Имя настоящего. Стихотворения

Зима

 

Там где-то – заповедный свет

лежит на воздухе,

как тут – наш первый снег

лежит как предыстория

вещей, как гипс для лепки,

плоть чайки, облака и цвета,

который далеко – и,

остывая, серебрится пляж

в осколках лунных.

Еще – помойка, утлый горизонт

и дым, на валенок похожий.

Но как торжественно

все это для души,

которая должна спешить

по черным головешкам

почуять дым – и вылепить свой юг,

оставшись с нами.

И снег, как белый хлеб,

крошится.

 

 

 

* * *

 

Дома должны быть

ниже, чем деревья –

чтобы дети могли

их колыбельные слышать.

Звезда в небесах – хорошо,

но звезда, прикрепленная

деревом к дому – лучше:

уже есть опора.

И чтобы тени их ветвей

скользили по стене

как палец по строчкам книги,

вдруг замирая,

и шуршала – ночь,

как тот газетный лист

который смял в комок,

изображая девочке знакомой

как мышь шуршит

в том полом и скрипучем,

как будто весь он – дверь,

в том деревянном доме.

Там занавески с розами,

я помню.

Там, если бревна просветить

рентгеном – увидишь скрипку:

Страдивари, алый бархат.

 

 

 

* * *

 

все понимать, но знать

что лишь сплетений

таинственная строгость очевидна –

подобна католическим распятьям

слоновой кости:

созидающая тело…

но белая голубка?!

Отчего же

шепчу я «Отче наш»,

чужую фразу –

ведь белая голубка улетает,

и этот шпиль,

что в сердце Бога метит,

он опрокинут будет

без изъятья

пустопорожней птахой, что,

взлетая, провозглашает

нам лишь очевидное:

 

красота дышит воздухом.

Красота дышит воздухом,

как Бог – красотой.

 

 

 

 

* * *

 

как мне сказать

о вас? Не сказать –

запечатлеть,,

сковородка, выдувшая мотив

огня, слегка кашляя,

всех богов, что прошли

над плитой,

пружиня на пламени

синем,

и чебурек,

что раздулся, как легкие,

как яичница, как глазунья

пузырясь, пружинит

намного дальше,

в глубь вещей,

которые пузырят

в дух.

А за окном деревья

стоят, как сплетенные из лозы

перевернутые корзины.

Чебурек… но мешаю

яблоко с кашей.

Так где-нибудь, в шашлычной,

вспыхивали стихи,

задорно пляшет огонек

по струне железной..

 

 

 

* * *

 

молочный океан скорлупы

поры двух тел

увеличивались

тела же

истончались

наконец

два тела стали

как две сетки

ловившие друг друга

затем – переплелись

и стала одна сеть

с рыбачьей схожа

как дерево вдруг сбросило кору

подобно молнии

                             ветвящейся во тьму

изнанкой белой

оставив нас дрожать

в своем углу

и мы – мы закатились

за этот горизонт

единым солнцем

(гладкий диск

с заусеницами протуберанцев –

алых, рыжих, колокольно-желтых)

покуда синева

глядела как подросток

увидевший

вдруг мать свою нагой

 

 

 

* * *

 

«Я не хочу туда где хорошо,

потому что мне

там будет плохо.

Пусть мне будет

здесь плохо,

потому что мне

здесь было хорошо» –

сказал старый еврей

в 80-е годы,

когда знакомые

предлагали ему эмигрировать.

То же самое

повторяет любовь,

и тоска – Тоскана от Петрарки –

вращает розы

в пелене морской,

наворачивая дно на иглу.

Вот и крылья…

Должно быть, не те,

золотое сердечко.

Аминь. Никаких шипов.

Только тусклая звездочка,

запутавшаяся в волосах…

 

Ты поймешь

 

пахнет дождь

свежемороженою рыбой

мои дороги – мои ладони

протянутые

как блещет

искорка в сугробе

а с нею

сердце мое бьется

не отнимай

моих иллюзий

они послужат

вечной правде

где ты проснешься

в пламени огня

принеся в ликующую жертву

мое сердце

по воле моей

моя бледная

да наполнишься

а я промолчу

как всегда

вот и вся

дорога моя

ее огненность

 

 

 

Во имя настоящего

 

в сердце – больно, гулко и светло,

словно только что родил

тебя

        оттуда.

 

Знать бы мне,

где ты родилась,

ведь мы столько уже знакомы.

 

Я надеюсь: там, тебя,

белеющую, греют

как пеленки, те пальто и куртки,

то платье, джинсы и кофты –

надеюсь, да,

ибо разною в них тебя помню.

 

Это – полет мгновенья,

а больше – жизнь;

длиннейшая, сравнительно

с моею,

которая лишь высветила то

вне измерений.

 

Слова погасли на ветру,

а в сердце гулко и светло,

и память почернев легла,

и только новый день горит

как шепот хрупким

именем твоим –

словно ты сбросила кожу;

так перед вспышкою прозрачной

вечность вселенной – слепок,

оставляющий верить в пульс.

 

 

 

* * *

 

Заря за зарею – свистит,

пролетая, и ветви им

машут как тени –

как тени танца,

след в след, вслед:

на фоне света.

 

А лужи бьет озноб

и выгибает их, подобно эху, –

как будто бы под ними

и асфальтом

пузырь проходит – но

не может выйти…

 

И солнечная даль

легко дымится,

как силуэты тихие повисли

меж небом и невидимой землей, –

в них пестрый город

окунается, как в дымку

 

тоски медовой, солнечной – тоски,

так, словно держат крыши

на весу минуты:

боясь просыпать, и

боясь – замлеют руки,

и тогда – ловить сначала,

 

снова возжигать?!

 

Лишь в синий-синий

вечер ты услышишь:

осеннего солнца

незыблемый, но ускользающий уют –

схож с искрами,

как стягиваешь свитер.

 

 

 

* * *

 

нет, не деревья – виденье деревьев

гнезд махеровые шарфы, в их клетку

кофейные гущи

                            луж, местами

отрадно думать о местах

куда мы не пойдем

сегодня

носимых на ключах

                                   как бы брелоком

шкатулкой музыкальной, заводной

расколупывать в банке тушенку

золотя в сковородке картошку

и выкурить треть пачки

не заметив

не помышляя – что она,

своя ль, чужая,

мелодия, что виснет на сплетеньях

их выдавая так за ощущенья

каких-то невесомых лепестков

сосудистых, плывущих средь извилин,

нерастворимых – дунуть на следы…

переписать еще раз эти строчки,

без нужды в правке