Скелет. Рассказ

Из дома отдыха Хисмат вернулся мрачным и подавленным. Сын заплатил за путевку немалые деньги. А он на целую неделю раньше отдых свой завершил. Когда уехал домой мужчина, с которым он жил в одном номере, на его место прибыл Салим из соседнего района. До этого Хисмат наслаждался отдыхом в полной мере. Подлечил больные суставы, привел в порядок зубы – на место выпавших вставил пять-шесть золотых коронок. Еще и недели не прошло, как сын со снохой приехали навестить. Они с Хисматом в деревне вместе живут и души в нем не чают. Только младшая дочь, когда жена умерла, отдалилась немного, охладела как-то. Но потом и она зазвала Хисмата к себе, одела с головы до ног. Девочка ведь, смерть матери, наверно, тяжело переживала. «Зиму у нас поживешь», – говорила. Да разве вытерпит Хисмат в городе?

А Салим таким хвастуном оказался!

Однажды разошелся:

– Всю жизнь я в колхозе зампредом проработал, правой рукой председателя был. С какими только хозяевами не приходилось мне работать, со всеми общий язык находил. Ел то, что они ели, одевался в то, во что они одевались. А часто и обходил их. В Стерлитамаке сыну и дочери квартирки прикупил. Младшему сыну в самой Уфе сделал. Но этот малай непутевым оказался. Сызмальства на голову слаб был. Квартиру продал, деньги по ветру пустил. В конце концов к какой-то русской бабе, старше его, в дом вошел, а когда пить-гулять начал, и та его вытурила. Не знаю, где он мотается. Уже лет пять-шесть не появлялся, – и Салим тяжело вздохнул.

И очень удивился он, когда узнал, что после смерти жены Хисам живет у сына и невестки.

– Ну, с моими не уживешься. Или через неделю с голоду уморят, или, все добро отобрав, на улицу выгонят. Со старухой вдвоем только живем. Когда колхоз в моих руках был, я нам обоим неплохую пенсию устроил. А чтобы завистники деревенские не прознали, обе пенсии в райцентре в сбербанк на мое имя перечисляем. Так что все деньги в моих руках. Вот я в дом отдыха иногда по два раза в год отрываюсь. Жена дома хозяйством занимается, за скотиной ходит. Как раз то, что ей полагается. Ибо все, что есть в моем доме, – это мое. Я ведь ее и в молодости не утруждал. Когда узнала, что отдыхать еду, тоже начала проситься: и у меня, мол, сердце шалит и печень покалывает, может, вдвоем поедем? Но я ей сразу отлуп дал. Пусть сидит дома. В Тулу со своим самоваром не ездят. И в лес за дровами не ходят... Красивых баб и здесь хватает. Были бы только деньги, – самодовольно закончил он свою речь.

 

 

Перевод с татарского Валерия Чарковского.

Хисмату этот тип сразу не понравился. С одной стороны, крутого из себя строит, с другой – в мелочах все копается. Постоянно выспрашивает, как живет Хисмат, чем занимается, а потом своей жизнью начинает хвастаться. Поучает.

Пытает:

– Такую путевку, с люксовым номером, как заполучил? Наверно, должность хорошую занимал, а может, в Сибири живешь?

– Нет, в Стерлибашево живу, с сыном и невесткой, – ответил нехотя Хисмат и отвернулся недовольно. Свое имя и свою деревню назвать не пожелал. И начал одеваться, будто в библиотеку собрался, какую-нибудь интересную книгу взять.

– Слышь, Хисмат, годок, – не отставал сосед, – если ты из Стерлибашевского района, ты, наверно, знаешь вот такую деревню. – И назвал соседнюю.

– Нет, не знаю, – ответил Хисмат, желая поскорее закончить разговор, а более всего, чтобы отвязаться от Салима. Потому сделал вид, что знать ничего не знает. Скажешь, что сам из этих краев, так тот пристанет – не отвяжешься. А Салим еще пуще разошелся:

– Если хочешь знать, я и в той деревне пацана с девчонкой оставил. Интересно, где они теперь обретаются? – Помолчав мгновение, снова продолжил. – Молодо-зелено, погулять велено. Охотка так и прет. В лесу возле той деревни нашему колхозу делянку выделили. Я там заготовкой руковожу. Лесу полно, знай только вывози. И денег тоже хватает, потому древесину я и направо и налево загонял. Все в моих руках. Зампредом к тому времени я уже несколько лет работал. Опыт есть, и с учетом того мне эту должность доверили, хотя я всего десять классов кончил. Конечно, и хозяину долю выделяешь, без того работать нельзя.

Хисмат упал в кресло возле двери, не успев даже одну штанину натянуть, когда Салим произнес имя его жены:

– В той деревне я познакомился с девушкой по имени Зельфина. И год, и месяц как сейчас помню.

Хисмат подумал было, что ослышался, однако Салим повторил:

– Да, Зельфина, милая, Зельфина, – и продолжил свое повествование: – Когда у жены родилась дочь, я хотел назвать ее Зельфиной. Но жена не согласилась. Очень даже может быть, что заподозрила что-то. Привычка у меня такая: если выпью, во сне разговариваю, наверно, тогда и проговорился. 1970 год. В тот год, я говорил, занимался заготовкой леса для своего колхоза около той деревни. Однажды, когда ехал к лесорубам, подвез Зельфину. Познакомились. В молодости я очень даже пригож был. Каких только девушек я с ума не сводил, сна не лишал, с какими только с женщинами ночи не проводил. Эх, охо-хо, – вздохнул он, вспомнив прошлое, и совсем расчувствовался.

Кое-как натянув брюки и ничего не говоря, Хисмат хотел было поскорее убраться, но Салим остановил его вопросом:

– Ты куда направился, не купаться ли? Тогда подожди меня.

– Нет, я в библиотеку, – с трудом выдавил из себя Хисмат и выскользнул за дверь. Выйдя в коридор, некоторое время стоял, ничего не соображая, приходя в себя от всего услышанного. Долго не мог понять, в какую сторону надо идти. В ушах продолжал звучать голос Салима, произносившего имя его жены, с которой он прожил столько лет и с которой они вместе состарились.

В полной растерянности Хисмат пошел по коридору. Спустился быстро с крыльца, добрался до сада и сел на скамейку. На свежем воздухе немного пришел в себя.

«Нет, этот Салим вообще непорядочный. Даже шутить нормально не может. Похоже, он знал, что деревня Зельфины рядом с моей деревней. Не сказал ли я ему об этом вчера? Имя жены тоже знал – я, кажется, упомянул об этом, – так пытался Хисмат привести свои мысли в порядок. – В те годы в деревнях всех девушек звали Зульфия, Зульфира, Зельфина да Зинира. Наверно, я его неправильно понял. Вроде бы в их деревне три Зельфины были. Наверно, это другая», – решил Хисмат. Про библиотеку он уже и не вспоминал. Разговор с Салимом воскресил в его памяти прошлое.

С Зельфиной они познакомились в райцентре на смотре художественной самодеятельности. Зельфина прекрасно спела и заняла второе место. А Хисмат и не пел и не плясал, просто принимал участие в одном скетче. Завклубом никак не смог найти на это место человека и уговорил, наконец, Хисмата. На безрыбье и рак рыба.

Зельфина сама, первая, завела с ним разговор:

– Завтра и в нашей деревне будет концерт. Приезжайте вместе с друзьями. Потом танцы будут, – сказала, улыбнулась – и как огнем обожгла. Этого хватило. Хисмат и сам парень не промах, и лицом и статью не подкачал. В своей деревне девчонку Сабилю на примете держал. Только Сабиля дикаркой какой-то была. И близко не подпускала, и отвергать не отвергала. Если разрешала проводить один раз, то три раза отказывала. Если один раз позволяла обнять, то три раза отталкивала. Однажды даже пощечину влепила. И это можно было бы вытерпеть, но ведь другие парни с девчатами на смех поднять могут. Потому-то и охладел к ней Хисмат. Раза два проводил как-то почтальонку Тамару из соседней деревни, но и та отлуп дала. Тамара была старше его на два года. И красотой бог не обидел. Поэтому, наверно, очень разборчива была.

Как-то вечером после танцев, или по своему обычному высокомерию, или испытать парня хотела, Тамара заявила:

– Хисмат, ты еще молод ходить за мной, слюни распуская. Я ведь тетя для тебя. Я – заведующая почтой, а ты кто?

Да, Хисмат пока еще студент. Учится в Белебеевском сельхозтехникуме на отделениии подготовки механиков. Братишек и сестренок – пятеро, мал мала меньше. Потому и одет он довольно скромно. Как считал отец, девушки должны красиво одеваться, поэтому сестрам на последнее покупали приличные наряды. Хисмат все это понимал. Так уж выходит, большинство его сверстников вкалывают и хорошо получают. Модно одеваются, вкусно едят, весело время проводят. Что же касается Тамары – ее отец в правлении счетоводом работает. И дяди все на денежных местах – шоферы. А коль и сама девушка при должности, то денег у них хватает. Потому и были у Тамары самые модные и дорогие платья, а на ее стройных ножках – ослепительно красивые туфельки.

– Ты и целоваться, наверно, не умеешь. Молоко еще на губах не обсохло.

Слова эти унизительны были для Хисмата, как дождь ледяной на душу. Домой возвращаясь, пешком шел, даже на велосипед не сел. А вернувшись, и вовсе в дровяник его кинул (хотя велосипед-то в чем был виноват?).

Потом ту деревню, где Тамара жила, Хисмат за семь верст обходил. Но и там ведь были девушки, которые, как он заметил, на него заглядывались. Но, как говорится, коль глаза души слепы, глаза на лбу ничего не увидят. И на дороге в Бавлы он крест поставил. Хотя приятели тамошние не переставали его зазывать, да и девушки приветы не забывали передавать.

А вот когда передали приглашение от Зельфины, Хисмат в тот же день начал собираться. Однако сперва у одного знакомого парня в той деревне постарался узнать, что это за девушка и есть ли у нее друг или кто-то в этом роде.

– Ладно, будь спок, парням нашим я скажу, они тебя пальцем не тронут. Только имей в виду, Зельфина тебе не ровня, джигит. Вот, слушай, Халима скоро вернется. Она как раз тебе подойдет. И лицом и фигурой вышла, все при ней... Огонь девка. И не гуляет пока ни с кем. Ладно, по деревне походи, с парнями познакомься. А я с Камилей на танцы пошел.

 

Зельфина к нему хорошо отнеслась. Как другие девчонки, не выгибалась. До этого девушки, на которых Хисмат свое внимание обращал, почему-то не принимали его всерьез. Он уже начал подумывать, что не умеет он девичьи сердца покорять. Сам виноват, корил он себя. А вот Зельфина совсем не такая. А уж когда запоет, аж сердце из груди выскакивает. Потому так быстро она его и стреножила.

И недели не прошло, как дружок его с Халимой познакомил. Ладошку ее в ладонь Хисмата вложил. Та смутилась немного, но руку свою в руке Хисмата оставила. И в тот день, и в другие дни Хисмат Халиму провожал. Зельфина почему-то не показывалась. Ладно, думал он, потом все образуется, все прояснится, а пока они ему обе нравятся.

А однажды Зельфина объявилась, подошла, а сама смеется-хохочет: «Три дня меня не было – и ты сразу на сторону пошел?» Взяла как ни в чем не бывало Хисмата под руку и с собой повела. Пришли к ней домой. Отец с матерью, оказывается, в гости куда-то уехали. Чаю вдвоем с ней попили. Зельфина свой альбом семейный вытащила, всю родню показала. После того Хисмат ходил-ходил, думал-думал и наконец решил: лучше Зельфины девчонки нету.

В середине лета это было. «Родители ругаются, – сообщила Зельфина, – что поздно домой прихожу». И с того дня начала уходить ровно в двенадцать. Сердце парня разгорячила, а сама, кажется, остывать начала. Во всяком случае, так ему показалось. Он уже расстраиваться начал: вот, мол, еще одна девушка от меня отвернулась. Успокоился только, когда подруга Зельфины по секрету ему сказала:

– Ты не очень-то расстраивайся. Это она тебя только испытывает. Ты сам ведь тогда Халиму провожать ходил. За то и отыгрывается на тебе.

Хотя мечтал Хисмат вместе с Зельфиной ясные зори встречать, утреннее пение птиц слушать, восход солнца приветствовать, девушка каждый день уходила домой ровно в двенадцать. Ну, что поделаешь – Хисмат седлал велосипед и катил в родную деревню.

 

Так долго сидел он вспоминая дни своей молодости и пытаясь успокоить самого себя: «Нет, не может быть. Зельфина не такая. Салим чего-то путает».

Так, посидев, поразмышляв, Хисмат немного пришел в себя, и на душе легче стало. Прошелся по аллее, тянущейся вдоль корпуса дома отдыха. Когда вернулся в свой номер, соседа там не было. Раздевшись, сел просматривать вчерашние газеты. Слова читал, а смысл их до него не доходил. Вихрь воспоминаний снова унес его в молодость. Все про покойную жену свою думал.

Хорошо они жили. В ладу, спокойно, без крика, тарелок не били. Жена ему сына и дочку родила. И дети на родителей похожими получились, тихими, спокойными были. С Зельфиной они в мае познакомились, а осенью, к октябрьским праздникам, шумную веселую свадьбу справили. Тамара, прослышав, что Хисмат помирился с Зельфиной и отношения у них всерьез завязались, стала зазывать парня и даже несколько писем переслала. Сноха ее, по пустяшному делу заходя, приветы от девушки передавала.

Они через несколько дворов от Хисмата жили. Однажды по-настоящему Тамару за Хисмата принялись сватать:

– Как сыр в масле будешь кататься, и отец у ней при должности, и сама она тоже пост занимает.

На что Хисмат ответил:

– Она все «я старше тебя» твердила, а когда провожать ходил – важную особу из себя строила. Что, кроме меня, никого себе не нашла?

– Э-э, женщины только из каприза недотрогами хотят казаться, парней на смех подымают. А сами, коль заметят, что кому-то нравятся, сразу головы теряют, всякого соображения лишаются. Не имеющий соображения человек чего только не наговорит. У той женщины, которая старше, и объятия жарче, и блины масленые. Брось ты эту Уметдинову дочь. В их родне все женщины тихони скрытные, – уговаривала Хисмата соседка. А вслед за ней и мать:

– Может, сынок, Закию-апу послушаешь? Не лежит у меня душа к этой Уметдиновой родне.

Но Хисмат резко оборвал ее:

– Перестань-ка, мама, не забивай голову всякой ерундой. Будем жить не хуже других. Вот посмотришь, лучше нашей семьи не будет.

А Сабиля перед отъездом на учебу, улучив момент, повисла на шее Хисмата.

– Как аукнется, так и откликнется, – ответил он на этот ее порыв. – У меня щека до сих пор горит. – А сам был готов схватить девушку в охапку и унести далеко-далеко. «Отплатил я ей», – утешил он себя. Ну не мог же он изменить Зельфине, бросить ее. И усилием воли погасил чуть вновь не вспыхнувшую любовь.

Они с Зельфиной договорились провести на следующей неделе никах. Да, Хисмат легко мог бы променять Зельфину на Сабилю, но он привык держать слово. Особенно перед женщинами. Если б он обманул и бросил Зельфину, его душа болела бы всю оставшуюся жизнь, а совесть никогда бы не успокоилась. Стерпел. Как бы ей тяжко ни было, сказал Сабиле «нет».

Сабиля, видно, тоже поняла:

– Эх, ты! Сам свое счастье ногами топчешь! – с упреком бросила она. – Неожиданно снова обняв парня, поцеловала крепко, взасос. И оттолкнула: – Уйди, скройся с моих глаз!

Несколько мгновений не отрывала от него взгляда, будто еще что-то хотела сказать, но ушла молча, не произнеся ни слова.

Вот тогда не ошибся ли Хисмат? Наверно, нет. Они ведь с Зельфиной душа в душу, в любви жили. Тревожные, мучительные раздумья Хисмата нарушил внезапно вернувшийся в номер Салим. Лицо гладкое, без единой морщинки. От самого, как от бабы, духами сладкими несет. Глаза бегают и блестят, как у нашкодившего кота, который со стола блин стащил. Нечто подобострастное видно в выражении его лица, и какой-то неестественной кажется его улыбчивая манера. И хвастун к тому же. И почему женщины таких любят? Или на богатство их зарятся? Или потому, что всю жизнь на легкой работе были, особо не напрягаясь, до этих лет свою мужскую силу сохранили? В первый же день какую-то молодую бабенку привел. И все разговоры о том, как из ничего может деньги делать, как того председателя вокруг пальца обвел, как этого бухгалтера уму-разуму научил и в каком селе-городе сколько любовниц имеет.

И сейчас тоже, еще плащ не успел снять, как опять принялся за свое:

– Вот так, Хисмат в той деревне у меня сын с дочерью растут. И про Зельфину я тебе говорил. Забываю уже. А назвал я так, чтобы имена их на мое имя и фамилию были похожи.

Хисмат сравнил имена своих детей. Имя его дочери Салимы совпадает с именем этого болвана. А с именем сына – никак. Хотя бы одной буквой совпали. Салим же, наглец, все свои грязные похождения продолжает описывать. Можно подумать, он в этих нечистоплотных воспоминаниях по уши сидит, и в самую душу Хисмата грязными ногами залез и топчет ее безжалостно. Бывают же такие люди: в дом твой без стука врываются, бесцеремонно в сапогах вперед проходят и в одежде, в которой в хлеву навоз убирали, на диван или в кресло развалясь усаживаются. Ты от такого хамства вообще речи лишаешься. Хисмат сейчас был примерно в таком состоянии.

«Я Зельфину в тот же день, когда возвращались, завалил. В клубе она работала. Дом их от того конца недалеко. А петь начнет... голос какой, выводит как! Куда там артистам! Родителям ее на две зимы дров завез, дяде на банный сруб бревен заготовил. Жалко, что ли? В лесу деревьев хватает. Пока ходил, сам чуть в нее не влюбился. Забеременела она.

Когда приставать начала, что, мол, жениться придется, я паспорт ей свой показал. А в паспорте не только печать о браке поставлена, но и сын мой вписан. Хоть и знала, что не поженимся, все равно продолжали встречаться. После полуночи на условленном месте, за огородами, меня ждала. А фигурка какая у нее, какие ножки! А песни! А косы распустит – любого парня с ума сведет. Ей богу, косы до колен доходили. Жена, с которой я сейчас живу, и раньше красавицей не была. Но зато богатая. Отец в райкоме вторым человеком был. Я первым в деревне легковую машину купил», – хвастал Салим.

Хисмат же в эти минуты сидел и вспоминал, как он тогда свояку сруб на баню рубил. А тестю Уметдину целую гору дров наколол.

Салим, заметив, что Хисмат сидит, понуро уставившись куда-то в окно, снова стал донимать его:

– Кажется, ты и не слушаешь меня? И лицом изменился. Уж не заболел ли? Может, позвать нашего врача?

– Нет, не надо. И я молодые годы вспомнил. Со мной тоже такое было, красавица по имени Сабиля сердце мое завоевала. – Собственный голос, как показалось Хисмату, раздавался будто из-под земли или из какой-то трубы. А сам думал: «Зачем же я так сказал? У меня ведь никогда других женщин не было. И к чему Сабилю сюда пристегнул? Она в Стерлитамаке живет. Никогда она такой женщиной не была. Говорит, сын и дочь родились. Наверно, двойняшки».

И не вытерпел, спросил:

– А что, дети двойняшки были?

– Нет, не двойняшки. Дочь я после подарил, – и будто вспомнив нечто забавное, Салим сначала мелко захихикал, а потом громко захохотал:

– О-о-о, это отдельное приключение. Год или два прошло, и встретились мы как-то случайно в Стерлитамаке на базаре. После первого ребенка, слышь, приятель, она так округлилась, такой красавицей стала. Такие бедра, такие ножки. Талия тонкая, а бюст... Груди так и рвутся наружу сквозь прозрачную ткань летней кофточки. Каждая выпуклость тела, каждый изгиб фигуры дразнят глаза, сердце биться заставляют. Если бы не жесткая рука райкомовского тестя, давно бы от своей жены сбежал. К тому же тесть насчет работы для меня в райцентре договорился. Так что не убежишь. Вот там, на базаре, и договорились встретиться. В профкоме добыл две путевки в дом отдыха. Одну, естественно, вручил Зельфине. Вдвоем мы замечательно отдохнули.

Салим хотел было подробно рассказать, как они хорошо отдыхали вдвоем, но пришло время обеда. Народ потянулся в столовую. Обрадовавшись, что появился повод избавиться от этого человека, Хисмат поскорее выскочил из номера. Не заходя в столовую, сразу направился к врачу. Сказал, что хочет уехать домой прямо сейчас. Врач удивился.

– Абый, что случилось? У вас ведь еще неделя имеется. – И добавил: Заканчивайте отдых в свое удовольствие.

– Дома старуха приболела. И у самого настроение не ахти какое, соскучился по дому, сынок, – пошел на обман Хисмат.

Врач еще раз внимательно посмотрел на него. Наверно, что-то случилось, подумал. И предложил:

– Давайте-ка, абый, смерим вам давление. Так, давление у вас поднялось, пульс частый. Возьмите в аптеке вот эти лекарства, выпейте и прилягте. Нужные бумаги я вам подготовлю. Через полчаса сестра их принесет.

Хисмат то ли слышал, то ли не слышал, что говорил ему доктор. В мыслях у него одна Зельфина была. Скоро пять лет уже будет, как померла она.

Потом он пошел прямо на почту. Как говорится, нищему и ветер навстречу, – почта была закрыта на обед. Присел рядом на скамейку. Сердце его, прыгавшее до этого в груди, как стреноженный конь, немного успокоилось. Но картины прошлого, одна кошмарнее другой, продолжали то исчезать, то вновь появляться в растревоженной памяти. Черные кошки терзали когтями его душу. Эх, зачем же он согласился поехать в этот дом отдыха?

Конечно, сноха вместе с сыном уговорили: «Езжай, езжай, папа, отдохнешь немного». К тому же и сын на своей машине до места подвез.

Вспомнил о детях, и снова беспокойные мысли овладели им. Знают ли об этом дети? Наверно, не знают. А если знали? Поэтому они чуть ли не силком и отправили его в дом отдыха. Вон как дочь после смерти матери сразу охладела к нему, сторониться его стала. И в деревне, наверно, тоже знают. Нет, должно быть, не знают. Если б знали, при какой-нибудь ссоре хоть у одного вырвалось бы.

Сплетня – это такая штука, которая в любую дырку, сквозь любую щелку пролезть может. Если ни дырки, ни щелки не будет, она все равно дорогу себе найдет, все равно проберется. Для нее никакая стена, никакой каменный забор препятствием быть не может. А если то, что Салим рассказал Хисмату, он то же самое рассказывал и другим? А если кому-нибудь из общих знакомых напел? Но дети его не слыхали от односельчан ни одного худого слова, не почувствовали ни одного намека. А дочь, Салима, наверняка тяжело переживала смерть матери и потому немного сторонились его. Из женского рода ведь. А душа женщины как лист осиновый. Чуть ветер подул, начинает дрожать, трястись.

Сына, Гарея, жена в Уфе родила. Ох как радовался тогда Хисмат! Будто в небесах летал. Ребенок раньше срока, семимесячным появился на свет. К сестре в гости поехала Зельфина, там и разродилась. И все документы подтверждали это. Хисмат поверил. Ему и в голову не пришло, что жена может так его обмануть. Теперь вот дошло до него. Ребенок-то вовремя родился. А Хисмата обманули. По его расчетам так выходит. Семимесячные дети очень слабыми бывают, часто болеют. А ведь его Гарей хоть бы раз заболел. И зубки в свой срок появились, и ходить как положено начал. Вон каким здоровяком вырос! А теперь сможет ли Хисмат своим сыном его назвать? Есть ли у него такое право? И дочь, Салима, родилась после того, как жена в доме отдыха побывала.

К тому же Зельфина похвалилась тогда:

«Дом отдыха мне на пользу пошел. В здешней больнице врачи не смогли определить, что я беременна. А в санатории мне в тот же день бумагу вручили. Отдельную диету назначили, особые лекарства выписали».

Все сходится. Только имя его сына с именем Салима не сходится.

– Дедушка, вам плохо? – раздался чей-то голос.

Хисмат вздрогнул. Рядом с ним стояла какая-то молодая женщина. Хисмату почему-то стало неловко, и он покраснел, как пойманный шалун. Не знал, что и ответить. Суть вопроса не доходила до его сознания. Сухим языком с трудом обвел шершавые губы. И еле смог выговорить:

– Нет, нет, балам, просто я задумался. И почта уже открылась, – попытался он изобразить улыбку на лице. Оглядев молодую женщину печальными потускневшими глазами, сказал: – Ладно, кызым, спасибо тебе, – и поднялся с места. И едва ли вскрикнул от внезапной острой боли в сердце. Обессилев, снова опустился на скамейку. Поняв, что старику плохо, женщина стала допытываться, какая ему нужна помощь.

Хисмату опять стало неловко из-за того, что рядом с ним находится посторонний человек. Как будто эта чужая женщина читает его мысли и, глядя в его глаза, видит, какие чувства его обуревают. Потому и попросил, не помощи от нее ожидая, а чтобы от ее присутствия поскорее избавиться:

– Кызым, прошу, позвони по этому номеру. Пусть забирают меня отсюда побыстрей. Я домой хочу. – С этими словами передал женщине листок бумаги с номером телефона и сто рублей.

Женщина ушла, а Хисмат снова погрузился в свои думы: «Зачем я домой звоню? Теперь ведь у меня и дома нет». После смерти жены он, продав свою избу, переехал к сыну. На деньги от продажи дома, добавив еще собственные сбережения, купил сыну машину. «Эх, почему я не узнал все это раньше, когда молодым был», – думал он с горьким сожалением.

Вернувшись вскоре, женщина сказала, что просьбу его выполнила, дозвонилась до дома. Другая, пожилая, женщина дала ему какую-то таблетку. И воды принесла стакан. После нескольких глотков Хисмату стало легче, сердце перестало колоть. Женщины проводили его до самых дверей корпуса, где он жил. Прощаясь, молодая женщина отдала Хисмату сдачу со ста рублей и сказала, что сын приедет за ним в шесть часов. Хисмат даже поблагодарить ее не успел. Стараясь запомнить, он повторял про себя: «В шесть вечера. В шесть вечера я должен стоять у ворот. В шесть часов обязательно».

Летом дни длинные, и каждый час тянется утомительно долго. Хорошо, что Салим куда-то ушел. Хисмат кое-как собрал свои немногочисленные вещи и затолкал их в сумку. Отдал горничной постельное белье. Сел и начал ждать шести часов. И только об одном молил Бога – чтобы тот наглец не вернулся. Чуть ли не каждую минуту поглядывал на часы. Еще раз обвел глазами комнату. Задержал взгляд на кровати Салима. Под подушкой что-то чернело. Поднявшись с места, Хисмат приподнял подушку.

Оказывается, правильно он подумал – там лежали документы Салима. Недолго думая, Хисмат взял и раскрыл его паспорт. На фотографии Салим молодой и красивый. С сыном Хисмата никакого сходства. Уши, глаза, лоб совсем не похожи. Успокоившись, Хисмат уже хотел было положить паспорт обратно. Только ведь старые и новые сомнения вместе с роком за руки нас держат и за собой тащат. Хисмат еще раз против воли кинул взгляд на имя-отчество Салима. Там значилось: «Салимгарей такой-то». Снова сунул документы под подушку. И тут до его сознания дошло: вот почему Зельфина хотела именно так назвать сына. И родственники, видно, уговаривали в один голос: «Гарей – такое красивое имя. Настоящее мужское имя». У Хисмата опять закололо сердце, в висках запульсировала кровь. Силы покинули его. Дочь зовут Салимой, сын – Гарей. Около пяти часов, что-то вспомнив, Хисмат внезапно соскочил с места. «Вот дурная голова я, дурная, бестолочь», – выругал он себя. Сын ведь и пораньше может приехать. А если с Салимом лицом к лицу столкнутся? Тот своего сына обязательно узнает!

Хисмат надеялся подышать на воле свежим воздухом, но не получилось. Навстречу ему уже шел Салимгарей.

– Что случилось? – начал он допрашивать Хисмата. – Почему так скоро надумал возвращаться, уж не дома ли что произошло?

Несмотря на то, что у Хисмата так и кипело все внутри, он со сдержанной мрачностью ответил:

– Не произошло. Все прекрасно. Безделье надоело.

А когда Салим изъявил желание проводить его до автобусной остановки, Хисмат вскипел уже открыто:

– Ты чего крутишься, как таракан в супе? Думаешь, без тебя не дойду? Сыт по горло, надоели все!

Салимгарей опешил:

– Ладно, годок, я ведь только проводить и попрощаться с тобой хотел.

Хисмат оскорбился, что его называет годком человек младше его на три года, не стерпел и выпалил прямо в лицо бывшему соседу:

– У тебя еще молоко на губах не обсохло. С какой стати ты годок мне, ты даже в армии не служил. Хвастун!

Ничего не понимавший Салимгарей по-своему объяснил такое поведение странного, молчаливого человека.

«На первый взгляд казался вроде нормальным, воспитанным. А вышло, что идиот полный», – решил про себя Салимгарей и, расстроенный, пошел к себе в номер.

 

* * *

О том, что его отец – это не его отец, Гарей узнал от матери. Перед смертью она позвала сына и дочь и объявила:

– Дети мои, кажется, я скоро покину этот мир. Сон мне такой приснился. А вы отца не бросайте. Хоть и не родной он вам, но он вас вырастил. Не знал, что вы чужая кровь, за родных считал.

Ведь и говорить об этом не хотела, да видать, перед смертью разум помутился. Или шайтан подначил. Не поймешь. Дочь, Салима, не сразу сообразив, переспросила:

– Как это не наш отец? Кто же тогда наш отец? И где он?

Зельфина поняла, что сболтнула лишнее, да только поздно уже было. Все объяснить, рассказать сил не осталось. Одно повторяла:

– Потом все объясню, потом. Отдохну немного. Устала я…

С этими словами закрыла глаза и больше уже не открыла.

И вот уже пять лет мечется Гарей меж двух огней. Пятый год один вопрос, как червь, сердце точит. Знает ли отец, что они не его дети? Или не знает? Иногда и упрекал покойницу мать: «Эх, мама, мама, зачем ты об этом сказала? Было бы лучше, если б мы не знали». А иногда казалось, что отец знает, чувствует. Только не показывает виду.

После смерти матери сестра не раз пытала брата: «Если это не наш отец, должны ли мы смотреть за ним?»

Больше спрашивать было не у кого. Не пойдешь же к соседям.

Брат на эти вопросы ответил ей так: «Для меня отец – один. Другого отца мне не надо. За отцом я сам буду смотреть».

А когда Салима опять начала: «Может, у самого отца спросим?», брат поднес к ее носу кулак величиной с голову младенца: «Вот это видишь? Узнаю – голову сверну».

После этого Салима больше вопросов не задавала. А про себя Гарей подумал: «При удобном случае надо будет отца осторожно попытать».

Он встревожился, когда сегодня какой-то чужой человек позвонил и передал, что отец хочет раньше срока вернуться домой. Гарей не знал, что и подумать. И совсем удивился, когда увидел, что отец уже ждет его у ворот. Весь какой-то потерянный, постаревший. А ведь в каком приподнятом настроении уезжал он в этот дом отдыха.

– Что случилось, отец? Отдых, что ли, не понравился? Почему так скоро?

– Не знаю, сынок. Нездоровится что-то. Наверно, магнитная буря на меня действует, – попытался Хисмат пошутить, но не получилось.

В машине Гарей сначала не обратил внимания, что отец часто поглядывает на него. А Хисмат думал свое: «Фигура, рост мой. Волосы и глаза такие же, как у меня». Салима вообще на его, Хисмата, младшую сестру похожа. Про то и мать его, когда еще жива была, говорила: «Дочь твоя в нашу родню пошла. И характер, и ухватки наших кровей».

Хисмат несколько раз порывался спросить: «А ваша мать какое-нибудь завещание не оставила?» – да смелости не хватило. Глупый вопрос. Сын неправильно поймет, подумал он. Дальше другие мысли им завладели. Разве своего ребенка у него не могло быть? И был ведь, был. Да жена не захотела, избавилась от него. «Рано еще, – сказала, – пусть Гарей сначала окрепнет». Потом по путевке, которую ей будто на работе дали, в дом отдыха поехала, и после этого дочка, Салима, родилась. После Салимы еще двое должны были родиться. Только Зельфина и этим не дала на свет появиться: «Времена нынче неподходящие. Сейчас не количество требуется, а качество». Еще какие-то доводы приводила, какие-то причины находила. И мужа все-таки уговорила. Успокоила: «Фамилию продолжить – у тебя сын есть, если зять нужен – дочь имеется». Почему тогда муж кулаком по столу не стукнул, почему свое твердое слово не сказал: «Не только по-твоему, но и по-моему пусть будет. Всех вырастим. Только рожай!»

Прямо заплакать захотелось Хисмату. Но слез не было. Сердце его сегодня каменным стало.

В этот момент он кинул взгляд на боковое зеркало машины – и застыл, онемел. Ни шевельнуться, ни слова сказать. От ужаса встали дыбом волосы на голове: на заднем сиденье скалил зубы скелет. Хисмату даже показалось, что он слышит, как скелет щелкает зубами. В страхе отвел глаза от зеркала, сначала закаменел, потом начал трястись, как в лихорадке. Чуть пошевелив рукой, ущипнул себя за ногу. Больно. Краем глаза взглянул на сына. Нет, Гарей, похоже, никого не видел и ничего не почувствовал. Огляделся еще раз. Сын внимательно следил за дорогой. «Показалось, наверно, мне», – подумал Хисмат и немного успокоился. Собрав остатки смелости, оглянулся на заднее сиденье. Никого. Снова посмотреть в зеркало духу не хватило. Когда-то Хисмат прочитал или услышал от кого-то, что каждое зеркало – это таинственный, загадочный мир. И если в тайну его проникнуть, то и прошлое, и будущее человека можно узнать. Слыхал и английскую поговорку о том, что в шкафу каждой семьи скрывается свой скелет. Хисмат спорил: «Где-где, но в нашей семье такого быть не может». А сегодня – вот он, скелет, на заднем сиденье машины. Сидит и костяшками пальцев водит по его плечу, щелкает зубами и хохочет во всю свою широкую пасть…