Александр Бубнов

Жанры, строфа, стили, языки. Смысл

В рамках затеянной на страницах журнала «Дон» дискуссии о литературной критике есть смысл поговорить о трёхтомнике избранного… из современного русского стиха Евгением Степановым «Жанры и строфы современной русской поэзии: Версификационная практика поэтов XX и XXI веков» (М.: Вест-Консалтинг, 2013)


Сам трёхтомник собственно со стиха как такового и начинается – с одностишия, в версии автора-составителя – «однострока», который терминологически воспринимается именно как одностишие перед следующей подборкой, названной «Дистих», – рядом с ней, в контексте неё... Надо ли говорить, что далее идут подборки с краткими концептуальными названиями, вынесенными, почти как в популярных журналах, на обложки соответствующих томов трёхтомника – «Терцет», «Катрен», «Пятистишие» (чуть не написал «Пятикнижие»), «Восьмистишие» и «Сонет»?.. На таком «прыжке» к 14-строчию и завершается самый объёмный из трёх томов – первый, вобравший в себя образцы во многом старых добрых «заветных», но отнюдь не «ветхих» форм – в их новых, современных интерпретациях и пониманиях…


На протяжении веков, со времён начала эпохи Просвещения, с формированием европейской культуры «приватности» стало постепенно складываться принципиально новое «методологическое» направление в искусстве и смежных сферах, которое на определённом этапе получило название авторского: от «авторского кино» и «авторской песни» до «авторского телевидения», в любом случае, некоего «авторского языка», стиля, особого «почерка»… К этому замечательному ряду следует отнести и авторское издание Евгения Степанова – трёхтомник с основательным чётким названием, выдержанным в стиле заголовка серьёзного научного труда.


Авторское издание ценно тем, что оно приватно, субъективно – в противовес приснопамятным коллективным и коллегиальным. Авторское издание – издание с «лица не общим выраженьем». Авторское издание – потому, что Евгений Степанов – автор-составитель этой антологии (хотя именно этого слова в названии нет, но есть в авторском предисловии). Авторское предисловие Степанова завершается мыслью о том, что в подготовленной к печати антологии – его «личный (и, разумеется, субъективный) взгляд на современную русскую поэзию».


Да, судя только по официальному названию – не антология… Материал для изучения… Большой сборник… С одной стороны, удобная, а с другой – удачно найденная позиция. Кто вошёл, кто не вошёл (или «вышел») – тому подобная критика отсекается сразу, точнее даже, упреждается. Впрочем, если не углубляться в главы-разделы, в эти «частности», то в целом составителю трёхтомника своеобразными – где тонкими, а где и грубыми – «мазками» тем и направлений удалось написать вполне реалистическую объективную, многоплановую, стилистически разнообразную «картину» современной русской поэзии. Понятно, что не всю «картину», или, точнее, не разработанную до конца детальную «картину», однако это, несомненно, если придерживаться той же метафоры, некое «полотно» в духе экспрессионизма или импрессионизма (кому как нравится), которые сочетали относительно реалистическую передачу предметов (исследования) с авторским взглядом художника (читай, составителя), нашедшего своё выражение в предисловии к трёхтомнику и предисловиях к его разделам.


Конечно же, в свете предстоящей защиты составителем докторской диссертации тут и там «расставлены» информационные «маячки»: упоминаются полученные рекомендации и критические замечания научного руководителя в докторантуре РГГУ Валерия Тюпы. Да и начало предисловия – это своеобразная «репетиция» введения в докторскую, когда нужно, отдавая дань предшествующим именам, высадиться всё-таки и на своём «обитаемом острове» или, другими словами, оседлать своего «конька»: «аналитические материалы о современной поэзии … не меняют ситуацию кардинальным образом», «литературное сообщество и читающая аудитория нуждаются в беспристрастных критиках-филологах» и т. д.


В частности, одним из таких критиков-филологов является Сергей Бирюков, «Зевгму» (книгу-диссертацию) которого концептуально, структурно, тематически как бы «продолжает» трёхтомник Евгения Степанова, на неё периодически ссылаясь, наряду с другими близкими по духу предшествующими исследованиями и антологиями.


В понятие «современная поэзия» автор-составитель трёхтомника, как я понимаю, вкладывает вполне однозначный критерий – для антологии отобраны тексты в основном ныне здравствующих авторов, причём, за редкими исключениями, эти тексты взяты из журнала «Дети Ра», издаваемого Евгением Степановым. Да и сами эти редкие исключения касаются тоже периодических изданий Степанова – журналов «Футурум АРТ» и «Зинзивер», альманаха «Другие», газеты «Литературные известия»… С одной стороны, это вполне уязвимая для критики позиция, сознательно избранная автором-составителем; однако, с другой стороны, в такой двухэтапной неспешности, «рассудительности» антология приобретает методологическую уникальность; периодические издания Е. Степанова уже многие годы предоставляют свои страницы не только широчайшему кругу участников будней литературного процесса, но и лучшим представителям современной русской поэзии. И поскольку трёхтомник, как читаем в аннотации, «готовился к печати несколько лет», то и полку ушедших лучших поэтов, увы, прибыло…


Выходные данные издания, сухое библиографическое описание («Издание в III томах»), если не видишь собственно книги, обязаны производить большое впечатление. Однако мягкий переплёт вкупе с разной толщиной томов производит не столь цельное впечатление: в этих «распадающихся», «убегающих» друг от друга трёх книжках разной толщины – в таком издательском исполнении книга, на мой взгляд, проигрывает; и, напротив, предположу, что решённая по формуле «три в одном» – то есть в едином томе и «упакованная» в твёрдый переплёт антология Степанова, с прибавлением физического веса, а возможно, и формата, прибавила бы и в весе эстетическом, а возросшая стоимость при этом послужила бы, в числе прочего, тем «сопротивлением материала» формы, сквозь который всегда продиралась и будет продираться настоящая настоянная натрадициях авангарда поэзия.


На «твёрдый» вариант намекает и очень удачное единообразное дизайнерское фоторешение обложек всех трёх томов – текст названия на первых страницах обложек и поясняющий текст на последних страницах обложек томов даются на фоне фотонатюрморта из старых зачитанных книг с очень потрёпанными и уже не вполне твёрдыми обложками… Представляю, во что может превратиться издание трёхтомника Евгения Степанова через десятки лет!.. Впрочем, что может быть приятнее для автора-составителя, чем именно такой итог читательского признания?..


Понятно, что, предпринимая издание именно в таком варианте, автор-составитель-издатель подчинился закону экономии ресурсов (в данном случае, не языковых, а в сфере издательского бизнеса), но – как сказал однажды один из классиков русской поэзии – всё же, всё же, всё же…


Более серьёзным недостатком-следствием трёхтомного решения является варьируемый от тома к тому список авторов, завершающий каждый том – в итоге любопытный читатель не может оценить в полной мере «охват» современных поэтов. Допустим, в третьем томе первым по списку идёт главка «Палиндром»; возникает естественный вопрос, насколько представлен классик современного палиндрома Дмитрий Авалиани; заглядываем в список авторов, а его там… нет, в первом томе… тоже нет; и только потом находим его в списке авторов второго тома… Даже чтобы просто подсчитать количество авторов трёхтомника (а их наверняка более 100), потребуется немало времени на сравнение списков всех трёх томов. Возможно, проблема частично решилась бы при наличии в конце третьего тома именного указателя авторов (не помешал бы и общий указатель теоретических трудов или их авторов). Кроме того, и в опубликованных персональных данных авторов нет определённой системы, нет чётких правил, по которым представляется каждый автор: это касается многих составляющих – от списка книг, публикаций, членства в союзах до места проживания…


Напротив, весьма системно выстроены вступительные статьи к разделам трёхтомника (всего 18 разделов). Практически по каждому из разделов излагается история вопроса, основные дефиниции, обозначаются «болевые точки», сталкиваются мнения, высказываются сомнения, ставится проблема современной интерпретации избранного жанра, направления, стиля, обильно цитируется поэтический материал трёхтомника и не вошедшие в него тексты, тексты подвергаются серьёзному анализу с точки зрения особенностей современного поэтического языка, приводится соответствующая литература и источники, наконец – отстаивается авторская позиция филолога и поэта, издателя и составителя. И по всем этим – главным – критериям трёхтомник Е. В. Степанова, посвящённый русскому стиху начала XXI века, можно поставить на одну полку с классическим трудом М. Л. Гаспарова «Русский стих начала ХХ века в комментариях» (книга выдержала несколько изданий). Таким образом, традиция подведения итогов века стала сочетаться с другим принципом, а если угодно, то и традицией – сравнения, «сцепления» поэтических и календарных веков и эпох…


Так что будем и в нашем случае надеяться на переиздание – ведь издание трёхтомника по большому счёту состоялось, получилось успешным! Уверен – потребность иметь в своей личной библиотеке такую антологию есть у многих филологов, авторов, всех, кто не желает отставать от бурного, неоднозначного, но весьма любопытного современного литературного процесса…


Сообразно заявленному названию, выбирая между «жанрами и строфами современной русской поэзии», автор-составитель всё же исключает из сферы своих интересов самый распространённый жанр поэзии – лирическое стихотворение, делая предпочтение формально-арифметическому принципу. В итоге Степанов выстраивает первый том из разделов, посвящённых опусам от одной строки до 14-ти, говоря названиями разделов – от «Однострока» – через популярнейший «Катрен» (в некотором смысле компенсирующий в трёхтомнике отсутствие жанра лирического стихотворения), «Пятистишие» и «Восьмистишие» – до самого объёмного раздела первого тома – «Сонета», заявленного «как новая авангардная форма», впрочем, из 20-ти представленных в разделе авторов-сонетистов к авангарду я бы причислил не более пяти.


Конечно, в первом томе разделов не 14 (от однострока до сонета), а всего семь, ибо даже чисто методически – чем большее количество составляющих в объекте, тем меньшее влияние оказывает каждая из этих составляющих на характеристики целого объекта. И, напротив, именно минимальный в количественном плане объект – однострок (не будем учитывать поэзию типа «одноточечной» или «вакуумной») – явление максимально неоднозначное, «противоречивое и до сих пор вызывающее филологические дискуссии», как предусмотрительно подчёркивает автор в самых первых словах вступительной статьи к первому разделу.


Ну, вот и подброшу неоднозначностей на огонёк… Понятно, что в те же «Одностроки» прежде всего надо включать тексты, автор которых позиционирует их именно как одностроки. Однако, на мой взгляд, в филологии имеет право на существование принцип данности (презумпции) формы текста, по которому бытие текста не зависит от концепций и намерений их автора («нам не дано предугадать…»); это сочетается с известным тезисом о том, что художественный текст после создания живёт самостоятельной жизнью, вплоть до того, что изначально нехудожественный (якобы) текст в процессе своего бытия обретает художественность. И вот тут решающее значение имеет «отборщик», редактор, составитель антологий – то, как именно он определяет этот текст, согласен или не согласен он – составитель – со словарным определением той или иной представляемой формы, стиховедческого термина, стилистического направления и так далее.


Так, первый же текст, открывающий в первом томе подборку одностроков – «Не стыдно / нести дно» – представляет собой больше двустишие (панторим), нежели одностишие, как позиционируется у составителя: «Не стыдно нести дно» (Маргарита Аль). Точное повторение трёхсложной ритмической формулы всего с парой незначительных фонетических отличий – явный признак двустишия-панторима. (Ср., например, с двустишием Дмитрия Авалиани «не бомжи вы / небом живы»).


Есть в первом разделе трехтомника и другие очевидные случаи достаточно искусственных «одностроков».


Одна из находок Е. Степанова в полемике по проблеме однострока – выделение в особый стилистический «разряд» построенного на иронии «кичевого» (определение О. Федотова) моностиха. Составитель антологии здесь подчёркнуто последователен и, в итоге, не включает в корпус основных текстов антологии широко известные «кичевые» одностишия Владимира Вишневского… Уж в чём не откажешь Евгению Степанову, так это в неравнодушии – именно так можно определить позицию автора-составителя трёхтомника как в данном вопросе, так и во многих других.


Конечно же, у рецензента возникают почти банальные вопросы: почему именно та или иная форма (жанр, направление, стиль, техника) избрана для разделов трёхтомника?.. Например, если уж так хорошо в трёхтомнике «подан» палиндром (а это игровая форма в том числе), то логично было бы представить и другие игровые формы?.. Могли бы вполне состояться разделы метаграммы или логогрифа, почему-то не пользующихся у составителей антологий популярностью (а может, просто не настал их черёд?). Метаграммы разного рода: «бум / шум / кум / ум» (из катренов, Н. Грицанчук), «и – греф как гриф» (из одностроков, Е. Степанов), «пацан пришёл в дацан» (из одностроков, А. Смирнова). Логогрифы разного рода: «я неброский / я не Бродский» (из дистиха, В. Лобанов), «эротика ротика языка» (из одностроков, Е. Степанов), «Лживые – живые» (тоже из одностроков, Т. Михайловская), «гарна / но вульгарна» (из дистиха, А. Верницкий; хотя это, строго говоря, танкетка).


Почему-то часть танкеток Алексея Верницкого (кстати, основоположника этой жанроформы) перекочевала из раздела «Танкетки» в «Дистих». Возможно, это было сделано концептуально, дабы подчеркнуть некие связи «всего со всем»… Но этот аргумент меня бы не убедил (возможно, есть другие?)... Как и напротив – не убеждает формальное отнесение к 6-слоговым танкеткам 8-слогового остроумного двустишия самого составителя («полный вперёд / худой назад») – место этому двустишию именно в «Дистихе».


Как бы ни хотелось мне подробно разобраться (хотя бы даже для себя) во всех нюансах каждого раздела объёмного трёхтомного издания, приходится ограничиться лишь некоторыми из разделов.


Второй том, в отличие от первого, представляет собой весьма «разношёрстное» явление: отдав справедливую и объёмную дань «Верлибру» (более половины тома), составитель по контрасту переносит акцент на «Новые жанры современной русской поэзии…» (с обобщающей вступительной статьёй): двухстрочную «Танкетку», а затем и вовсе на визуальные формы – «Листовертень» и «Лингвогобелен», в котором заявленную в заголовке «русскую поэзию» я не нашёл. В каждом из этих разделов – по одному автору, что для антологии выглядит довольно странно…


Завершают второй том «Цифровая поэзия» (в подавляющем большинстве состоящая всё-таки из букв) и «Визуальная поэзия». Впрочем, к последней часто относят и листовертень, и лингвогобелен, которые, действительно, так же, как и визуальная поэзия в целом, воздействуют не на читателя, а скорее на зрителя – прежде всего своим особым визуально-поэтическим языком… Жаль только, качество бумаги и печати «эконом-класса» не позволяет оценить в полной мере важные нюансы избранных визуопоэтических работ Дмитрия Авалиани, Вилли Мельникова, Константина Кедрова, Елены Кацюбы, Эдуарда Кулёмина и других авторов с их неповторимыми графическими мирами.


К сожалению, в статьях, сопровождающих соответствующие разделы трёхтомника, не удалось избежать и фактических ошибок. Так, справедливости и памяти ради следует заметить, что мастер буквологической поэзии Дмитрий Авалиани погиб не в 2004-м, а в 2003-м году, выйдя из метро и при переходе улицы попав под машину. Почему здесь такие подробности?.. Потому что предлагается дополнить практически неизвестным до сего момента палиндромом Дмитрия Авалиани тему «способности к прорицанию» в «Палиндроме», которым открывается третий том антологии. Потому что две строки из «Перевертня» Велимира Хлебникова, приводимые во вступительной статье к разделу как описание «словесной картины своего ухода из жизни» – «Горд дох, ход дрог. / И лежу. Ужели?» – поблёкнут на фоне действительно (увы!) пророческого палиндрома Дмитрия Авалиани с конкретным, причём гораздо более образным, трёхметафорным описанием будущей трагедии – палиндрома, написанного Авалиани за 11 лет до своего ухода, написанного под псевдонимом для конкурса палиндромов (газета «Поле чудес», декабрь 1992 г.) истинно по-хлебниковски «в чистом неразумии» относительно своего будущего… «Ниша метро, автор – крот в аорте машин» (Дмитрий Авалиани).


Попутно отмечу одну неточность в публикуемом палиндромическом стихотворении Авалиани: вместо «…берег ал, влаг, канал, …» явно должно быть «…берег ал, влага, канал, …», то есть нет флексии в слове «влага» (к вопросу о влиянии художественного текста на редактуру).


Но есть и более серьёзные упущения… Увы, совершенно неожиданно Евгений Степанов повторил типичную ошибку, называя Афанасия Фета автором палиндрома «а роза упала на лапу Азора». Ситуация вокруг этого самого популярного русского палиндрома неоднократно обсуждалась исследователями. И пока, насколько мне известно, никаких доказательств авторства Фета не найдено. (NB: после ознакомления Е. Степанова с первым вариантом этой статьи в последующих публикациях на данную тему ошибка в отношении А. Фета была исправлена, надеемся, то же будет при возможном переиздании трёхтомника).


Задаваясь важным вопросом: «Возможна ли высокая поэзия в рамках палиндромии?» и упоминая «классиков жанра», автор-составитель антологии упускает из виду, к примеру, Владимира Набокова, который, в отличие от неподтверждённой единственной строки, приписываемой Фету, является автором следующего палиндромного четверостишия: «Я ел мясо лося, млея. / Рвал Эол алоэ, лавр. / Те ему: “Ого, умеет / рвать!” Он им: “Я – минотавр!”». Ранее этот текст под названием «Казак» появился в виде факсимиле рукописи писателя в одном из номеров журнала «The Palindromist», издаваемый в Сан-Франциско с 1996 года (редактор Mark Saltveit).


Задам ещё один вопрос составителю трёхтомника – полагаю, что риторический. Стоит ли палиндром (или, точнее, любезно упоминаемый Евгением Степановым Палиндромный Устойчивый Словесный Комплекс – ПУСК – мой аббревиатурный термин), уже найденный другими авторами, вводить в антологию отдельно – как одностишие?.. Речь идёт о палиндромических одностишиях Арсена Мирзаева. Например, текст одностишия Мирзаева «Теперь – трепет…» встречается у палиндромиста-классика Николая Ладыгина: «Мечту-деву уведут. Чем / Теперь трепет / Тела жалеть…» («Верь», 1973). Позже этот ПУСК применил Владимир Рыбинский: «Течём в мечеть – / Толп оплот. / Теперь трепет – / Корана рок» («О религии», 1990). ПУСКи в палиндромии, с одной стороны, выполняют функцию, аналогичную рифме в силлабо-тоническом стихосложении, а с другой стороны, служат своеобразными палиндромическими «фразеологизмами».


Главу «Палиндром» в начале третьего тома сменяет «Заумь». Ориентируясь на общий заголовок трёхтомника («Жанры и строфы…»), подумаем: «заумь» – это, конечно, не «строфа»… но «жанр» ли это?.. Скорее приём, стиль, «язык», техника, которая может обрести форму чего угодно… Да и в самом трёхтомнике мы находим подтверждение того, что заумь, почти как вирус, как бы «проникает» в разные «организмы» поэзии: например, в начале трёхтомника речь идёт о «заумных одностроках». Впрочем, и палиндром проникает, но он, в отличие от зауми, филигранно формален, это истинный форможанр, уникальный в своих языковых или стилевых «пристрастиях». Проникнуть в «строфику» одностишия, как и зауми, палиндрому не составляет особого труда вот в каком смысле: достаточно извлечь из контекста многострочного палиндромического сочинения всего одну строку, как я решился сделать это в своё время с палиндромом Михаила Крепса «не реви, чуду будучи верен» («изъятым» из контекста многострочного текста Крепса). И вот теперь эта строка приводится в рецензируемой антологии, как ей и положено в качестве образца именно однострочной поэзии, что, в числе прочего, подтверждает принцип данности формы текста – концепцию «жизни» этого текста уже «отдельно» от автора.


Если уж речь заходит о «содержательном исследовании, посвящённом “дыр бул щыл”» (т. 3) – исследовании Н. Богомолова, то надо бы упомянуть и о другом содержательном исследовании на ту же тему – достаточно подробном аналитическом материале Дж. Янечека (США) в Приложении к газете «Трибуна» (Херсон), 1990, № 1. Жаль, что в разделе никак не упомянута его же объемная книга «Zaum: The Transrational Poetry of Russian Futurism» (San Diego, 1996). Справедливости ради отметим, что Янечек назван в антологии, но по другому поводу – в общем списке филологов, награжденных Отметинами Академии Зауми.


Евгений Степанов, как лингвист, в подробной характеристике творчества Вилли Мельникова справедливо отмечает, что «в основе его идиостиля – создание неологизмов», приводя далее примеры 30-ти неологизмов Мельникова; но, к сожалению, упущено то обстоятельство, что почти все упомянутые неологизмы – это несомненные контаминации, то есть неологизмы (точнее всё-таки – окказионализмы!), составленные из двух исходных слов на основе общего сегмента: «разозлира» = разозлить + лира, «спинозарений» = Спиноза + озарение, «бутерБродским» = бутерброд + Бродский… Гораздо точнее и правильнее было бы сообщить о Мельникове, что «в основе его идиостиля – создание контаминаций» или «…контаминационных неологизмов», либо «…неологизмов почти исключительно на основе контаминации». Действительно, в основе идиостиля многих авторов – создание неологизмов (окказионализмов), однако Мельников отличается даже от них именно включением в текст в большом объёме (на мой взгляд, излишне большом) контаминационной техники. И если уж в теоретической части главы антологии упоминается лингвистический термин «идиостиль», то почему бы рядом с ним не поместить столь же известные лингвистические термины «контаминация» и «окказионализм»?..


В концепции завершающего тома произошло своеобразное возвращение «на круги своя» от «Палиндрома» и «Зауми» (второй том) к более популярным «Частушке» (чем не вариант «Катрена»?), «Эпиграмме» и, наконец, «Пародии»…


В целом, в связи с техникой подачи текстов стихотворений в антологии, на мой взгляд, произошла общая системная ошибка при макетировании, не позволяющая в полной мере оценить визуальную эстетику стихов. Левая «отключка» (выравнивание текста по левой стороне страницы) явно вредит восприятию стихотворений с короткими строками: текст часто почти «упирается» либо в номер чётной страницы (все страницы нумеруются в середине недалеко от среза листа излишне крупным полужирным кеглем), либо в переплёт нечётной страницы; при этом от половины до трёх четвертей площади страницы непропорционально пустует.В свою очередь, имена-фамилии авторов, уважительно набранные солидным кеглем, но с правой «отключкой», на чётных страницах словно бы «тонут» в «воронке» переплёта… Подобных «перекосов» можно было избежать, если бы тексты стихотворений (а также имена-фамилии авторов) располагались ближе к серединной вертикали страницы, как это всегда было в старой доброй традиции русской поэтической книги.


Типографу – типографово, однако в антологии всё-таки главное – тексты как таковые. И тут, несмотря на добротную в целом типологизацию, а может, и благодаря ей, наблюдается одно свойство многих избранных современных авторов: их объединяет стремление в своём творчестве выйти за рамки заявленной формы. Во многих текстах содержится некое напряжение, точнее, «правильнее» по той же «форме» сказать – «напряжжение» века. Наверное, так и должно быть. Некая пружина, потенциал, который создаёт и разность, и близость к другим – как изменённым, так и синтетическим и синкретическим – формам.


И чтобы немного подыграть этой тенденции, этим правилам, чтобы чуть выйти уже за рамки формы статьи, позволю себе добавить что-нибудь эдакое… что-то не очень длинное и не очень короткое… допустим, заполнить «пробел» между пятистишием и восьмистишием… пусть это будет семистишие, полусонет, форма которого не представлена в трёхтомнике. Полусонет на ту вечную тему творчества, которая, так или иначе, проходит пунктиром, варьируется, обсуждается как в практической, так и в теоретической ипостасях трёхтомника.


 


Это перманентная молитва,


это благородное незнание,


это на заплате века нитка,


это только слабая попытка


переодолеть существование.


Житие в творениях твоих


да продлит чьего-то взгляда штрих!


г. Курск

К списку номеров журнала «ДОН» | К содержанию номера