Реалити-шоу. Стихотворения

* * *

То ли рок, то ли Бах, то ли «Мурка»,

то ли ад, то ли яд, то ли мед...

На холодных камнях Петербурга

это эхо так долго поет.

Неземное спокойствие. Нервность.

Небо в землю уткнулось: бери...

...Царство Бога – внутри нас и вне нас.

Царство беса – и вне, и внутри.

На бесовском реалити-шоу

в разухабистой дикой гурьбе

рады боли, неверию, шоку

и любому бессилью в тебе.

Тьма все гуще, а хохот все пуще.

Те, кто был там, – запомнили все

крики зала, издевки ведущей

и глумливого конферансье.

Каждый день по прямому эфиру

весели этот сброд, весели,

человек покоренного мира,

неустроенной глупой земли.

Ты, посаженный как за решетку,

вызываешь брезгливость и смех –

на бесовском реалити-шоу

гладиатором подлых утех.

Зал гогочет, курлычет и лает.

Объявляется: «Поле чудес».

И: «в стране дураков», – добавляет

с изощренной слащавостью бес.

Но попробуй сквозь робость и горесть

различить на ристалище том

хоть один, но сочувственный голос,

без подстав – ободряющий тон.

Это значит, что ты не оставлен.

И преддверие горькой любви

этот голос откроет, как ставни:

«Успокойся. Вставай и живи».

Не закончились горькие чаши

для живых. Но, растерян и слаб,

все же скажешь: «Планета не ваша.

Если пленник – не значит, что раб».

* * *

Мы припадали к родине собою,

ее пытаясь вылечить собой,

и было это радостью и болью,

и было это – более, чем бой.

В потоках поэтического бреда

шла ворожба – взаправду или нет?..

Перекликались эхом наши беды

с ее бедой. И так десяток лет.

Как ты не смел прийти ко мне на помощь,

но миллионам на ухо кричал

о родине, – ты все, конечно, помнишь,

брат запредельный, данный от начал.

Не рассудить, в своем ли мы уме ли,

но мы вторгались грудью в бытие;

мы к родине припали, как умели,

и тем пытались вылечить ее.

Но вот теперь... раздернута завеса

далеких туч. Реальны миражи.

Так наяву здесь дразнит голос беса:

«Ты родина ли нам? Скажи, скажи!»

Все так реально, зримо, внятно, ясно:

во всех домах, на улице, в метро...

Но кто они? Зачем им так смеяться?

И что за ними – зло или добро?

Вот, к мировым склонившийся пружинам,

ведущий шоу ковырнул печать.

«Ты родина ли нам? Скажи, скажи нам!»

Так что – за всю Россию отвечать?!

И так довольно горя и печали.

Брат не помог... а жизнь – уж лучше в гроб.

«Ты родина ли нам?» – они кричали,

а зал смеялся радостно, взахлеб.

Летели через звездные развалы

их злость и хохот – мраком через тьму;

и все с бедою горе ворковало:

«Отрекся брат – так бредни ни к чему...»

* * *

Голосили, в затылок дышали,

издеваясь, просили на чай,

шутовским колпаком украшали:

«Ты нам родина ли? Отвечай!»

И, опять не дождавшись ответа,

хохотали и щерили рот:

мол, не часто с принцессами Света

доводилось водить хоровод.

И когда неминуемой дрожью

пробрало... из мороза да в зной:

голос твой был, конечно же, ложью,

только где я и что же со мной?!

Да и голос был будто взаправду...

Только где ты и что же с тобой?

«Где любовь? Не тревожься за брата.

Он с другой», – был ответ вразнобой.

«Никогда он к тебе не пришел бы –

но поверила, дура, ура...

Здесь другое реалити-шоу,

здесь давненько другая игра.

Ну, так, может быть, братцы, заплатим?

Что, применим свое волшебство?

Славы хочется? Нового платья?

Денег, власти, квартир?» –

«Ничего.

Что, вы думали – молвлю иначе?

За такие глумливые сны

никакой вам цены не назначить –

да такой не бывает цены».

«Ты нам родина?» – снова вопросик.

Ну, достали... ля-ля тополя...

«Ни одна пусть земля вас не носит,

а не только лишь эта земля».

«Где ж нам родина? Мы на распутье...

Подскажи хоть, какие края...»

«Будьте прокляты. Прокляты будьте.

Ад вам родина», – бросила я.

Пот струился тягуче и липко

и дрожала свеча под рукой.

«Ад нам родина!» – голос воскликнул.

«Дух нам родина», – молвил другой.

* * *

Лазоревым Евангелием детства,

затерянным среди советских книг,

годами наших подлостей и бедствий –

к Тебе в Твои рождественские дни

за милостью бросаюсь под иконы:

не Твой ли вестник крикнул: «Воззови»?

Не Ты ль сказал: из мировых законов

всего превыше заповедь любви?

В нас, как птенец в яйце, все это билось.

Стучался Бог в безбожные года.

Вслепую мы любили, как любилось,

и верили, как верилось тогда.

В то, что любовь – одна все лечит язвы,

что истина – навеки под рукой...

Да, кровь за мир отдать – так было ясно,

так было близко болью и тоской!

Услышишь ли? Пройдешь ли равнодушно?

Господь любви – любви, а не страстей...

Все спуталось... Не ведаю, как нужно

любить сей мир любовию Твоей...

Гордыня ли... в своем ли мы уме ли...

да, мы бросались грудью в бытие:

к России припадали, как умели,

и тем пытались вылечить ее.

Казалось: эта жертвенность подобна

Твоей – великой... Но спаси меня!

Но здесь вокруг – бесовский вой утробный,

глумливая и лживая возня.

Тьма на пороге. Сомневаюсь снова:

совсем в другом ошибка ли судьбы?

В том, что хотелось теплого, земного

и в жертвенности этой ворожбы?

По вере воздается! Я прошу так

затем, что верю: власть Твоя сильней...

...Эфир молчал. Не слышно было шуток.

Лишь за дверьми скоплением теней

топталось зло. Спасенье или гибель?

Тут, в светотьме, у бездны на краю

ответили б – друзья или враги бы...

– Исполню волю, Господи, Твою…

* * *

В последний раз тусовка взорвалась

издевками: «Давайте по закону!».

В последний раз шагнул бесовский князь,

кощунствуя, меж мною и иконой.

Лик исказив на образе Его,

запел гнусаво: «Слушай голос вещий!

Что там у вас – любовь или родство, –

но ты забудешь прочно и навечно

того, кто брат... иль более, чем брат.

Просила же сама: «Спаси нас, Боже»?

Так навсегда покинешь этот град,

уедешь прочь и не вернешься больше.

Забудешь всю кощунственную чушь:

все прочь из сердца вырви и смиряйся,

верь, что и впрямь Я этого хочу,

Я возвещаю из пределов райских.

Да, и стихи. Они, конечно, грех.

Их не пиши. Ни о любви, ни прочих!»

И в студии опять раздался смех:

«Хотела стать смиреннее и кротче?»

В какой-то миг казалось: это так,

мне возвестили истинную волю –

душа цела, и отступает мрак,

но горло перехватывает болью...

«Не будет счастья!» – веселился зал.

Уходит тьма. Накатывает серость...

Но... разве это все мне Он сказал?

Ведь то, что Он сказал, осталось в сердце!

Продюсер шоу снова удивил

свою тусню, срывая гром оваций...

– Да, мне дают смирение в любви.

Но о цене не с вами торговаться.

Вы – тень живых. А я пока жива.

Вы – ложь любви. Не страшно, но противно.

Послышалось: «...вещанье прерыва...

техническим причинам...» – и утихло.

* * *

То ли рок, то ли Бах, то ли «Мурка»,

то ли ад, то ли яд, то ли мед.

На суровых камнях Петербурга

это эхо так долго поет.

Из камней на ристалище пялясь,

вечно нелюди ржут над людьми...

«Знаешь, где в этом шоу реальность!

В том, чтоб духам показывать мир?

Нет, подумай... Все это бы ладно:

их удел – в нелюбви да гульбе...

Не в теории — внятно, наглядно,

мир, как есть, — он показан тебе.

Вот и думай, в чем кротость и гордость.

Мир, как есть. И его естество.

Ну, покуда прощай...»

Этот голос!

Это вестник. Я помню его.