Елена Георгиевская

Человек и его стекло. Свои смерти. Суббота перед войной и др.

Человек и его стекло

 

1.

 

Большую часть своего времени человек ни о чём не думает.

В подвале его прорастают новые морозные сорта людей, точно ростки у картофеля, точно узоры снега вместо чёрной плесени на стене, у этих людей быстрая пустота в головах.

Её слышно сквозь плеер с depressive black – и depressive red, твой старославянский. А не твои – новые сорта людей, я хотел стать одним из них, а то эти русские как манихейцы: видят А и В, а есть А1, А2, А2.34, В1, -1В. Если множество невозможно и двоичность нелепа

 

От поля отъехала массовая атака, задвинулась ящиком тьмы, и теперь повсеместно ни одного языка.

 

2.

 

Линия.

Я не понимаю, как она оборачивается вокруг той стороны.

— Как язык. Старославянский язык. Он извивается, будто угорь на сковородке, на скороговорке.

Сохранённый как пустое. Раньше все книги были телесны, теперь телесная книга – это ты, ей не пригодны такие слова.

Учить – всё равно что вживлять под кожу осколок глиняного кувшина, решаю не тратить ещё два часа, не умею заучивать, только вживлять. Почему этот язык не родился заново – легковспоминаемым (легковоспламеняемым) английским   

 

3.

 

Не может быть воздух мертвее нас, но он отслаивается от окружающего, сохранённого как пустое, оставляя чёрные проёмы. Приходят немедленные враги.

Переносная гильотина голосов, улицы, полные сов.

Каждый смотрит на волю через стекло, и назначенные не нами странно смотрят со своей пустой улицы, когда человек и его стекло – немедленные враги.

Совы не ловят мух, которые будто миллион слов, от которых умираешь Сартр или ты, а иначе ты не поймёшь: бывает воля, а света нет, а свет – дребезжащий лёд. 

Гляди(т) как чёрное (.) ломит виски. Туда где нет языка ушли похоронные светляки

Человек и его стекло

 

2003 — 2014.

 

 

Свои смерти

 

1.

 

...подумав, решили оставить свои смерти такими, какие есть — недостаточно вросшими в землю.

 

2.

 

«Всё будет хорошо» и «Всё будет плохо» — одна и та же фраза, сквозь которую видно серую муть. При слове «хорошо» она судорожно подёргивается.

Подумав, я достаточно врастаю в землю. Мне кажется, что достаточно. Позже выясняется: то ли плохо подумал, то ли моя природа противоречит их правилам, то ли — раз они терпят поражение из года в год, — их правилам противоречит любая природа.

 

3.

 

Возле углов: ни подойти поближе, ни оказаться в открытом пространстве. Или зарастать мясом, словно обрастать мокрицами. Старые планы — тухнущее в тазу бельё, прикорм для древних тварей. Традиции древнее тебя. Или срезать мясо, лишиться крови, оставить после себя тридцать девять килограммов живого ужаса. Вечно живого, вросшего в углы.

Зачем тебе угол?

Это племя развесило всех, кто от него отличим, на деревья, с которых только что слезло. Ему всюду мерещатся клубки. Кровожадные шевелящиеся клубки. Склизкая масса, уничтожить которую можно только дегтярным мылом. Одна шестая часть суши пахнет дегтярным мылом. (На самом деле нет. Если бы мылом — куда ни шло.)

 

4.

 

Я хотел сидеть на веществах, тяжёлых и в меру ядовитых, словно каштановый мёд. Изъясняться правильно и просто.

«Не мне книг алтарность, альковность». Книги перестали быть собой и граничат с прозрачной полосой в воздухе. Сначала её нужно поймать. Смотреть сквозь неё и «как обычно» — одно и то же. Пока не поймал, не поймёшь.

Потом она станет изолентой на губах. Шевелящиеся губы можно отнять, они — кровожадный клубок. Недостаточно вросшие в землю.

 

март 2014.

 

 

 

Суббота перед войной

 

1.

 

Запишусь нерусским, никуда не пойду

Они говорят: никто не запишет, никуда — это где?

Пока я вспоминаю координаты, вода разнимет нас, превратится в землю

 

Эзопов язык эпизоотии

 

2.

 

Когда очередной дурак обрывает мой телефон, это не то же самое, что обрывает крылья у насекомых,

но почему так противно. Долой

вашу любовь прибедняющихся

Мол, мы на вершине, но нам одиноко, словно куску льда в кипятке

Вы не на вершине, вам не одиноко. Я вернулся к старым декорациям — стряхнуть пыль, а это не пыль и не декорации. Но старые, да. Старые, как любовь.

 

3.

 

Электронная очередь на почтамте, цифры «666» на табло, мужик считает деньги ровно до вспышки «667», потом не спеша уходит.

(Не говори (:) медленно, говори (:) не спеша.) Коренастый, плешивый, сосредоточенный, в серой толстовке (Толстой — некто в сером, «мусорный был старик»). Он и есть сатана, этот слишком обычный человек: он противоречит тебе, потому что обычен, он не противоречит тебе, потому что обычен ты, и тем самым искушает тебя возвращением к недвойственности. У него ветроотбойник в голове, такая штука с загнутыми краями, и что бы ты ни подумал о нём, к тебе не вернётся, а вернётся одно словосочетание: «иди отсюда». — «Но мне надо отстоять свою очередь». — «Вот потому, что   надо отстоять  , и иди».

И наверняка надо подумать, что ты ничего не заслужил и все достойные — на улице, — или на самом деле там никого и ничто, рассыпающееся на бесцветный шорох, и что долой вашего сатану, но ближайший фрагмент окна загорожен синими коробками с белыми полосами, а возле другого — не твоя очередь. Талоны с номерами уже не выдают, и если мы, пронумерованные, перемешаемся с пришедшими позже, начнётся скандал. Тебе не выдали нужный номер, ты не хочешь стать тем, кому его выдали, а если станешь, всё равно сюда придёшь, почему же ты смотришь в окно так, будто стёкла изогнулись по краям и стали металлическими, будто объяли тебя воды до самой твоей 666-й по счёту души?

 

4.

 

Понятия:

 

Неплохо бы запомнить, что чернуха — это не тексты с обсценной лексикой, а жаргонное название опиатов.

Русский — это неразборчивая недостаточность.

«На сатурналиях жрец сер, но прозрачен».

 

5.

 

Не мечети бисер

(чужая ошибка)

 

Не мечети бисер, а нашей радостной церкви

в каждой солонке вместо соли. Запишусь нерусским.

Я читаю мимо ноля, ноль на каждой странице,

но когда-нибудь здесь будут солнце и пчёлы.

Заведу себе кошку, назову Ульрикой,

отпущу во двор, постараюсь не волноваться.

 

 

 

Честница

 

Сербы называют честницей хлеб из освящённой муки.

— Нет, она вроде сахарницы. Насыплешь что-нибудь, закроешь, и слышно: шуршит, будто надкрылья белых насекомых, невидимый поедающий механизм.

Почему белых?

Истина бела, скажут вам. Сняв крышку, видишь ничего.

И это легко предсказать, и это звучит на уроке. На самом деле мы ничего не видели: не снимали – нечем: с той стороны у нас только

— надкрылья?

— монеты. Поедающие изнутри хлеб.

 

 

Песчаность

 

Когда гробы из песка высыхают на солнце и рассыпаются, человек приходит в себя живым. Если смотреть в упор, становится ясно, что всё иначе: он задыхается под песчаной горой.

Придут, скажут: умер из-за того, что ты смотрел в упор.

Ответь, что никто не делает гробов из песка – даже для мёртвых и даже здесь. Ну, ведь правда никто не делает.

 

 март 2014.

 


К списку номеров журнала «НОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ» | К содержанию номера