с небольшим опережением относительно социально-культурных клише, которые, несмотря на свою отсталость, всегда впереди. Итак, наш герой (лидер, менталитет) стоит у распутья, у четырёх дорог, символически уподобляясь богатырю, что уже выводит его из координат незрелости. Перед ним четыре ключевых пути. Первый – вниз, но там: 


 


Страшно среди несметных


Жирных и земляных


Скользких червей бессмертных,


Жадных червей Твоих20.


 


То есть эта низменная среда претит герою (нам). Что же находится в ней? На мой не такой уж и субъективный взгляд, там червоточат плоды де Сада, Могутина, Арто, Батая, позднего Селина, прощённого Паунда, жалкого Захер-Мазоха, отчасти Лимонова… то есть все те интенции, чьи батареи тоже заряжаются посредством розетки, но не от электричества, а от мрака в её зияющих глазницах. Конечную эстетику всей этой ужасной оторванности от божественного (даже в случае говорения о нём) можно увидеть на некоторых полотнах вдохновителей декадентства – прерафаэлитов и Ко, но только для того, чтобы, ощутив тошнотную жуть, навсегда удалиться от неё, ибо это вам не карикатурные причуды Гойи. Поверьте, ваш непокорный слуга многое пережил по части inferno, и раз уж ад существует, то его аура, чего греха таить, гениально передана Уотерхаусом на картине «The Lady of Shalott» (назойливо-скользкий спуск к сюжету Теннисона в данном случае сильно понижает потенциал полотна!), где нам дана эдакая васнецовская Алёнушка, доведённая неизбывным безлюдьем до имманентной инфернальности, символически отсылающей ко всему ведьмовскому:


 

VFL.RU - ваш фотохостинг

 


На картине с таким же названием, но уже Гримшоу, предел инфернальности достигнут за счёт тройного контраста: ощутимая неподъёмность стоячей воды, угрожающая чернота, позаимствованная у пепелища, и светящаяся бледность полуживой нежности: 

 

VFL.RU - ваш фотохостинг

 


 


На картине Россетти «Proserpina» (аналогично: броский и настолько же сомнительный адюльтерный указатель в сторону натурщицы Джейн Моррис сильно редуцирует художественный образ!) инородные и тяжёлые волосы богини подземного царства символизируют жизнесмертие (рост и при этом нечувствительность), а её имплицитная маскулинность вызывает чувство отторжения за счёт опять-таки символической отсылки к силе, животности, звериности, чудовищности:


 


 

VFL.RU - ваш фотохостинг

 


Второй и третий пути (в силу их корреляции) объединены в один – левоправый, то есть социально-политический, плоскостной (не путать с поверхностным, так как политика здесь имеет не только общепринятое, но и поэтическое значение, о коем внятно прописано в статье Кирилла Корчагина «Маска сдирается вместе с кожей»). Этот путь скорее обязательная, нежели концептуальная программа, он всегда сопряжён с патологически откровенным прямым поэтическим высказыванием (не путать с такой набившей оскомину полумерой, как non-fiction, где уже в названии заложена слабость самоуспокоения, где шаблонный вымысел всё ровно господствует в самом выуживании, монтировании и конструировании исповедальной документальности. Поэзия в этой связи честнее, ибо имеет свойство гибнуть от отсебятины, даже технической. Проще говоря, худлит = я бы хотел, non-fiction = я хочу, поэзия = мне хочется, заумь = мне не хочется. Вы поймите, очень серьёзная война с вымыслом, как и с мифом, идёт уже давно на самых разных рефлексивных полях, однако выйти из неё победителем можно, только прекратив писать), путь сопряжён с живородящим перформансом, процессуальным хэппенингом и созидательным art-акционизмом. Однако их рефлексивные предпосылки на данном этапе политического времени подавляются подспудным страхом ответного прямого действия, поэтому сей шлях если и возможен, то не сегодня и не завтра, а в конце ближайшей десятилетки. Пустыня, где одиноко стоит наш герой, есть не что иное, как постмодернистское наследие, фальтеровское небытие, политическая прострация. Именно эту пустоту придётся обустраивать, обживать, возделывать. Собственно, мы уже подобрались к старой (вечной) интенции белорусского art-менталитета, выраженного в дефиниции ВОЗДЕЛЫВАТЕЛЬ, которая позволяет нам без зазрения совести считать только Беларусь местом проживания Бога, снисходительно разрешать Ему жить здесь, и принимать на Полесье журавлей, пренебрегших небесами (раем). Прежде чем перейти к четвёртому пути вверх, следует понять, что такое наслаждение (экстатическое, наркотическое, алкогольное, гастрономическое, спортивное, эротическое, иллюзорное, художественное, творческое, ностальгическое, воображаемо-инопланетное, etc.) вне структурного психоанализа Лакана, так тяготевшего ко всегда неполноценной локальности, пусть и объёмной. Характерной особенностью наслаждения является то, что оно всегда сопряжено с изменением пространства в лучшую сторону, как нам кажется. Наша тяга к преображению окружающей среды (живой и неживой) связана не столько с её испорченностью, сколько с её неидеальностью. Именно к НОРМЕ совершенства стремится человеческая сущность, к своему забытому богоподобию. Но, как известно, благими намерениями… Четвёртый путь вверх – это звёздное небо. Что такое звёздное небо? Космос ведь крайне социален. Глядя на звёзды, можно увидеть светящиеся плазменные шары, моего тёзку Гагарина, Хокинга, с которым мы плывём в невесомости на наших, блядь, инвалидных колясках; можно увидеть утопического Фёдорова, деструктивного Штейнера, инородного Эйнштейна, Алису Селезнёву, чьи большие, но неспелые глазные яблоки перезревают в глазницах жены Сталкера; можно увидеть сумеречную Хари, чьё пограничное состояние скрыто и тяжко переходит в меланхолию Кирстен Данст, чья фамилия заставляет невольно – тыц, тыц, тыц, тыц… Звёзды же Андрея Фамицкого – это многоточие, выводящее нас из транса посредством превращения оного в приставку перед Словом, которое обязательно будет произнесено.


_ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ _


 


1 Руднев В. П. Прочь от реальности: исследования по философии текста. М.: Аграф, 2000. С. 154, 157.


 


2 Кузьмин Д. В. Интервью Линор Горалик для проекта «Частные лица». 2012.


 


3 Медведев К. Ф. Десять инструкций критику. Цит. по: http://kirillmedvedev.narod.ru/10.html


 


4 Он же. Вторжение. М.: АРГО-РИСК, 2002. Текст «Говорить всё».


 


5 Лакан Ж. Функция и поле речи и языка в психоанализе. Доклад на Римском Конгрессе, читанный в Институте психологии Римского университета 26 и 27 сентября 1953 года.


 


6 Солженицын А. И. Цит. по: Иванова Н. Ускользающая современность. Русская литература XX–XXI веков: от «внекомплектной» к постсоветской, а теперь и всемирной // Вопросы литературы. 2007. №3.


 


7 Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть / Пер. с фр. С. Н. Зенкина. М.: Добросвет, 2000. С. 24.


 


8 Тёрнер Л. Манифест метамодернизма. Цит. по:


 


9 Библия. Новый Завет. Послание Иакова, гл. 1, ст. 8.


 


10 Чарыева К. Цит. по: http://bewenaja-viwnja.livejournal.com/175682.html


 


11 Фамицкий А. Не обижай Вселенную, и она тебя не обидит: velvetoвoe интервью Анне Северинец. 2014.    


 


12 Кузьмин Д. В. Вопли обывателей // Критическая масса. 2005. №3-4.


 


13 Фамицкий А. Тэкстура літаратуры: інтэрв’ю Аляксандры Дорскай. 2014.


 


14 Он же. Звёзды для одного. СПб.: Своё издательство, 2015. С. 17.


 


15 Там же. С. 10.


 


16 Там же. С. 27.


 


17 Там же. С. 48.


 


18 Там же. С. 13.


 


19 Там же. С. 15.


 


20 Там же. С. 30. 

К списку номеров журнала «НОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ» | К содержанию номера