Автопортрет художника в рамке. Стихотворения

***

Ты виновата, что я не ищу

сокровищ в далеком море.

Ты виновата, что я сам с собой

больше уже не спорю.

 

Ты виновата,  что не стремлюсь

 мир наш переиначить,

Что все звезды и все фонари -

в складках твоего платья,

 

Что все оттенки живых цветов

в меди твоего волоса,

Что все мелодии мира звучат

в тихом твоем голосе.

 

И если идти мне, как знать, по проспектам

К людям с протянутою рукой,

Я буду думать только об этом -

О каждом прожитом дне с тобой.

 

ГИПЕРБОРЕЯ

В  этом городе, будто крестиком помеченном,

Пахнет цикутой и миндалем  горьким,

Ночью в небе ни Ковша, ни Пути Млечного

Cловно занесло тебя в Чертовы Задворки.

 

Здесь не жалеют ладана против чумы и голода,

Ходят гулять на площадь, где четвертуют геев,

Бреют клинками головы, но сохраняют бороды

И выбивают на пряжках: «Мертвые не краснеют!».

 

Здесь побивают камнем изобретателя пороха -

Убедительнее пороха спайка в стае.

В этом городе женщины в глубоком обмороке,

Оттого, что о любви ничего не знают.

 

В этом городе, приткнувшемся к потухшему кратеру,

Климат подозрительный – ни зимы, ни лета,

Жители пресыщены боями гладиаторов

И читают запрещенное про Ромео и Джульетту.

 

ПЕРЕЛИСТЫВАЯ НАБОКОВА...

Триптих

 

набоков

Нервный припадок – которые сутки.

Ее ягодицы, живот – Она!?

Но спина?! – Спина проститутки

В раме расшторенного окна.

 

Она приходит, когда захочет,

Роется в своих платьях.

И я кричу ей что было мочи:

Хватит! Пора убираться!

 

Вещи на свалку - и все забыто,

Только у горничной вздрогнут бровки...

Она −  две недели назад убита

Своим безумным любовником.

 

Ей назначалась любовь – чума

Пулей из недр нагана.

Скажут, − все было меж строк письма

Из ее незаконченного романа.

 

люблю в последний раз...

Люблю в последний раз,

Хочу сорваться с петель,

Расшевелить листву,

До самых корешков

Взъерошить, а потом,

Как ненасытный  ветер,

Лизать, лизать, лизать

Шершавым языком.

 

Люблю в последний раз,

Хочу морским прибоем

Изнеженных лагун

Округлости ласкать,

Вернувшись вновь и вновь,

Их покрывать собою,

В чреде бессчетной лун

Желать, желать, желать...

 

Люблю в последний раз

Голышиком  младенцем

Хочу прильнуть к груди

Клещем – не оторвать,

Глотая полным ртом

Нагую откровенность –

Люблю, люблю, люблю, −

Что мне шептала мать.

 

автопортрет художника в рамке

Я приходила к нему убирать квартиру

Это было не сложно: ванна, кухня, пропылесосить ковер.

Перебросимся фразами, пока я посуду мыла −

Насчет погоды и прочий расхожий вздор.

 

Чтоб мне не мешать, он включал компьютер,

Говорил, сочиняет стихи, только это не факт.

На пыльных полках книги, книги и книги – круто,

Вот бы проверить, о чем он там пишет, но как?

 

Его родной язык – русский, в английском, похоже,

Он мультикультурно ни бэ, ни мэ

А я филлипинка, мой ленгвич тоже

Ни вашим, ни нашим, ву компромэ...

 

Он всегда предлагал выпить чащечку кофе:

«Ты устала, какой может быть разговор».

А я колебалась, уборщице – профи

Положено строго держать зазор.

 

Если я соглашалась, мы долго болтали,

(Как − не понятно), но тем замес

Его завораживал микродеталями,

Он мне  говорил – в этом весь интерес.

 

Но однажды на вежливый стук, как учили,

Никакого ответа – молчанье ягнят.

Позже в оффисе мне, извинясь, подтвердили:

Что заказ на клиента снят.

 

НЕКТО  КАМОЭНС...

 

Некто, возможно, Камоэнс

Говорил − в настоящих стихах

Совершается то, чему имени нет

Ни в наречиях, ни в  языках.

 

Некто, возможно, Камоэнс,

Говорил, что в стихах

Плещет вода по пояс:

Все, что имеет имя:

Ритмы, догадки, глянец −

Мимо.

Поэзия – то, что останется.

 

Некто, но не Камоэнс, которого я не знал

По целому ряду причин,

Пишет стихи, как берут интеграл

От мизерных величин.

 

С налету покажется  − «Ого-го!

Вот пример, так пример!».

Но отчего же при отжиме

В остатке нет ничего...

 

***

Говорят, что Муза – ангел с рыжими волосами,

Украшенными венцом.

Мне повезло, посудите сами -

Я точно знаю ее в лицо.

 

Говорят, что она иногда появляется на пороге,

Не решается заходить.

Моя приходит хозяйкой, моет усталые ноги

И позволяет себя любить.

 

Моя подбирает гладкие камешки по дороге

И приносит ко мне домой.

И я соглашаюсь, что много чего такого

Лежит под ногами, только согнись дугой.

 

А то постоит за плечом, усмехнется,

− Зачем так упорно корпеть над строкой?

То, что ты ищешь, само прорастет, пробьется,

Только не дрейфь, оставайся самим собой.

 

Я спросил у нее: «Отчего ты раньше ходила мимо?»

− Оттого, что раньше ты был как все, −

Отвечала она с безразличной миной,

 − Я уж думала безнадежный совсем.

 

***

Мы совсем не очевидная пара

Повстречались − шагай пошире.

Мне бы подошли времена динозавров,

А тебе − играть Нерону на лире.

 

Но случилось как раз то, что случилось.

Ну, рулил бы я не «Хонду», а «Ниссан».

Только б жизнь была – при жизни могила

И стишок бы этот не был написан.

 

НОСТАЛЬГИЯ

 

Она слегка приволакиваеет заднюю лапку

Считают, что у этой породы собак,

Размером чуть больше медвежьей шапки,

С сильными мира сего до безумия дерзкой –

Это верный генетический знак

Недвусмысленно королевский.

 

Романтику оставим Вероне,

В собачьих рангах отнюдь не пешка, −

Охотник она ломовой.

Не одна пара наглых, крикливых ворон,

Обманувшись ее добродушной внешностью,

Поплатилась своей головой.

 

И только глянула  – что за чудак

Когда ты притащила ее в мой дом −

Не заискивала, хоть тресни.

На всякий случай прошлась под столом −

Ясно, − здесь не бывает других собак,

А такие места ей не интересны.

 

А потом ты ушла и она легла

Притулившись ко мне чуть дрожащим боком

Как ты обещала, вполглаза  спала,

Не вникая в драмы телеэкрана,

От меня не ждала никакого прока

В защите маленьких и бесправных.

 

Ее сердце дрожало от нежности – не ко мне,

Перешла на диванчик, возле которого твои тапочки.

Час за часом валяется пестрой тряпочкой

Там, где запах твой от каждого лоскутка

И в глазах ее на самом, на самом дне

Человеческая тоска.

 

 

***

 

            По легенде, в 1942 году в Киеве состоялся матч

            между футболистами киевского «Динамо» и сборной

            «Люфтваффе». Киевляне матч выиграли, за что были

            расстреляны. Они выступали под именем сборной

            «Киевского хлебозавода №1»

Подошел знакомый Зямыч

В куртке кожаной «реглан», −

На нем не смотрится.

А потом Иван Абрамыч

(У него сейчас роман)

С диабетом и своей пулеметчицей.

 

Стало, как в «однушке», тесно

Обсуждается изъян –

Разговор на повышенных.

Что-то с пузом у невесты

И к тому же где-то сан

Не прописанный.

 

Мнений – «Килька в маринаде»

Сомневается народ,

Изнасилованный теликом,

Есть ли шансы у команды

«Киевский хлебозавод»

Против «ЦЭ-ЭС-КА» и «Терека».

 

***

Сколько раз начинаешь плясать от печки –

Две трети жизни зто сплошной простой.

И если глазами женщины на тебя смотрит вечность,

Ты понимаешь, какой ты маленький и пустой.

 

Люди ходят, любуются древними видами −

От умиленья  прольется, порой, слеза.

Но приглядитесь, у сфинкса под пирамидами

Совсем не кошачьи, а женские, с поволокой, глаза.

 

 

ШТРУДЕЛЬ

Мы были с тобой в то время  едва знакомы.

Я заседал с Серегой регулярно у себя дом −

Не для того, чтоб мусолить изыски книжных графьев и графинь,

А чисто по приятельски посидеть, поговорить за жизнь.

И брали мы в компаньоны четырехлитровую каску

С дешевым местным вином, не важно каким – была бы встряска.

А четвертым участником был пузатый, коричневый кувшин с кофе,

Заполненный до краев, −  явный перекос под деловых профи.

На Серегу алкоголь не влиял −  ни количественно ни крепостью.

В Одессе он был охранником в обществе с ограниченной   ответственностью.

А здесь целыми днями крутил баранку,

Ложился поздно, вставал спозоранку,

Любил большие машины модели ФОРД, − как его коломбина

И дрался с индусами за клиентов в аэропорту ТЕЛЛАМАРИНА.

Тебе не нравились наши посиделки с непредсказуемым результатом,

Учитывая вывезенные замашки, − неважно, кто были мама и папа.

Да еще дымили мы в два смычка, − «Президент» − а лучше была бы «Ява»,

А кофе кувшинами, говорят, дважды два – и язва.

Неудобно сидеть сразу на нескольких стульях.

Ты решила выправить ситуацию и прготовила штрудель.

Ты готовила его целый день, − такая сложная штука.

Говорила, что у тебя потом с неделю болели руки.

Мне очень понравился штрудель, я просто съехал с катушек.

Это было покруче, чем китайские дамплинги или японские суши.

Почему я так на него запал − нет до сих пор ответа,

Но у меня тогда и в помине не было диабета.

Я вкалывал тогда, где придется, как черный пахарь

И пил чай, не считая ни мед ни сахар.

А потом ты сказала, хотя это мне показалось мелко:

«Или я со штруделем, или ваши глупые посиделки».

Я колебался недолго − что взять с бытового плУта.

Согласитесь, штрудель, это ведь действительно круто.

В наш прежний с Серегой мир мы больше ни шагу

По принцину сублимации я пошел купил перо и бумагу.

А штрудель ты больше не готовила ни на какие святки.

Говорила, что в любом супермаркете полно штруделей датских.

Я бы тебе поверил, но лучше не надо.

Между нами, датские штрудели это большая гадость.

Но к тому времени, когда все вышло наружу,

Штрудель на хрен стал никому не нужен.

Потому что ты проявила такие качества,

Рядом с которыми штрудель просто блажь и чудачество,

Вредная смесь из орехов, муки и меда

И что-то еще нехорошнее не с поля, не с огорода.

 

***

Над Дунаем чайки, золоченый крест

Девушка Иветта, город Будапешт.

 

Гондольер лениво шевелит веслом,

С девушкой Иветтой крупно повезло.

 

Белокурый локон, шляпка набекрень

Девушка с «Тойотой» нам на целый день.

 

Форинты не деньги, баксы - это да,

Лишнего не надо, девушка горда:

 

«Мы мадьяры – внуки рыцарей степных

Кунаков Аттилы, честных и прямых.

 

Ментик, эполеты да хмельной угар -

Все гусары в мире родом от мадьяр.

 

Что? Цыган и этих...в пейсах – ерунда

Венгры не обидят слабых никогда».

 

Над Дунаем чайки, золоченый крест

Девушка Иветта, город Будапешт.