Фрагмент романа «Дуэт для одиночества»

Всё в их городе, за исключением солнца, моря и пыли, казалось изменившимся, вроде постаревшей подружки, которая искусно закрасила то, чего уже не поправить, и навела макияж поярче в тех местах, куда ещё можно было смотреть. Но в целом возникало ощущение молодящейся бабёнки, уже сильно изношенной, слегка пошловатой и готовой отдаться первому встречному. По разбитым мостовым ездили хорошие автомобили, а в ресторанчиках сидели хорошие девочки, оценивающе разглядывая каждого посетителя. Всё продавалось и покупалось, даже их старая квартира, новый владелец которой снёс, наконец, стену, перегораживающую зал, восстановив симметрию позолоченных завитушек лепнины на потолке. Теперь, после ремонта, их комната напоминала номер в шикарном отеле. В центре стояла громадная кровать, площадь которой как раз и была площадью их бывшей комнаты, а на окнах, превосходящих высоту их квартиры в Тель-Авиве, висели тяжёлые бархатные шторы с массивными кистями. Было заметно, что Мусе всё это очень нравится, она вертела головой и покусывала губы. Воплощение израильской мечты о зеркальном паркете из разных пород дерева, с гобеленами по стенам и золотом на дверных ручках, все это вдруг реализовалось тут, на этой когда-то провонявшей кошачьей мочой территории. Цена за квартиру была космической. Паша таких денег никогда в руках не держал. Жили они, по израильским стандартам, хорошо, но не до такой степени. Успокаивало то, что в их планы не входило приобретение недвижимости в родном городе, назад они не собирались, хотелось только вперёд, в новую жизнь и страну.

Остановились они погостить у старых консерваторских знакомых, которые тогда не поехали, а сейчас уже не имело смысла. Полночи они просидели на замызганной кухне, выслушивая истории из жизни хозяев и коллег, которые, в основном, укладывались в одну и ту же схему — те уехали, а эти остались; у тех всё есть, а эти всё потеряли. Шум газовой колонки и рычание допотопного холодильника действовали гипнотически. Паша резко захотел спать, как вдруг Муська спросила о Лизе Целякович — может, знают что о ней, хотя, конечно, откуда…

Пашину сонливость как рукой сняло, и было от чего. Хозяева возбудились и стали рассказывать, перебивая друг друга, историю, смахивающую на сказку о том, как девочка сначала превратилась в страшную ведьму, а потом в прекрасную маркизу.

Пересказ похождений Лизы в художественном исполнении Севы и Ани Шейниных напоминал жестокий романс. Тональность, безусловно, была минорной, не обходилось без придыханий и легкого завывания. Аня закатывала глаза и пускала слезу, Сева глубоко вздыхал и набирал с шумом воздух для нового куплета. Случайные диссонансы обостряли звучание. Напряжение должно было привести к драматической коде, в которой угадывался печально знаменитый марш Великого Поляка, как вдруг… Сева внезапно ушёл в мажор, и скорбь рыдающих гобоя и флейты растворилась в летящем проигрыше аккордеона. Из приоткрытой форточки потянуло мокрым асфальтом и сиренью. Где-то на Елисейских полях немолодой, похожий на Севу шансонье пел легкомысленную и абсолютно неправдоподобную песенку о любви. Она была о том, как произошло чудо и, затоптанный в грязь цветок, расцвёл вновь под голубым небом Прованса. Хозяин этого цветка держит его во дворце и зорко следит за тем, чтобы никто к нему не приближался. Это восхитительное растение теперь зовется Ельза де Байе, жена французского маркиза, мецената и миллионера. Он устроил ей турне по Европе, гастроли в Японии и Америке, подарил остров и построил концертный зал. Она записала несколько альбомов музыки собственного сочинения и отхватила какую-то Европейскую премию.

— Так это ж наша Лизка и есть! — мощным фортиссимо прозвучали Шейнины.

Мирно дремавший хозяйский кот от неожиданности вскочил и шмыгнул под диван. Муся застыла с приоткрытым ртом, а Пашины губы растянулись в глупой улыбке.

Люди, как правило, любят немножко приукрасить чужие биографии — факты теряют свою очевидность, обрастают домыслами и небылицами. Так возникают легенды о Героях и Святых, так рождаются мифы и придумываются сказки, а всё для того, чтобы дать человеку надежду в победу добра и справедливости. И даже если реальность его собственной жизни убеждает в обратном, то другая, выдуманная реальность, сохраняет веру в разумность и гуманность мироустройства. А пресловутая Золушка рядом с Лизой не идёт ни в какое сравнение. Зря Шейнины старались, на самом деле, все было гораздо интереснее.

Справедливости ради надо сказать, что подобные фокусы судьба выделывает не часто и не со всеми, поэтому рассказ об этом заслуживают отдельной главы повествования.