Из наследия. Стихотворения

 

(1945-2001)

 

ВОЗРАСТНОЕ

 

От печали, от занудства,

Поучений в лютой школе

Уезжал я, чтоб вернуться

В романтичном ореоле.

 

Слава лозунгам победным

(Что теперь – серпом по нервам)!

Не дай Бог вам быть последним,

Не дай Бог случиться – первым…

 

Слава юным да азартным:

Впереди у них – Победа…

Надавала жизнь под зад нам

Да избавила от бреда.

 

Был незрелый ум коротким,

Было время злым и длинным…

То-то стал я нынче кротким –

Тельник пахнет нафталином.

 

Может, стоило вернуть бы

Время тех несчастий школьных?

Но вокзал глотает судьбы,

Как Бермудский Треугольник.

 

Да, наверно, и опасно

Возвращать былые тени.

…Вот прошелся я по классу –

Никакого умиленья:

 

Видно, памяти напиток

Не пьянит уж, как бывало,

Тем, что время школьных пыток

Безвозвратно миновало.

 

Даже – друг (святое слово) –

На стезях житейских терний

Из понятия святого

Трансформировалось в термин…

 

Как-то, грусть приумножая,

Посчитать друзей завёлся –

«Раз», – сказал, добавил: «Два…» – и…

Вот и все, уже обчёлся.

 

По доходам и расходы.

А что пакостно и скверно  –

Сам всю жизнь искал свободы,

Так что всё закономерно:

 

Глупо дёргаться слезливо

И ругать судьбу жестоко,

Что в бездружье сиротливо,

Что с друзьями – одиноко…

 

А что в сердце (вместо зноя)

Проникает лёгкий холод –

Переходно-возрастное,

И со временем проходит…

 

 

ПРЕКРАСНЫЕ ПОРЫВЫ

 

Столь долго мной носимые,

невидимые глазу —

почти неизлечимы их

слепые метастазы.

 

Я их копил в обилии,

как будущую радость,

когда по морде били — и

когда водили за нос,

 

когда в святом безумии

я рдел и задыхался,

и поклонялся мумиям,

и в верности им клялся —

 

и Веру, умерщвляя плоть,

так свято исповедовал...

Откуда ж знать мне, что Господь

божиться не советовал?..

 

А если что иное смел,

так лишь — не что иное...

Жаль, что одно лишь дно имел.

А надо бы — двойное:

 

двойным — вдвойне и вынется

(и лишний раз не кланяться):

до дна с друзьями выпьется —

и про запас останется...

 

А я, дурак, без хитрости

жил-был, тянулся к солнышку.

Не знал, что могут вытрясти

и постучать по донышку —

 

чтоб сдал я весь вчерашний хлам,

иначе – быть ославленным...

И в Душу я взглянул, а там —

как в Храме испохабленном.

 

И стало пеплом, перстью

всё то, чем жизнь я мерил,

и недостойно верности

всё то, во что я верил.

 

А все кругом зовут на бой,

мечи суют у Входа:

и здесь — слабо, и там — слабо,

кругом слабо — СЛАБОДА!

 

Одно я сердце нёс в груди

на жизнь и на мучение.

Что за «с л а б о д а», Господи?

Куда её? Зачем её?

 

И вот стою, разинув рот,

уже почти в готовности

быть радостно свободным от —

чего? — надежды? совести?

 

 

ИУДЫ XX ВЕКА

 

Кто о своих предательствах расскажет

или о том, как совесть нечиста?    

Кто сам себе старательно привяжет

запястья к перекладине Креста?

 

В практичный век, где совесть – тоже чудо,

смешны нам чудеса, что были встарь.

Вот почему удавленник Иуда

в сравненьи с нашим временем — кустарь.

 

Да он теперь в святые бы сгодился,

хоть всеми был и проклят как злодей...

Куда бы он теперь определился

с дурацкой совестливостью своей?

 

Тридцаткою серебренников тенькать?.. —

Но мог бы оторвать и все полста! —

Да кто ж вам нынче за такие деньги

уступит полноценного Христа?..

 

Вот кто-то кровью заплатил: «Свобода!»

Вот кто-то продал: «Никаких свобод!..». 

Ведь нынче и предательство — работа,

одна из самых денежных работ.

 

Но если б совесть в их сердцах поганых

воскресла вдруг (хоть верить не проси) –

как много на Руси осин вакантных,

да кающихся мало на Руси.

 

 

КОМАНДИРЫ И РЯДОВЫЕ

 

Я видел только отблески борьбы,

зелёные истоптанные всходы,

и землю заселяли то рабы,

то гордые невольники свободы:

 

то раб недосягаемой мечты,

то раб себя, обожествлённый практик,

под звёздами рубиновых галактик

взрастивший потемневшие кресты,

 

крича про идеалы и свободу...

Ну, а народ?.. Да где же быть народу –

на вечной на своей передовой,

 

где как всегда — ошибки командиров

(носителей портфелей и мундиров)

оплачивает кровью рядовой.

 

 

*   *   *

 

Свидетели и Красных дат, и Чёрных,

в Анналы не вписавшие имён,

мы все уродцы бывших золочёных

помпезно изукрашенных времен.

 

Все времена по-своему жестоки.

Но испокон, довольное собой,

твоё начальство надувает щёки,

мня, что твоей заведует Судьбой.

 

Но, существуя средь почти не живших,

империи таскавших на горбу,

видали мы живьём своих Всевышних,

как, впрочем, и видали их в гробу.

 

Вот и теперь, стянув ремни потуже,

опять живём назло и вопреки

и мир насилья строим... Чтоб разрушить

в час некий «Ч» — как рвут черновики...

 

 

ДУРНЫЕ ПРИВЫЧКИ

 

Втянутые в цепь забот и стычек,
Словно в перманентную войну,
Мы на побегушках у привычек
Мечемся в пожизненном плену.
Но когда, зевая и скучая,
День ползёт – бесцельный и пустой –
Выжигая душу мелочами,
Склоками, работой, суетой,
Любо знать, что нам, осколком света,
Хоть какая малость, но дана –
Первая за утро сигарета,
С другом дорогой глоток вина.
И опять, прекрасны и мятежны,
Тащат нас на гребни высоты
Неосуществлённые надежды,
Неовеществлённые мечты…
Но когда, пыхтя от благородства,
О моей духовности скорбя,
То и дело шлют меня бороться
Против ненавистного себя,
Я смеюсь: когда стерильно выжат –
Почитай, скончался и погас,
Потому как можно и не выжить
Без того, что убивает нас…
Но, апофеозом краснобайства,
На мои запретные сто грамм
Мне вопят: «Одумайся! Покайся!
Поищи дорогу в светлый Храм!»
Ну, народ! Ни в чём не знают меры:
Кто не в Храм – распни и растопчи!
Кто-то распылил остатки Веры,
Кто-то растерял – а ты ищи!..
Светлый Храм. Высок и ладно скроен.
И земной, и светоносный весь.
Он – во мне. Хотя и недостроен…
Что ж его искать, когда он здесь?
Сколько страшных раз его топтали,
Смешивая с грязью и говном…
Светлый Храм. Задумчивые дали.
Вечно возводимый Вечный Дом.
Или – всем ползти привычным строем –
На карачках в розовых очках
В новый этот – храм – что был построен
На заморских на окорочках?
Господи! Опять плетут узоры,
Предопределяют «светлый путь»…
Храм, что испохаблен был, взорван,
Никаким УКАЗОМ не вернуть.
Я не молод. Господи мой Боже,
День мой осенила седина.
В чём ещё покаяться я должен?
В чём на свете – не моя вина?
В том ли, что властительные рожи
До сумы нас бодро довели?
В том, что краткий век мой – искорёжен
И злорадно вывалян в пыли?
Что в стране, от Бога удалённой,
От него я всё же – не в дали,
Как собрат ваш по неразделённой
И по нерастраченной любви.

 

 

РИТОРИЧЕСКИЕ ВОПРОСЫ

 

Ах, нашёл ты на счастье подкову,

И к загаданной светлой поре

Тёплый дождик прошёл четверговый,

Буйный рак просвистал на горе…

 

И за бедность – нежданною сдачей

(Лишь не сглазь да не слишком труби)

Уж такая попёрла удача,

Что хоть прямо лопатой  греби.

 

Будет праздник и добрая пища!

Да вот только досада берёт,

Что какой-то занюханный ближний,

Присоседившись – пялится в рот.

 

Что он пристально так загляделся?

Это ж вовсе уже через край,

А по нынешним меркам – злодейство –

Так смотреть на чужой каравай!..

 

Ай, припёрло, наверное – крепко?

А, верёвочкой грусть закрутив,

Как поют нынче матушку-репку –

На какой новомодный мотив?

 

Славно ль, ежели пусто в стакане?..

А в кармане, который дыряв,

Лихо ль прыгает вошь на аркане,

Суверенности жаждя и прав?

 

Как в кулак там – свистят или дуют,

Коли нечего больше жевать?

Как там раки у вас? – Всё ль зимуют?

Как там здравствует кузькина мать?

 

Как там – жирная барская милость?

Как там праздники – вроде поста?

Как там детки? – Уже наловчились

Под окошками славить Христа?

 

Как там Бог? Ведь его соучастье,

Говорят, помогало не раз?

Как растут дивиденды? И часто ль

Вам в ответ говорят: «Бог подаст…»?

 

Хоть смешная, но чем не анкета –

Всяким прочим анкетам сродни.

И плевать на анализ ответов,

Потому что ответы – одни.

 

 

ЗАКЛИНАНИЕ О КЛЁВЕ

 

Ах, в зелёной заводи мне светит
Тяжких рыбин радужный косяк,
Чьи мечты пронзил восторгом этот
Вкусный и питательный червяк…
Или вам подарок мой не дорог?
Просто в этот очень ранний час
Некто я, бесхитростный и добрый,
Безвозмездно угощаю вас…
Миленькие, клюньте, лишь для пробы!
Всё в нём диво – в этом червяке!
Но зато – какой богатый опыт
Тем, кто побывает на крючке –
Будут вам навек воспоминанья
О мирах таинственных – иных,
Будет право (в ореоле знанья)
Поучать наивных, молодых –
Предостерегать от верхоглядства,
Быть кумиром стай молодняка…
Надо только клюнуть – и сорваться
С острого железного крючка…
…И всегда находится мечтатель:
Рвётся, жизнерадостный, на зов…
Это, уважаемый читатель,
Утренний у нас начался клёв.
Косяком – тщеславный, смелый, жадный!..
Вон их сколько – полная река.
Только успевай хватать за жабры
Да ещё – плевать на червяка…

 

 

ПОХВАЛА ИМИДЖМЕНТУ

 

В этой жизни глупой и неловкой,

Что бы ни случилось и когда,

Главное – держите хвост морковкой,

Сохраняйте имидж, господа.

 

Пусть ты весь покинутый и сирый,

А в душе – пылающий сыр-бор –

Весело и гордо имитируй,

Что на редкость счастлив ты и бодр.

 

Даже если вдрызг спиртного примешь

С дозой общепринятой вразрез,

Всё равно будь прям, блюдя свой имидж,

Сделав вид, что ты на редкость трезв.

 

А когда спускают по ступеням,

Сделай вид, что это хитрый – ход,

Что паденье – вовсе не паденье,

А вполне осмысленный полёт.

 

И, душою раненою плача,

Имитируй, как ты счастлив весь:

«Ах, свершилось! Вот она – удача!..».

А, возможно, так оно и есть.

 

 

БАЛЛАДА О МАТРОССКИХ БОТИНКАХ

 

...И всех, кто был участником парада,

За месяц до того, как был парад,

Торжественно построили у склада –

Святилища учебного отряда –

И лично обувь нам вручил начсклад.

 

И был нам сон – немыслимая роскошь

(Мол, что за служба – лёжа на боку?),

И мы с рассвета дружно «тянем ножку»,

И держим строй, и ледяную крошку

Размалываем в серую муку.

 

И только строй! И нет нам воскресений!

И нам с утра как проклятым спешить –

Долбить бетон, как бы задавшись целью:

Подошвами поднять землетрясенье

И плац до основанья сокрушить.

 

Наш день: от повторенья – к повторенью,

Чтоб все движенья чётки и точны.

Единственная плата за уменье –

До отупенья пот и вдохновенье...

Наш пот, а вдохновенье – старшины.

 

А время шло отдельно, монотонно.

И вот однажды зло и не спеша

Шагнули мы – и громом по бетону

Он прозвучал – единый и огромный

Державный Строевой Парадный Шаг!

 

И что там  все батальные полотна,

Ряды в изображении немом,

Застывшие негусто и неплотно!

Мы шли – и главным было чувство локтя

В значеньях переносном и прямом.

 

Мы выиграли в этом поединке.

А за день до того, как был парад,

Мы сдали непарадные ботинки.

И долго матершинные поминки

По ним справлял воинственный начсклад...

 

На каблуках железные подковки,

Подмётки и ранты – прочнее нет.

Внушительный предмет экипировки:

Мне при спокойной жизни той обновки

Хватило бы с лихвой на десять лет.

 

 

*   *   *

 

На этой, продуваемой насквозь

Ветрами бурь, земле «обетованной»

Я не хозяин, а всего лишь гость,

И, кажется, не слишком-то желанный.

 

И даже на вершине бытия

Скорбит и протестует бедный разум,

Что мне – никто, но я – и только я

Кому-то вечно должен и обязан.

 

И даль мутна. И заколдован круг.

А всё, к чему я рвался на арену,

Не то, чтобы проходит мимо рук,

А попросту свою теряет цену.

 

 

* * *

 

Лето. Осень. Крик ворон.

Лёд почти не тает.

Конфронтация сторон

Сильно нарастает,

 

Продолжая предвещать

Состоянье драки

Всем желающим узнать,

Где зимуют раки.

 

 

ЛЕСНАЯ ИСТОРИЯ

 

Жизнь мотает, как воз на ухабах,

по кривой колее бытия.

Есть своя справедливость для слабых,

а для сильных, наверно— своя.

 

А судьба, эта дама с капризом,

только знает, что ищет тишком

хитрый угол, чтоб в виде сюрприза —

приголубить вас пыльным мешком...

 

Вот такое присловье, ребята...

Жили-были скоты — испокон.

Да решили тут как-то ягнята

взять за правило Волчий закон.

 

То-то вою в лесах — примечай-ка,

то-то жуть — хоть молитвы шепчи,

то-то славно волчатину чавкать

в беспросветной разбойной ночи!

 

Волчья шерсть у ягненка на рыле:

так и хрямкает, прямо живьём —

«Так ведь сами же волки учили…» —

как учили, мол, так и живём!..

 

Воют волки: «А где полномочия?

Где законность?.» — А им говорят:

«Есть законы, да все они — волчьи…».

А какой же закон для ягнят?

 

 

ШТОРМОВОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

 

Если где-то копится томленье,

Грусть, тоска и розовый туман –

Это область низкого давленья

Призывает к жизни ураган.

 

И, под псевдонимом нежным женским,

Все преграды руша на пути,

К эпицентру страсти и блаженства

Он уже не может не придти.

 

Только с ураганами не шутят,

Разве что – рискуя головой…

Но её как раз-то и открутит

Страстью – против стрелки часовой!

 

Кто ты – супротив её каприза? –

Коль такая выпала напасть:

Ждал любви, как ласкового бриза,

А накликал сумрачную страсть.

 

То есть, изменения в природе

Не проходят сердцу просто так.

Вон уж и февраль заколобродил –

Значит, жди сердечных передряг.

 

Вот и оживился секс в подъездах,

Что не ново, но и не старо.

Значит, очень скоро выйдут бесы

Бодрых старичков бодать в ребро…

 

 

ВОПИЮЩИЕ  

 

Не утолить печаль сердечных ран,

Узрев мираж садов благоуханных,

Перевалив стотысячный бархан

Из миллиарда дремлющих барханов.

 

И все дичее вопль иссохших уст –

Здесь даже звук почти до капли выжат,

А каждый скорпион и ломкий куст

Лишь об одном печалятся – как выжить…

 

И пуст мой крик…Но тянутся следы,

Пока способно знать воображенье,

Что эти сумасшедшие сады –

Не глупый злой фантом, но отраженье

 

Грядущего… И вдруг в ответ на вопль

Из марева встает лилейный некто.

– Кто ты, о добрый странник, и отколь? –

Но он проходит мимо безответно.

 

– Постой! Где, как не здесь, тебе и мне

Слить воедино наши помышленья,

Чтоб стали заземлённее вдвойне

Грядущего прекрасные виденья!

 

Постой, коллега! Вместе возопим!..

…Но лишь себя он слушает и слышит.

Лишь белые одежды, словно дым,

Горячий воздух медленно колышет…

 

И я прозрел: что звать его, когда,

Провидя свой арбуз и жирный хрящик,

Он преданно торопится туда,

Где можно быть – Первейшим средь вопящих –

 

Туда, где нимбы яркие куют

(В награду и для вольной распродажи),

Где хитрые умельцы создают

Для вопиющих – дивные миражи…

 

И словно кто-то равнодушный – вдруг

С ушей и глаз моих сорвал повязку:

Вон сколько поспешающих вокруг –

Вопящих и меняющих окраску.

 

Средь призванных вопить молчанье – грех.

Но и вопить – такая же потеха,

Как днем с огнём один мудрёный грек

Искал на людных стогнах человека.

 

Какой мираж вам греет окоём?

Чей саксаул надежд пустил листочки?

А здесь – вопят… И каждый – о своём.

Все – об одном. И все – поодиночке.

 

 

НАСТАВЛЕНИЕ СЕЯТЕЛЮ

 

Сеятель разбрасывает камни.

И – через положенные годы

Лопаются каменные грани

И дают устойчивые всходы.

 

А при всём при том, отметить нужно:

Хоть и трудоёмкая работа,

Но растут они довольно дружно,

Если их растить надумал кто-то.

 

Но зато не может быть и речи,

Чтоб таскать их на поле и сеять,

Коли с прилежаньем не беречь их

И до созреванья не лелеять.

 

А иначе есть угроза: коли

Эти всходы не стеречь упорно –

Явится другой на это поле,

И пройдет, разбрасывая зёрна.

 

Зёрнышко – пустяк, судьбы ехидство…

Но угрозы нет страшнее, ибо:

В трещинке оно укоренится –

И взорвётся каменная глыба…

 

Вам ещё вздремнуться не успелось –

Чуть зевнул – а бестолочь живая

Так и прёт, настырная!.. – А спелость –

Чуть ли не молочно-восковая.

 

И тогда уже добра не ждите:

Каменный ваш век придёт в упадок.

Ох, не засоряйте! Ох, блюдите

Кущи ваших каменных посадок!

 

И блюдёт поля свои ревнитель –

Чтоб никто их духом не коснулся.

…Иоанн Захарьевич Креститель

С этим непосредственно столкнулся.

 

 

* * *

 

Когда трава ещё в тяжёлых росах
И первый луч, рождённый в этот день,
За край земли – в бездонный, гулкий космос,
Смеясь, твою отбрасывает тень,
И каждый шорох, различимый еле,
Ещё ночей таинственность хранит,
И каждый новый звук ещё отдельно
В холодном чистом воздухе звенит –
Так величав, так полон гордой спеси,
Ввергая наблюдателей в обман,
Мой городишко, как тяжёлый крейсер,
Ты входишь в грязно-розовый туман.
А тот всё надвигается и прячет
В сгущённую седую полутьму
Ажурные надстройки, флаги, мачты,
Мостки, иллюминаторы, корму…
И кажется, что ты уже не выйдешь
Из этой беспросветности назад,
Как некогда – «Титаник» или Китеж,
Иных времён многострадальный град.
И только на задумчивой Горюшке,
Будя живую память здешних мест,
Сверкнёт с недозатопленной макушки
Злачёный православный русский крест.

 

 

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ

 

И в сладостной мути соблазна, как факел,
Вдруг вспыхнет не к месту мой благостный ангел,
Как средь грабежа (у грабителя) совесть,
Весьма опечален содеянным… То есть –
Мой ангел-хранитель меня охраняет,
Он белые перья в печали роняет – 
Линяет, пеняя в душе на просчёты,
И травит мне душу, и плачет о чём-то – 
Того и гляди, от печали исчахнет:
Он благостен слишком. И ладаном пахнет.
Он – справа. Он смотрит с надеждой и верой.
А слева… А слева (куда так и тянет)
Кривляется некто, пропахнувший серой
И скрюченным пальчиком манит и манит:
Зовёт в авантюры, толкает в соблазны…
И хитрые мысли мои – безобразны,
Вернее – мутны и задумчиво сладки…
И хитрой натуры моей недостатки
Цветут, хоть не так, чтоб уж очень крамольно,
Но всё же в достаточной мере фривольно…
И вдруг мне примыслится: Господи Боже,
Хоть сам далеко я не ангел, но всё же,
Как он же, детей от чертей охраняю – 
И душу травлю им, и горько пеняю,
И всё норовлю их – совсем неучёных – 
До сердца пронять и до самых печёнок,
Чтоб постно и тихо, и благостно жили – 
Законы блюли и совсем не грешили…
И вскинусь внезапно, смущением мучим:
Зачем мы друг друга терзаем и учим?
Зачем на опору теряющем свете
Целуют не нас повзрослевшие дети
(Готовя для собственных чад поученья)? – 
И, мутной звездою, слеза всепрощенья
Из глаз по иссохшей ланите стекает…
Я внял тебе, ангел – и стыд не стихает.

 

 

ЛЮБОВЬ К СЕБЕ

 

Сперва – от неприятностей храня –

Всё по головке гладила меня,

Была, как щит, и утешать умела…

Ты мне и нынче – верная броня.

Но ты прозрела, вот какое дело.

 

И ты сварливо говоришь: «Не ной!» –

Ты стала справедливой и прямой,

Ты требовать и править научилась,

И суд вершить над непокорным мной…

И я боюсь попасть тебе в немилость.

 

Но я с тобой отважным становлюсь.

И, если я чего-нибудь добьюсь

И не согнусь, таща свою поклажу,

Я к зеркалу приду и улыбнусь,

И сам себя по голове поглажу…

 

 

* * *

 

Спасибо, жизнь, и всё-таки – спасибо,

Что научила веровать и ждать,

Что даже тёмный лес на птичьем сильбо

Ещё способен что-то мне сказать,

 

За то, что в смутных сумраках и чащах,

Где мне жилось – я зрел не только тьму,

За то, что век, так бурно уходящий,

Хоть и не добр, но не конец всему.