Танцующие змеи

Мария

В Царствие Божие дверь отворили...
Слушайте, слушайте — в тихом раю
Ангел поёт, или «Аve Maria»
Слышится в горестном нашем краю.

Мечутся листья и ветки сырые,
В небе плывёт облаков караван.
Может, и вправду — услышит Мария,
Как безутешно рыдает оргáн.

Богу угодно, чтоб мы сотворили
Нашу молитву во имя её.
Шлёт нам с библейского неба Мария
Вместе с прощаньем — прощенье своё.

Все, кто ушёл,— остаются живые,
Все, кто живой,— помнят долю свою.
С сердцем сливается «Ave Maria»
И на земле, и у Бога в раю.

* * *

Какая мгла! Какая тишь!
Ты в тёмной комнате стоишь.

Лучи звезды, как будто иглы,
Летят, прокалывая мглу,
Вот тихой комнаты достигли,
Как серебро — звенят в углу.

Такая тишь, такой покой,
И до звезды подать рукой.

Свет льётся, будто из криницы,
Ты прогнала в подполье тень,
Лучи сломила, будто спицы,
И мне связала новый день.

* * *

И вкривь, и вкось стоят заборы
На чахлой родине моей.
Молчат тележные рессоры,
Торчат седины ковылей.

Не вижу золотого хлеба,
Что убирали в сентябре...
Лишь конопля растёт до неба
В пустом, заброшенном дворе.

Трилистник

Памяти Геннадия Сапронова

А солнце красное садилось
На «Красноярские столбы».
Знать, небо так распорядилось,
Чтоб ты ушёл за край судьбы.

Ушёл за кромку горизонта,
За край земли, за край веков.
Астафьев там, и Ромка Солнцев,
И ныне — Савва Ямщиков.

Ты — дела книжного старатель,
Дружил со словом золотым.
Ты — Божьей помощью издатель,
И ты остался таковым.

Какие книги ты старался
Издать! — Суворину под стать!
К олимпу книжному добрался,
Сумел в стране известным стать.

Но ты ушёл. И тьма спустилась,
Беда сгустилась на дворе.
И солнце красное катилось
По тёмной зябкой Ангаре.

Качались сумрачные листья,
И пахло тучей грозовой,
А мне привиделся трилистник
В библейском небе, как живой.

Казалось — высветилась крона
В том неизведанном краю:
Астафьев, Колобов, Сапронов —
Трилистник, выросший в раю.

Гнездо

После Третьей войны мировой
Всё исчезло на грешной земле.
Будто язвой смело моровой
Всех, кто в городе жил и в селе.

Сколько минуло лет? Может, сто
После Третьей войны мировой.
...И кружилось на небе гнездо.
Может, в нём кто остался
живой?

* * *

К родной земле любовь невыразима,
Когда царит осенняя печаль.
Моя душа, заботами теснима,
Уносится в неведомую даль.

Она свои распахивает крылья,
Летит среди небесной синевы
И обретает новые усилья
В очарованье света и листвы.

Её поля и рощи привечают,
Никто не бьёт наотмашь и под дых.
Как мягкий хлóпок, стебли иван-чая
Сулят ей отдых в кущах золотых.

Душе от счастья никуда не деться,
В родном краю смогла себя согреть.
Душе охота пасть и разреветься —
И посреди России умереть.

* * *

Поэтов мало, стихотворцев — рать,
И это очень грустная примета.
Ведь только Бог способен выбирать
В своей Господней милости — Поэта.

Сергей Есенин — он под Богом был
И на вопрос, который не был шуткой:
«Кто в мире вы?» —
Сказал, как отрубил:
«Кто в мире я? Я — Божья дудка!»

Курган

Над страной пролетел ураган,
И дома, и заборы порушил.
Под Ростовом насыпал курган,
Где ворочались судьбы и души.

Многих выхватил, как на войне,
В небо взвились живой
и покойник.
Ну а те, кто остался в стране,
Уцепились за русские корни.

Век носился и выл ураган,
Будто тысячи огненных грифов,
Рос и рос под Ростовом курган...
Говорят,
что в нём золото скифов.

Алтайская осень

Стучит Алтая каменное сердце,
Звенит щемящей болью тишина.
Кричит журавль на небосводе сером,
Зовёт из тёмных далей Шукшина.

Янтарным светом осеняет осень
Пространство мира и провалы сна.
У неба осень дней погожих просит
И возвращенья в Сростки — Шукшина.

Но в спящих Сростках
чёрный ветер дует,
С горы Пикет срывается луна.
В родном краю на берегах Катуни
Шальные ветры ищут Шукшина.

Идут дожди в краю необозримом,
Печаль застыла посреди окна...
В лесу горит калина нестерпимо
Над бугорком, где нету Шукшина.

Танцующие змеи

Я видел змей, танцующих под небом
Среди песка и тёсаных камней.
Их танец тайной для природы не был,
Он был изъяном красоты скорей.

А змеи танцевали, обнимались,
Шипели, поднимались над песком,
То распадались, то опять свивались
Живым узлом, клубящимся клубком.

Мы — матросня — тяжёлыми ломами
С лица земли срывали старый дот,
А змеи дот японский обнимали
И людям загораживали вход.

Но вот мы смертный круг образовали
Над ними, танцевавшими в кругу...
О, как мы их ломами убивали,
Крошили на пустынном берегу!

Потом купались и орали громко
У океана Тихого в горсти...
И только Мишка Яковлев из Ровно
Сказал змее растерзанной: — Прости!