«И трус, и голод, и пожар»

(Гамаюн Ульяна. Осень в Декадансе. – М. : ОГИ, 2014)

Однажды Д. Быков заметил: «”Нацбест” всегда премирует тенденцию, а не автора». Тенденция «Нацбеста-2015» отменно соотносится с политической конъюнктурой: в лонг-листе представлена сборная русскоязычных авторов с Украины. Теоретически все это должно означать незыблемость культурного пространства метрополии. На практике имеем очередной количественный прирост в ущерб качеству. Ибо украинская проза для российского читателя – испытание столь же суровое, как и благоприобретенный Крым для российского налогоплательщика. Українська словесність зазвичай блищить всіма своїми гранями: инфантильный и безграмотный Непогодин, неизлечимо косноязычный Беседин, полупорнографическая, надрывно-эпатажная Готфрик… И, разумеется, Ульяна Гамаюн.

«Появление всех публикаций писательницы сопровождалось бурной полемикой», – предупреждает аннотация на обложке «Осени…». Уточняю: полемизировали насчет Гамаюн единственный раз. И большей частью про отказ от премии Белкина. Скандал вышел окололитературный, по определению Н. Ивановой, – «псевдолитературный». А сами тексты к дискуссиям не особо располагали. Говорить-то, в сущности, было не о чем: идея, интрига и образы издохли под грузом вычурных тропов. О них в основном и толковали. «Язык жеманный, на грани и за гранью пошлости», – раздраженно огрызнулся Ю. Буйда. Прочие единогласно объявили Гамаюн наследницей Бабеля и Олеши, – урожай новых гоголей в садах российской словесности растет год от года…

Очередное явление днепропетровской жеманницы с почти набоковским псевдонимом вновь не сулит публике ничего доброго. Подробности в одноименном стихотворении Блока: «…и трус, и голод, и пожар». Интеллектуальная проза у нас предназначена отнюдь не для читателя, главная ее коллизия – презентация авторского кругозора и риторических талантов. В сборник «Осень в Декадансе» вошли роман, повесть и рассказ; последний опус вообще не поддается пересказу, пересказать два других можно с большим трудом: фабулы размыты до полной неузнаваемости. Главная героиня во всех трех случаях одна – литература.

Действие романа «Осень в Декадансе» происходит в некоем весьма условном городе, где есть набережные Верхарна, Брюсова и Малларме, площадь Проклятых поэтов и проспекты Готье и Добролюбова, пожарная часть носит имя Передонова, а питейное заведение именуется по-бодлеровски – «Амур и череп». Словом, муниципалитету не хватает лишь борделя опять-таки с бодлеровским названием «Non satiatа». Протагонист – безымянный судебный рисовальщик (привет от Кафки), герои второго плана – Ашер (привет от По), Титорелли (еще один привет от Кафки) и Вирский (привет от Басинского). У.Г. не расстается с книгами – истина эта становится понятна читателю практически сразу же, но авторесса упорно и последовательно доказывает очевидное на протяжении трехсот семидесяти страниц. Бесполезно искать в тексте что-нибудь, кроме цитат, аллюзий и парафраз: «он разговаривал со мной высокопарными вопросами, как Заратустра с карликом», «газетчик резко прервал дозволенные речи», «хорошо бы умереть, не доезжая до Итаки» и проч. Сформулировать идею затрудняюсь: для Гамаюн она второстепенна. Как, впрочем, и всегда. На первом месте – извитие словес, что тоже весьма привычно.

Я уже говорил, что Гамаюн у нас считается недурным стилистом, – по-моему, совершенно незаслуженно. Не бывает у приличного стилиста откровенно дурной фонетики: «с суммой», «с судейского», «с рук», «с рукава», «с рисунками», «с ритмом». Не путает квалифицированный стилист кайму с окоемом. И знает, что чурбан не может быть глиняным. А фразы вроде «нахрапистая подмалеванная действительность» или «в перерывах между валанданьем» с головой выдают неисцелимое отсутствие вкуса. Хотя для нашей героини это дело десятое. Слова здесь не столько служат изобразительной точности, сколько свидетельствуют об авторском красноречии. На трех с лишним сотнях страниц «Осени…» я нашел всего лишь одно удачное сравнение: «темные, похожие на зачехленную мебель дома». Все остальное – более чем приблизительно, с большими допусками и посадками:

«Пламя хлюпало под ногами», – никак пламя-то у нас жидкое?

«Чугунные решетки отяжелели от воды», – но чугун, воля ваша, не тряпица, впитывать воду ему не полагается…

«Подзаборные колтуны страстей», – ага, второе пришествие ослов терпенья. Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его!

Впрочем, для Гамаюн, упоенной божественным звуком собственной речи, изобразительная точность не важна. Куда важнее загромоздить повествование аллитерациями:

«Зал полнился оголтелым гомоном голодного люда и многоголосым гулом кухни».

«Процессию злыдней и замызганных забулдыг замыкала шлюха».

Куда как прав был Мандельштам, что в сердцах обозвал подобную манеру письма аутоэротизмом. В анамнезе тут явно не Бабель, а Славникова, Палей или Иличевский, сколь претенциозные, столь и невнятные. По прочтении не остается ничего, кроме пудового недоумения – это, простите, о чем? а главное, зачем?

Повесть «∞» вызывает то же самое чувство: герой кого-то сбил в ДТП – позже выяснится, что себя самого. Мистика, стало быть, – но она опять-таки лишь предлог для бесконечной вереницы цитат. В тексте присутствует Булгаков в образе обваренного пса, по страницам катается северянинская каретка куртизанки, упомянуты Крученых с Шестовым и Камю с Кьеркегором. Красоты слога – ровно того же свойства, что и упомянутые ранее:

«Новая глыба вдобавок ко всему не сильно отличалась от овоща. Растительное начало преобладало в этом безыскусном, рельефно-сложенном организме – во всяком случае, жевал он очень бодро, реликтовой головой и полосатым панцирем напоминая прожорливого колорадского жука. Звали жука Петей», – так кем, все-таки, числится Петя – насекомым или растением?

Кульминацией авторской неукротимой логореи служит рассказ «Листомания»: полторы тысячи слов ни о чем, кое-как склеенных навязчивым рефреном «пыль – шелест – горячий луч – тень птицы».

Проза Гамаюн стоит на двух китах: бесконечной цитатности, призванной обозначить авторский круг чтения, и подражании всем сразу. Пусть в декадансе осень, зато в постмодерне, – вторичном, вымученном и выморочном, – патологически вечная весна. Кому, кроме самой У.Г., интересны эти вояжи с площади Гольдштейна на проспект Джойса и в переулок Иличевского – право, не знаю. Не знаю и другого: зачем импортировать с Украины подобный продукт – ведь и у самих явный кризис перепроизводства, от сорокинской «Метели» до шишкинского «Венерина волоса». Политическая конъюнктура – оно конечно, да не грех читателя пожалеть.

А вообще, появление Гамаюн – откровенно дурная примета. Я человек не суеверный, но тут, право слово, есть повод задуматься. Извитие словес, уж не знаю отчего, – неизменный предвестник и симптом всякого рода нестроений. В Германии Тридцатилетняя война совпала с изощренной звукописью и формальными экспериментами Харсдерффера. Во Франции после прихотливого рококо заработала якобинская гильотина. Русский Серебряный век закончился Первой мировой, плавно переходящей в Гражданскую. И трус, и голод, и пожар…