Евгений Вишневский

Муха на ангеле. Рассказ

            И вообще, я думаю, всё началось с болгар.

            Калифорнийский декабрь. Середина месяца. В небо, кажется, можно тыкнуть пальцем, так низко это небо; на уровне бровей, как зимняя шапка. Мутные люди. Отдышка. Пар изо рта. 

            У меня первая работа в Америке за деньги. Я охраняю ёлки на крестах. Праздничная распродажа перед Новым Годом. Мне кажется, такого казуса в моей жизни ещё не было.

            Мне повезло. Валера, теперешний муж Ани, которая помогла мне уехать из Союза, поспособствовал за один день получить лайсенс секьюрити гарда1. «Кулл!»2, – так кричат чёрные босяки на улице, растопырив пальцы. Ну конечно, классно, чего там говорить!

            Восемь часов я просидел перед телевизором, привинченным к потолку в комнате без окон. Я заплатил сто двадцать долларов за «класс» обязательный для каждого, кто хочет работать в этом бизнесе. Сидел, зажав руки между колен, раскачиваясь и не понимая, что бубнит негр в очках с экрана. По телевизору показывали ужасы: упавший на человека деревянный ящик; набросившуюся на ребенка собаку; перестрелку, каких– то мужиков и гонки на машинах. Тренинг, «ориентация». Через каждый час, экран выключался, начинался перерыв. Десять минут. Кофе и донат3. За счёт агентства. Черные, второй претендент на лайсенс, растопырив пальцы, как и те, что на улице, и по этому поводу кричал – «Кулл!». Я потел.

            Класс закончился. Чёрный ушел. Я остался один. Валера заехал за мной к пяти. Очень кстати. Два болгарских гиганта, сын и отец, хозяева агентства, колоны в чёрных костюмах и стоптанных кроссовках, страдали ожирением. Два живых дыма – не человека – усадили меня за стол напротив себя и приготовили к подписи бумаги. Бумаги я должен подписать, а я боюсь их подписывать. Я жил в Израиле, я научен, не подписывать бумаги не ознакомившись с их содержанием: «Сори, ай кэнт…»4, – лепетал я идиотипом. Страшно подписывать документы, не понимая, что в них.  «Дысызз – ноу…»5, – и отодвигаю от себя лист, как тарелку с квашеной капустой.

            Болгары слушали меня без любви. В комнату вошёл Валера. Улыбнулся. Осмотрел меня.

            – Подписывай, – буркнул он, глядя в окно.

            Пожал руку сыну и отцу и, развалившись на кожаном диване, перешёл на английский.

            – Помнишь Дон, как мы с тобой считали пачки денег за этим столом?

            Валера щурил глазки и качал головой.

            – Лерри, конечно помню. Толстые пачки денег. Их было много у нас. Ведь, правда?

            Валера хлопает отца-хозяина по плечу и говорит мне.

            – Помнит мерин! Такое нельзя не забыть!

            Мне глазом моргает.

            – Ну?

            – Что ну!

            Я Валере двумя глазами моргаю. Механически.

            Дон с зелёными от диабета щеками приподнимается и, нависнув над столом и мною, быстро говорит, обращаясь ко мне, предложений шестнадцать.

            – Бла-бла-бла-бла! Олрайт, Юджин?

            – Иес, сэр.

            – Вери гуд. Ю, ар гуд бой!6

            Жмёт руку и, садится на место. Я виновато улыбаюсь. Я не понял Дона, блядь!

            – Машевич, что он сказал?

            – Сбрей бороду. Коротко подстригись, – переводит Валера, не меняя позы на диване.

            Валера берёт из рук Дона моё удостоверение, плотную карточку, с печатями запаянную в пластик и копию чека которым я оплатил учёбу. Пожелав хорошего дня Дону и сыну, Валера выводит меня на воздух к машине. Воздух пахнет снегом.

            – Получилось вроде, а? – говорю я Валере.

            Валера жмурится на солнце.

            – А, как же. Они мои друзья. Всё будет хорошо – и Машевич  открыл дверцу автомобиля.

            Я подстригся. Сбрил бороду. Купил зажигалку, вместо спичек.     

 

            Ёлки были огорожены от людей металлической сеткой, в специальном месте у магазина. За сеткой, аккуратно расставлены всякие деревья в ящиках, рассада цветочков в горшках и зелёные, синтетические ленты газоновых покрытий. На каждой предмете – цена и объяснение: что это; и для чего это. Очень правильно. Я люблю порядок.

            Днём ёлки продавали. Ночью я их охранял. Охранять ночью рождественские ёлки до тридцать первого декабря моя работа.

            На фасаде магазина, светящиеся красные круги друг в дружке, напоминают гигантскую мишень. Как выяснится позже, магазин так и назывался «Таргет», по-русски – «Цель». «Ни фига себе, символика» – раздумывал я, обходя магазин каждые полчаса. Тёмных углов повсюду много, выходить из света «круга фонаря» я боюсь. Привычка.

Ночь. Жмут ботинки. От этого у меня спина болит. Фонари, как висельницы на площади, скрипят не понятно чем. Голуби сидят в плафонах светильников, вжав головы в спины. Я думаю, как можно сидеть всё ночь в свете? Не понимаю!

            На мне форма секьюрити. Синие брюки. Чёрные ботинки. Голубая рубашка. Чёрная на молнии куртка. Фуражка, как у военного. Бляха на куртке, как у «копа» в американском фильме. Передо мной плаза, заасфальтированный большой квадрат, днём это парковка для машин. Я вижу на плазе забытую магазинную тележку, коробку от обуви, цветок, спичку. Час ночи. Чибис кричит на газоне. Мексиканский район. Светофор на перекрёстке меняет цвета. Жёлтый. Красный. Зелёный. Щелчок. И опять – жёлтый, красный, зелёный. Перекрёсток пустой. Сжимаю пальцами монетку в кармане. Двигаюсь.

 

            Следующая ночь.  Фонари также скрипят. Светофор тот же. Звёзды очень высоко. Чибис кричит там же, на дальнем газоне, что возле канала. Каналов в долине Сан Фернандо много, они на случай наводнения, если снег в большом количестве растает в горах, каналы спасут город, воду уведут в океан. Чай в термосе. Сигареты. Карманный приёмник, русский сосед подарил. Скучно. От сигарет горько во рту. За пазухой «Двенадцать стульев». Читать не получается. Справа, из мрака, в свет ближнего фонаря, выходит пять человек. Мексиканцы. Одеты одинаково: чёрные шапочки, белые футболки, белые гольфы до колен. Спортивные трусы. Идут. Молчат. Поплёвывают. «Ну, вот, блядь, начинается! Куда бежать?» – говорю я себе и достаю Давидов приёмник. Вытягиваю антенну и, приложив к уху, как рацию, громко говорю в пластмассовую коробочку: «Пиздец тебе, Женчик. Боги за тобой пришли!» Мексиканцы остановились. От кодлы отошёл главный, он даже ночью, в чёрных очках. Повернулся ко мне спиной. Из трусов достал телефон. Позвонил. Не говорит. Слушает. Я верчусь на каблуке, что бы вытянутая антенна была видна. Может, испугаются? «Пиздец тебе, Женчик! Пиздец, тебе милый!» – разговаривал я на распев с коробочкой радиоприёмника, соображая куда бежать, если не испугаются меня злые мальчики, но странно, мне, почему, то весело! Для солидности посматривал на часы и ёлки. «Сделают три шага, в моём направлении, побегу к каналу с чибисом» – решаю я, не спуская глаз с банды. Главный подошёл к своим и пересказал телефонный разговор. Все остались не довольны услышанным. Дальше происходит следующее. Пять юношей поворачиваются ко мне спинами, ровняются по «линеечке» и, нагнувшись корпусом тела вперёд, громко пукают. Пусть будет это слово. Пукнув, молодые мужчины уходят. Взявшись за руки, не оборачиваясь: выскользнув из света фонаря, растворяются во тьме ночи. «Бляди! – и ногой топ: – Бляди! У! Бляди какие! Испугать хотели! Господи, чуть не помер от страха!» – рассказываю я себе и курю.  Боюсь, что вернутся боги.

            В три часа без пяти, автоматический полив газона. Как перископ подводной лодки, из земли высовываются пластмассовые трубки. Шипя, спрынкалы7  распрыскивают воду кругом на травку. Ровно в три, по направлению с севера на юг, по забору над каналом, бредёт опоссум, понурив длинноносую голову.  Я подхожу к нему. Зверь замирает, скалит пасть и пялится на меня круглыми глазками. «Здравствуй сволочь», – говорю я ему. Крыс шипит. Мы смотрим друг другу в глаза на близком расстоянии. Не шевелимся. Первым не выдерживаю я. «Ты бешеный?» – спрашиваю я тварь. Существо шипит. Отступаю два шага назад. «Я хочу тебя понюхать. Укусишь?» – продолжаю приставать я к животному. Шипит. Опоссум с кожаными ушами и голым хвостом, на брюхе в сумке носит своего ребёнка, лысого крысёнка. Я читал; опоссумов индейцы кушают, мясо у них нежное и сладковатое, как у всех всеядных зверей. Четыре часа. Скучно. Я включаю громко приёмник. Джаз раздражает. Выключаю приёмник. Кафе напротив бензозаправки «АРКО» открыто ночью. Дверь в кафе звякнула колокольчиком. Телевизор под прилавком работает без звука. Яркий свет дневных ламп режет глаза. На столике кофейный круг от чашки прошлого посетителя. В кофе я один. Хозяин в поварском колпаке с прикрытым от болезни внутри головы глазом, раскатывает тесто. Здоровым глазом мексиканец заглядывает в телевизор. Показывают футбол. На запястье хозяина тату розы. На меня он не обращает внимания, следит за матчем. «Какой счёт, приятель?» «Не имеет значение сэр, я не знаю». Переводит на меня здоровый глаз. «Футбол, терпеть не могу, смотрю, что бы ни заснуть. Вот твой кофе и кекс. С тебя пять долларов двадцать центов». Я отдаю деньги и думаю: чашка кофе равносильна часу моей работы. Курю, хозяин разрешил курить в помещении, читаю книжку о русских царях и думаю, ну как  же меня сюда занесло? Вопрос. Ответ на него сложный.

            На востоке светлеет небо. Чёрный воздух становится, синим, потом, красным, потом жёлтым. На площадь перед «Таргитом» выскакивает машинка с человечком внутри, эта машинка всасывает мусор трубой в днище. Она мечется на плазе на бешеной скорости.  Кругами. Рывками. Откатами. Как какое-то насекомое на воды, в детстве, на даче. Забыл, как называется. Я смотрю в окно кафе. На плафоне фонаря в центре плазы заснул ангел, подперев голову  рукой. На ангеле сидит белая муха. Всё отлично видно, муха крыльями двигает. Я читал; у ангелов слёзы круглые и сладкие на вкус. Над ними луна, тонкая как хирургическая иголка. Первые автобусы загудели моторами. Кажется, что автобусы движутся на спущенных колёсах. Пассажиры спят в них сидя, покачиваясь в окнах, как водоросли в медленно текущей реке. Чибис кричит. Вертолёт пролетает над всеми нами низко, йёхая  винтом. Через дорогу, в секторе частных домов, стреляют. Три раза: Пах! Пах!  Пах! Хлопки, как из детской пушки с пробкой. Полицейская машина  с сиреной промчалась, не останавливаясь на перекрёстке. Вертолёт завис, высвечивая прожектором за домом дом. Луч прожектора вертолёта, прозрачная световая труба с кипящей пылью мошкары. В окнах домов за каналом, зажигается свет. Луна кажется ещё выше.  Собака бежит по улице и думает. Чибис кричит. Я вспомнил, насекомое называется  «водомерка», и вправду она похожа на машинку-пылесос.

            Запел петух в Северном Голливуде. Наступает утро.

            Через час я закончил работу и ушёл пешком домой.

            Послезавтра, Новый Год, и мой первый чек, заработанный в Америке: один доллар, пятьдесят два цента. Высчитали болгары деньги, за форму и… увиденного ангела.






1     license of security guard, лицензия охранника



2     cool (англ.) Класс!



3     donut (англ.) Сладкий, круглый пончик



4     sorry, I can t (англ.) Извините, я не могу



5     this is no (англ.) Это – нет



6     Very good. You are a good boy (англ.)  Очень хорошо. Ты хороший мальчик!



7     sprinklers (англ.) Дождевальная установка, разбрызгиватели



К списку номеров журнала «БЕЛЫЙ ВОРОН» | К содержанию номера