Семь городов у Бога. Стихотворения

У Галины Погожевой – крепкая рука, что видно читательскому глазу. Читателя пробирает и взволнованная приподнятость интонации. Драматизм её поэтического высказывания не терпит никакого соглашательства – Погожева смотрит в глаза собеседнику, ревниво взыскуя его мужества перед лицом бытия. Такие стихи пишутся скорее всего не часто, но каждый раз на грани разрыва аорты. Мне кажется, она – ещё непрочтённый – или невнимательно прочтённый – современниками автор.

                                                                                                                                                                                                                   Д. Ч.

 
* * *
 
Пусти. В нас ни мужского нет, ни женского.
Мы время, в нас часы заведены.
В свой бальный плащ, больную тень Нижинского,
Как будто в крылья мы облачены.
 
В краю ветров, июнем холодеющих,
Где моря вздох у горя на краю,
В саду дроздов, от яблок молодеющих,
Мы погубили молодость свою.
 
Как было жить с такой душой играющей
Сквозь эту жуть – не море, не листва,
А просто шут, от горя умирающий
В кругу родных, не помнящих родства.
 
Но в страны тех, у нас жестоко отнятых –
Что ж память их? – но вспомнить пробил час! –
Плывёт на парусах, высоко поднятых,
Небесный свод, печально ждущий нас.
 
 
* * *
 
Август, твоё ночное
Имя черней воды.
Было ли что иное,
Кроме одной беды?
 
Памяти птиц пропавших
Траурный свет террас.
В нас, до утра не спавших,
Августа серый глаз.
 
И повторенье круга
Видишь в конце прямой.
И никакого друга,
Кроме себя самой.
 
Август! В твою дубраву,
В праведный холод фраз.
Ни по какому праву.
Просто в последний раз.
 
 
* * *
 
Мы выбрали воду затем, что она, ладья,
У нас верховодит, она нам велит шутя.
Мы ей повинуемся, словно она дитя,
А мы молодые, седые её дядья.
 
Шустра она, мачты её как мечты, но вот
Она обнажает какую-то злую суть.
Она зарывает свою молодую грудь
В холодное олово северных серых вод.
 
Стремленье нас жжёт. Подождёт нас страна полей,
Ведь там, за стеною идущей войной волны,
Есть небо синее, чем наши родные льны,
Лишь курс проложить в направлении журавлей.
 
И мы обращаемся в землю и в ил на дне
Ильменя и Ладоги и многоводных рек,
Мы таем во мгле, но скажите моей стране,
Что ей завещает ваш предок, варяг и грек:
 
Пусть строит суда, пусть спускает она челны
В холодные волны – мы люди воды и льда.
Лишь тронутся льды, отпускает, как боль, беда
И губы невольно, а вымолвят: – Мы вольны.

Наталья Коробова. «Штат Мэн». 1992г., 70х90, оргалит, масло.

 
 
* * *
                                         Александру Радашкевичу
 
Семь городов у Бога, семеро львов у Бога.
Ты оглянись немного, не замедляя бега.
Мимо ведёт дорога. Что ж, что уделов много,
Но ни в одном у Бога не было столько снега.
 
И ни в одном так много северных светлых арок
В прочем краю хибарок. За ледяным стеклом
Только один огарок высветит море чарок
На одного живого, сникшего за столом.
 
В мире, что вечно ищет вещего в каждой вещи,
Был он последний нищий, но не последний певчий.
Вновь занывает вьюга. Только Тобой ведом,
Вот он помянет друга, вот он покинет дом.
 
Шпага, седло и фляга. Крылья, перо, бумага –
Иго моё бо благо. – Держится этот круг
Лишь положась на Бога. Не выпуская флага,
Не замедляя шага. Не покладая рук.
 
 
* * *
 
Остановите лошадей! — Заря
Вечерняя печалилась, качались
Над головой цветы, и лекаря
К остывшему Потемкину домчались.
 
...Из глубины раздался голос, бас,
И с высоты ответил голос Бога.
Летевшая помедлила немного
И села на резной иконостас.
 
И вздрагивали, как двойные створки,
Два пудреные крылышка сквозь сон.
Безвременье. Империи задворки.
Безрадостная молодость. Херсон.
 
И в прошлое проваливались ноги.
Туда, туда, подальше от судьбы
Ведите нас, тенистые дороги,
Под вязы, под дуплистые дубы...
Прошли века. Но точно так же, князь,
Я в поле умереть хочу, на дальней
Отеческой земле многострадальной,
Предчувствуя, тоскуя и винясь.
 
 
* * *
 
Владетельного герцога посланье.
Зажжётся к ночи новая звезда.
Но медлит день, несущий на закланье
Свой бледный свет. И грусть как никогда.
 
Ещё не вечер, но немножко поздно...
Кончается поэзия. К концу
Подходит август – холодно и звёздно –
Как блудный сын к хрипящему отцу.
 
Уходит день. Он где-то в Ливерпуле.
В России ночь, давно уж там темно.
Там снова занят отливаньем пули
Наш человек. Но это всё равно.
 
Зажжём свечу – темно мне. У огня же
Я вижу лучше, чем при свете дня,
Что жизнь прошла. Настала осень, княже,
И золотом осыпала меня.
 
Мне скучно, бес. Всех нет, но хоть бы слёзы...
Посмотришь в сад – и что же видишь ты:
Что всё прошло. Остались только розы,
Георгия Иванова цветы.
 
 
* * *
 
А счастья-то, впрочем, нам надо немножко:
Оно так безумно!
К берёзовым рощам приникнешь в окошко:
Куда-то везут нас.
По всем этим будням мы прожили глупо,
А нынче так звёздно!
Но всё, что сегодня, и всё, что могло бы... –
Прекрасно и поздно.
В холодном вокзале, в прокуреннном зале,
В ненужном: – Пишите, –
Вам что-то сказали. – Вы что-то сказали?
Ещё раз скажите! –
За блажь и дерзанья нам сны наказанье.
Приснится, голубчик,
Что где-то в Рязани запряжены сани,
Постелен тулупчик –
И снегом и лесом, и лесом и снегом,
С берёзами вровень.
Мы сыты железом и вспомнить нам не о ком.
Не о ком, кроме...