Когда б вы знали, из какого сора

Мишаненкова Е. Анна Ахматова. Психоанализ монахини и блудницы. –  М. : АСТ, 2014

Стало быть, психоанализ. Монахини, значит, и блудницы. Никак, новая Катаева явилась? Сейчас выясним.

1946 год. Только что отзвучали филиппики товарища Жданова: «Анна Ахматова является одним из знаменосцев пустой, безыдейной, аристократическо-салонной поэзии… До убожества ограничен диапазон ее поэзии, – поэзии взбесившейся барыньки, мечущейся между будуаром и моленной», – ну, вы помните. А дальше в кабинете психиатра Татьяны Никитиной раздается телефонный звонок с Лубянки...

Завязка почти детективная. Следуя законам саспенса, я должен взять тайм-аут, чтобы накалить атмосферу добела. А потому доктор Никитина подождет, потолкуем про писательницу Мишаненкову. Между прочим, это предмет тоже куда как любопытный.

Так вот: сколько могу судить, Екатерина Мишаненкова появилась в садах российской словесности сравнительно недавно – в 2012-м. Однако моментально достигла таких результатов, каких иной прозаик и за двадцать лет не добьется. За три года в «АСТ» и его дочерних издательствах напечатано двадцать три книги Е.М. (суммарный тираж, по моим подсчетам, составил 83 500 экземпляров).

Редкая плодовитость! Впрочем, ничего сверхъестественного: все опусы Е.М. были компиляциями. Когда б вы знали, из какого сора растут писательские карьеры: «Лучшие афоризмы о счастье», «Самые нужные афоризмы для самого нужного места», «Тесты для вашего кота. Измерь IQ домашнего любимца и пойми его психотип» и проч. А дальше ситуация развивалась по классическому сценарию: не хочу быть черною крестьянкой, хочу быть столбовою дворянкой. Познав все закоулки кошачьей души, авторесса решила, что ничуть не хуже разбирается в психологии литераторов…

Самое время вернуться к психиатру Никитиной. Так вот: ее мягко, но настойчиво попросили выяснить, не склонна ли к суициду Ахматова. Странно, право слово! Поэты в компетентных органах всегда шли за пятачок пучок, никак не дороже. В 1937-м, не дожидаясь ареста, застрелился Паоло Яшвили. В 1939-м прыгнул в лестничный пролет внутренней Лубянской тюрьмы Сергей Третьяков. В 1940-м после допроса в НКВД повесился Юрий Галич. И так далее, вплоть до Ильи Габая, что выбросился из окна после очередного громкого суда над диссидентами в 1973-м. И одной лишь Ахматовой досталась необъяснимо нежная забота, – да еще и после публичной анафемы…

Впрочем, все только начинается. Дальше дела пойдут по Льюису Кэрроллу: страньше и страньше, чудесатей и чудесатей.

Доктор Никитина – психиатр вполне советской формации. Но втайне привержена буржуазной ереси фрейдистов:

«Пусть я и называюсь психиатром, но моя работа во многом связана именно с психоанализом».

При такой вводной cпрогнозировать методы диагностики – не бином Ньютона. Психиатр постарается выяснить склонность пациента к депрессиям и будет спрашивать о невыносимости жизни, о немотивированно подавленном настроении и т. п. Ну, особо дотошный врач может поинтересоваться перепадами веса или беспричинно возникшим сладким вкусом во рту. Психоаналитика в первую очередь заинтересуют архаически-садистические тенденции сверх-Я; отсюда – круг вопросов: о снах, описках, оговорках. Но Никитина – медик в высшей степени оригинальный, душевед-новатор с явным филологическим уклоном:

«Гумилев все же оказал влияние на ваше творчество, или вы оба оказались акмеистами, так сказать, каждый сам по себе?»

«Анна Андреевна, давайте поговорим о… классической литературе… Например, о Льве Николаевиче Толстом».

Однако! Уверен: такой дерзкий и глубокий анализ личности не снился ни Адлеру, ни Фромму. Впрочем, ответы пациентки и того удивительнее:

«Я родилась 11 июня 1889 года под Одессой. В один год с Чарли Чаплиным, “Крейцеровой сонатой” Толстого, Эйфелевой башней и, кажется, Элиотом. В это лето Париж праздновал столетие падения Бастилии».

Знакомо, не правда ли? Déjà vu растет и крепнет от абзаца к абзацу. Ахматова – подумать только! – в 1946 году слово в слово пересказывает психиатру свои автобиографические заметки конца 50-х – начала 60-х: «Коротко о себе», «Будка», «Дикая девочка». Покончив с ними, принимается за пересказ очерка о Модильяни, написанного в 1957-м. А еще Раневская делится воспоминаниями об Ахматовой, то бишь фрагментами «Дневника на клочках», и Симонов читает наизусть отрывок из книги «Размышления об И.В. Сталине»… В 1965-м врач и пациентка встречаются еще раз, и Анна Андреевна к дословно воспроизводит статью «Ахматова и борьба с ней».

Что ни говори, а Станислав Лем гениально предугадал появление литературного конструктора «Сделай книгу сам». Но в одном все-таки ошибся, утверждая: «“Do Yourself a Book” почти не имели спроса». Имеют, пан Станислав, еще как имеют…

Когда б вы знали, из какого сора! Метода, отточенная на кошках и афоризмах, работает безотказно: copy – paste. И эта часть повествования в «Психоанализе», безусловно, лучшая. Об остальном можно судить по двум цитатам:

«В отчете я укажу, что окончательный вердикт возможен лишь после всестороннего изучения», – вердикт, знаете ли, выносят присяжные. А психиатры все больше диагнозы ставят.

«Я уловила разговор об опальном поэте Бродском, которого не так давно вернули из ссылки после многократных обращений к правительству советских и зарубежных писателей», – правительство советских и зарубежных писателей? Это, простите, что за коллегиальный орган?

Впрочем, это малозначащие детали. Главный вопрос, который возникает после «Психоанализа»: зачем понадобилась книга в пятьдесят девять тысяч чужих слов? Что, собственно, г-жа Мишаненкова пыталась доказать бесконечным потоком сшитых на живую нитку цитат? Клаузула обнаруживается под занавес:

«Вся биография Ахматовой – это миф, выдуманный ею самой… Почти все, что Ахматова рассказывала мне, тоже было частью мифа».

Молодца авторесса! – прочла не только ахматовские мемуары, но и статью «Анти-Ахматова» в Википедии…

Дальнейшее полагаю излишним. Вердикт, он же диагноз, тут напрашивается сам собой. А самый нужный афоризм без труда отыщется в памяти.