Александр Кузьменков

Сколько волка ни корми. О книге А. Варламова «Мысленный волк»

Варламов А. Мысленный волк. М. : АСТ, 2014

 Последний роман Алексея Варламова уже претендовал на «Нацбест» (правда, без особого успеха), а нынче фигурирует в номинантах «Букера» и финалистах «Большой книги». Оно понятно: волка ноги кормят, – тем паче, питаться ему особо нечем. С выхода в свет уж год минул, а читательской любви все нет и нет. Продвинутые рецензенты о достоинствах книги молчат, предпочитая вяло разгадывать биографические и ономастические ребусы: Платонова автор на совесть замаскировал, Пришвина – так себе, а зачем Ницше Нитщем обозвал? Выходит, толковать больше не о чем…

«Мысленный волк» – портретная галерея персонажей предреволюционной эпохи, своего рода беллетризованное послесловие к варламовским биографиям Грина, Распутина, Платонова и Пришвина, в последние годы изданным в «ЖЗЛ». «Задача биографа не искать факты, а осмысливать их», – объявил однажды А.В. И твердой рукой привел всех своих подопечных к одному знаменателю: по Варламову, Серебряный век был следствием духовной порчи, единовременно поразившей нацию. Для обозначения таковой автор заимствовал образ в одной из молитв Иоанна Златоуста: «от мысленнаго волка звероуловлен буду». «Этот волк в каждом из нас сидит», – ой, девочки, как страшно жить… Метафора тщательно размазана на полтыщи страниц: слово «волк» в книге повторяется более 60-ти раз, а синонимичное «зверь» (без Апокалипсиса тут никак нельзя!) – около 50-ти.

Запрос на Большую Книгу (не путать с одноименной премией) в России постоянно актуален. Однако прозаики предпочитают подменять эпический масштаб объемом текста и числом персонажей. А.В. впал в общий грех, – итогом стал роман, нравоучительный и чинный, отменно длинный, длинный, длинный, написанный в жанре ток-шоу: героев хлебом не корми, дай произнести пятистраничный монолог о судьбах отечества. Когда персонажи, утомленные неукротимой логореей, берут тайм-аут, к микрофону выходит автор. Его пространные риторики – испытание ничуть не менее серьезное:

«Нитщ помешал. Победил всех. И когда поломавшаяся для приличия цензура заохала и сдалась, словно нервическая дамочка; когда листочки с нитщевыми словесами напечатали бесстыжие русские типографии; когда нитщевская зараза прошлась по Руси, одурманила ее, притупила чувствительность и осторожность, а потом обварила кипятком, кислотой соляной и медью расплавленной; когда прочел их всякий гимназист, ничего другого и не читавший; когда заснула с Нитщем под подушкой невинная девица, своей невинности устыдившись и решившись завтра же с нею покончить; когда либеральные профессора стали на лекциях студентам про Нитща толковать; когда не мог ни один интеллигент сказать, что он Нитща не читал или же, наоборот, читал, да не понравилось, зато всякий убийца, насильник, вор, прелюбодей или фальшивомонетчик дерзко заявлял на суде, что он вовсе не преступник никакой, а нитщеанец, и все газеты империи его слова разносили; когда гуманные адвокаты принялись любые пороки и подлости, любые гадости Нитщем объяснять и оправдывать, а присяжные заявляли суду «невиновен»; когда стали появляться и сделались страшно модными романы и романчики, под Нитща написанные; когда пошли гулять по России пьески, стишки, статейки и диссертации, приват-доцентами сочиненные, а прогрессивная общественность стала по подписке деньги на памятник Нитщу собирать, поздно стало с заразой бороться».

Впору сделать лирическое отступление. Строго говоря, несправедливо было бы винить во всеобщем падении нравов одного Ницше-Нитща. Ибо тут и Шопенгауэр с Кьеркегором старались, и Бодлер с Верленом, и Уайльд с Гюисмансом – словом, вся мировая закулиса руку приложила. Вопрос «кто виноват?», по большому счету, не актуален. Гораздо любопытнее, почему ереси растленного Буржуинства как нельзя лучше прижились именно на русской почве, отчего именно в России декаданс из эстетской забавы стал образом жизни, – но в «Мысленном волке» об этом ни слова…

Вернемся к нашему предмету. Е. Яблоков однажды заметил: «Варламов излагает вязко и громоздко». Сущая правда. Все идейное содержание «Мысленного волка» А.Н. Толстой уложил в полторы страницы пролога к «Сестрам». И это было вполне по-пушкински: точность и краткость суть первые достоинства прозы. Однако с точной и краткой прозой к нынешним издателям являться категорически не рекомендуется. Что ж, с волками жить – по-волчьи выть; но читателю от этого ничуть не легче. Сколько «Волка» ни корми, а все одно хочется послать его подальше в лес, и желание это крепнет от страницы к странице. То бишь, от монолога к монологу.

Впрочем, иногда А.В. вспоминает: а давненько у нас ничего не случалось! – и на скорую руку устраивает размашистый экшн голливудского масштаба и голливудской же глупости. Для примера перескажу эпизод: одному из героев вздумалось устроить даме сердца романтическую прогулку на пленэре. Душная летняя ночь, стог сена… в общем, понимаете: 18+. Однако в самый лирический момент кавалеру нечто примерещилось, и он пустился по лугу на четвереньках с ружьем за плечами. На брошенную даму полезли полевые мыши: одна, две, три, батальон, дивизия. Дама с досады закурила и по неосторожности подпалила сено. Тут же запылали весь окружающий пейзаж и пленэр, а следом явился беглый кавалер с известием: я вашу падчерицу нечаянно подстрелил. Пожар разрастался, спасти раненую было невозможно, и дама отчаянно взмолилась, не забывая, однако, об аллитерациях: «Даждь дождь жаждущей земле!» И стало по слову ея. Вместе с ливнем на сладкую парочку обрушились поганюки – жабы, ящерицы и змеи, поднятые в воздух ненастьем (см. «Магнолию», © New Line Cinema, 1999). «В августе с бабами на богомолье», – решила дама, падая в обморок. Право, это посильнее, чем «Фауст» Гете.

Но Голливуд Голливудом, а Варламову до смерти хочется встать на одну доску с классиками – разом со всеми. «Мысленный волк» до невозможности эклектичен: то флейта слышится, то будто фортепьяно – попурри из Чехова, Тургенева и Бунина со товарищи.

Стилистическая вторичность – грех вполне простительный на фоне вторичности смысловой. Философские интенции текста сконцентрированы в образе Ули – той самой безвинно пострадавшей падчерицы. Барышня на протяжении всей книги сосредоточенно решает, какому б чародею вручить разбойную красу: то ли Распутину, то ли Павлу Легкобытову (он же Пришвин), то ли Савелию Круду (он же Грин)… В финале Улю насилует солдатня; аллегория насколько прозрачная, настолько и банальная. Поруганная девица готова руки на себя наложить, но видит в небе крест, а немного погодя болезную уводит с собой нищенка в грязно-розовой накидке, – розовый цвет символизирует постоянное присутствие Богородицы на земле: в скорбях, болезнях и искушениях. Mater Dei ex machina, – комментировать эту высокопробную пошлость нет ни сил, ни желания.

Кто-нибудь непременно спросит: а почему именно Варламову перепало? – ведь букеровский и большекнижный списки под завязку набиты текстами не в пример более слабыми. Тут, изволите видеть, все по пословице: кобыла с волком мирилась, да домой не воротилась…

P.S. Алексей Николаевич, едва не забыл: российские просторы в 1914 году измеряли отнюдь не километрами, но верстами. Учтите, пожалуйста, на будущее. А то для доктора филологических наук как-то оно несерьезно выходит.

К списку номеров журнала «БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ» | К содержанию номера