Анастасия Сойфер

Звонки. Стихотворения

***


Былых привязанностей и обид


звонки сквозь сон, но тише пробужденья,


и действием не станет побужденье -


лишь снова тихо сердце заболит.


Крадущий краски, облетел октябрь,


и снова на асфальте отпечатки


истлевших листьев в наготе клетчатки,


И зазияла графика ветвей,


обнажена, как линии ладони,


а небеса всё холодней, бездомней,


и снегом пахнет ветер... Всё развей!


Разбей остатки старых декораций,


лишь форму сохранивший реквизит.


У прошлого устала побираться.


Тот мир разрушен, тот бокал разбит.


Опять просить за старые вины,


их чётками перебирать безвольно,


смотреть мои навязчивые сны


как фильмы чёрно-белые - довольно!


За зимним равноденствием вдали


весна маячит облаком лиловым.


Очнись, душа, мечись, кричи, боли,


надейся и молись о жизни новой!


Но дни зимы, без цвета, без игры,


с ослепшим солнцем далеко за кадром,


катятся в лузу к раннему закату


как серые бильярдные шары.


 


Ной




Прогнозы давят с тяжестью катка,


на все лады конец пророчат света -


и  радуюсь я жизни: коротка,


а я стара. Сегодня пью за это.


 


А я уйду, пока земля цела, 


светла, красуясь года временами,


и безмятежно бронзовы тела


по берегам, не тронутым цунами.


 


И воздух в грудь, и дерева цветут,


и уцелевшие пасутся твари,


пока ещё не рвётся связь минут


в обещанном космическом кошмаре.


 


Мираж спасения любой ценой,


безжалостным библейским милосердьем?


Я не хочу оставить за спиной


свой мир, как Ной, ступающий по тверди


 


едва просохшей, где имеет быть,


рождаться в муках, множиться, плодиться


посмертный, чуждый, сверх его судьбы


мир - на костях тех умерших, чьи лица


 


мерещились, по ком он тосковал,


и меркнущим глазам яснее мнилось,


чем виделось вокруг: потопа вал


его смывал, являя божью милость!


 


Клокочет, обезумевши, вода,


проклятья, вопли тонущих, и грохот


стен рушащихся... Он - воссоздавал,


он жизнь вдыхал, он собирал по крохам,


 


покуда мог…  День от дня темней


картин, уже размытых и неточных,


 


тех грешных дней, тогда живых теней


он в памяти своей писал подстрочник.


 


Он винорадник вырастил - вино


не грело сердца, не несло веселья.


Он засыпал подобным смерти сном


в тяжёлом и безрадостном похмелье.


 


Семье теперь помеха, меж людьми


он парией дряхлел, не им подобным  -


и с ним почил весь первозданный мир


и стал уже навеки допотопным...


 


Дом




По ржавым ступеням - в тот полуподвальный этаж,


в тот птичий, тот первый, тот дом фантастический наш –


пещерный, бездверный, не спящий - бедлам или храм? -


скворешней сквозящий, всем бедам открыт и ветрам. 


Друзьям полуночным, всенощным, стихам до утра...


Дом тощий, но мощный - последний кусок на гора!


Удобства на улице, кран, леденела вода,


дымила, не грела, не топлена печь - ерунда:


мы любим и молоды, жарко телам и сердцам, -


и дождь выпивали вином с дорогого лица.


Песнь Песней рвалась из груди по дороге домой:


“Мы вместе...о, как ты прекрасен, возлюбленный мой!”


И двойней во чреве во сне прижимались тела.


Душа не кривила душою и плоть не лгала.


В крови – половодье, наполнен, торопится пульс.


Весь год – новогодье!  А завтра, что станется - пусть!


Весны наважденье:  простуды, зачёты, авитаминоз,


последние деньги - за чудо нездешних мимоз!


... Мы там узнавали друг друга - так азбуку и по складам...


Восторгом, испугом встречал, открываясь, сезам.


Взрывались, сдавались, сплетались корнями в земле,


на годы сплавлялись в том адском весёлом котле. 


Изгои, матросы в дырявой лодчонке одной -


легко ли так взросло назвать себя - мужем, женой...


Росли не по суткам - часам: не на вырост жизнь - в рост:


дом первым поступкам где выбор недетский непрост,


дом первым ошибкам, чья тень по судьбе пролегла –


каким я аршином - рассудком? - тогда их измерить могла?..


В летящей косынке, в том мире, на лестнице той


на выцветшем снимке я вечно стою молодой.


А время бежит, и уносит его безудерж:


легки - без пожитков, на крыльях наивных надежд!


...Мотало, разбило  - всего не расскажешь потом,


но жизнь подарила тот юный, бесстрашный тот дом.


Под порванным, алым, не трущийся  бортом о быт -


высоким накалом он в памяти вечно горит.


 


***


Будто взгляд со столпа - одинокий обзор, ястребиный,


Рядом тучи и небо, и годы как волны вдали...


Я не души зову - я тоскую по плоти любимых,


тех, что стали бесплотны, что в жадную землю ушли.


 


Где кочует теперь в круговерти материи зыбкой


элементами химии в бухтах подземных морей 


то, что было плечом твоим, грудью, ладонью, улыбкой


и касалось плеча, и груди, и ладони моей?


 


Ах, недаром за битого дарят десяток небитых!


Когда близкие рядом дышали со мной во плоти,


о душе я пеклась - о ее несогласьях, обидах,


в слепоте и гордыне иного искала пути...


 


Не вернуться, прозрев, в эти дни молодые и ночи,


в гущу лиц, голосов, столкновений, соблазнов живых...


Я бы проще жила и мудрей, я б любила иначе -


благодарнее близким, блаженней и тише травы...


 


Как я знаю теперь - только память грехов не отпустит –


правоты мудренее и пища, и печь, и кровать...


Причащаться любимым телам, растворяться в их пульсе,


прикасаться, лелеять, лечить, согревать, целовать!


 


Я прощенья прошу у их смертной, истаявшей плоти,


что трудилась, страдала и старилась... О естестве,


о тепле ее кожи, о мышце, о страсти, о поте


плачу плотью живой ещё в необратимом вдовстве.


 


Винным соком грозы в небесах наливаются гроздья,


грянут градины оземь, цветенье круша...


Ненадолго теперь в этом теле ветшающем гость я,


ненадолго со мной перелётная птица-душа.


 


Вот и я поплыву...


 


Июль




Июль, влекущий толпы Крысолов,


дудящий в тысячу трезвонных дудок,


плывущий над теряющей рассудок


расплавленной икрой людских голов...


 


Бунтарь, не признающий мер и догм,


из кожи вон диктующий, влюблённым


под ноги стелющий и стол и дом,


творец с воображеньем распалённым,


 


резцом соединяющий уста,


по всем углам расставивший объятья -


ты одержим, безудержный ваятель,


малиновая кровь твоя густа,


 


ликующий, не знающий стыда,


взорвавший улицы столпотвореньем -


всё настежь, напоказ, всё откровенней,


всё яростней любовная страда!


 


...Тьмы наглотавшихся зимы пилюль


любовным зельем опоивший разом


из рога изобилия - июль,


ты одиноким противопоказан.


 


…И я, стыдясь, твоей одежды край


целую, и плыву в лагуне ночи,


благоуханной, приторной... морочат


огни, и всплески музыки... Играй,


 


заманывай, веди меня сквозь строй


сплетённых пар, любовной жаждой острой


как шторм залей души пустынный остров,


последний цвет навстречу ей раскрой.


 


...Веранда, вход.  Я нахожу приют –


стол в стороне, не освещён, не виден.


Смех, шёпот - в одиночку здесь не пьют,


но подают мне, я и не в обиде.


 


Не под шафе - ещё мне карафе!


Я не напьюсь, я берегусь, но -


о! луч в бокалах, уличных кафе


искусственный уют искусный...


 


Орфей




Боль утихла. Воды Стикса


поглотили свой трофей.


Что же ты сюда спустился,


ищешь ты кого, Орфей?


Поздней ясностью ужален,


жаркой жалостью влеком,


сух твой взор, но плач ужасен –


ты о ком, певец, о ком?


Луч! - мелькнула лунным бликом –


призрак, женщина, змея?


Эвридика, Эвридика,


мука, музыка моя!


Невредима!


Только дико:


взгляд  её – сплошной пробел:


позабыла – смерти льдинка


в сердце – кто ты, что ей пел...


Лишь один - навек зазубрен –


всё один печальный лад,


как Офелия в безумьи,


повторяет невпопад.


Все богатства ей - банкротство,


в жилах вечности вода...


Обессилела бороться.


Не вернётся никогда.


 


… Да и было ль – кроме песен,


кроме вёсен, кроме струн,


кроме – ветрен, кроме – весел,


божьим даром вечно юн,


кроме краткого союза


ради вечного вдовства


музыки твоей – и музы,


пока я была жива?


 


Без слов




Довольно слов! Не надо больше слов.


Пусть молча в небо смотрит богослов.


Пусть пантомимой ссора замолчит


и слуха нашeго не омрачит.


Тих будет стих, словно огонь свечи...


Не надо слов, прошу тебя, молчи.


 


Да будут звуки! только не слова.


Шалит, лепечет, шепчется листва,


поёт вода, отводит душу гром,


по дому ночью тихо ходит гном,


и грузовик буксует за углом,


и завывает ветер свой псалом.


 


Вот Бах скорбит с Творцом... Но диск смени -


забьёт родник, Вивальди зазвенит.


Прохладой детский смех плеснёт в окно,


волна всплакнёт и зашуршит у ног,


хрустальный пересыплется горох -


птиц просыпающихся переполох...


 


Пусть как в младенчестве, когда меж снов


пречистых звуков плещется улов


в светающем сознании... до слов


 


***


Не пережить, казалось, этот день...


Но сердце, знавшее страданье,


И терпеливее в беде,


И мужественней в расставаньи.


Но руки, отпускавшие из рук


Таких родимых, за такие дали -


Безропотно свой размыкают круг


И не протянутся в рыданьи.


О, не подумай, друг, что холодна,


Но эти дни с тобой прожив , как годы,


С тобой ещё, стою уже одна


У края поля и твоей свободы.


Почти зима. Касаешься щеки -


Но это ветер слёзы высекает.


Как голые деревья высоки!


Как в ветре нота плача высока, и -


Пора, нет больше воздуха в груди:


Там сердце статуи стучит.


Иди!


 


 


 


 


 


 


 


 


 


 


 


 


 


 


 

К списку номеров журнала «ВИТРАЖИ» | К содержанию номера