Нет мертвых среди нас... Стихи

* * *
Нет мертвых среди нас – они в земле,
Колышутся в прозрачной глубине.
Минуя их, лишь рыбы-валуны
Возносятся из этой глубины.
И вся земля, как берег на слонах,
Покоится на этих валунах.
Где мы стоим в березовом строю
И помним смерть, как родину свою.

* * *
У Себастьяна Баха
Была одна рубаха,
Он в ней ходил на службу
И так ее носил.
Когда она протерлась
На вороте и локте –
Он новую рубаху
У Бога попросил.
Он попросил у Бога
Так мало, так немного –
Не смерти, не спасенья, не истины земной.
И Бог был опечален:
Ведь Бах необычаен,
Но не было у Бога рубахи ни одной.

* * *
Я сам ничей, но около пути,
Где каждый пеший все-таки прохожий.
Ему под ноги родина летит,
И тень ее на бабочку похожа.
Уйти в листву осеннюю до пят
И понемногу родины дождаться.
Забрезжит свет – и бабочки летят
Установить сиротство и гражданство.
Распахнуто, и Севером сквозит.
Брожу в лесу некрашеных скамеек,
Где каждый кустик гибелью грозит,
Но всякий зяблик родину имеет.

***
Дойдут ли на нас похоронки
С далёкой и страшной войны?
Стыдясь, отвечали потомки:
Мы вам ничего не должны.

Простите, забытые деды,
Но если начнётся война,
Не будет в ней вашей победы,
А будет лишь наша вина.

Сомкнёмся,  поляжем оравой,
Как прелые листья нежны.
И памяти этой кровавой
Мы даже себе не должны.

* * *
Я шел по мостовой, где проливалась кровь,
Из пункта А в пункт Б перетекая.
Но в этот страшный год я был такой живой,
Что воздух протекал, мне вены протыкая.
Все длилось, все цвело и таяло в пыли,
Но были мы прозрачны для металла.
И только взглядом, брошенным с земли,
Накрыло нас, лежащих как попало.

* * *
Когда из окопов сырых прорастала пехота,
На черной земле до глубоких снегов зеленея,
И белого волка к земле прибивала икота,
И черная птица подняться с земли не умела.
Когда по закону делила земля человека,
Она не могла одного отделить от другого.
Их белые кости срослись, не прошло и полвека,
И не было больше ни алого, ни голубого.

* * *
Не день, не ночь – минуту длится сеча.
Завьется пыль, заворонеет степь,
Две конницы слетаются навстречу
Решать, в какую сторону слететь.
Не день, не ночь, и только после боя
Очнется всадник, пропадет в траве –
То ветром выть, то прижимать от боли
Сухую степь к разбитой голове.

* * *
Я не нашел развалин Сталинграда
И не узнал: чем кончилась война.
Бессмерны все, бессмертны все, не надо,
Не надо виноградного вина.
И хлебного бродилова не надо,
Сухих чернил и захмелевших слез, –
Учись, поэт, учись пьянеть от яда
До полной гибели всерьез.
Живи один и повторяй одно:
Прекрасна жизнь, как старое вино!
Воскреснут мертвые, и что бы не случилось,
Они прольют и разопьют его.
А ты допей все то, что просочилось.

* * *
Меня отстреляли – и я понимаю траву:
Ни боли, ни раны.
Но, кровь проливая, зачем я так странно живу,
Зачем я так странно...
Но кровь полевая – зачем я так странно живу –
Свой цвет обретает.
Уже различаю, как кровь покидает траву
И жук отлетает.
И жук отлетает, и кровь покидает траву,
Едва умирая.
И ты понимаешь, зачем я так странно живу.
И я понимаю.

* * *
Что мне сказать народу моему?
Он много лет не верит никому,
И нас в пути встречая по одежде,
В последний провожает по уму,
Благословив наш подвиг безнадежный.
Чтоб не солгать народу моему,
Скажу, что я не верю ни ему –
Строителю, страдальцу, погорельцу,
Пожары созывающему в рельсу,
Не канул в Лету, канул в Колыму, –
Скажу, что я не верю ни ему,
Ни памяти, ни слову своему,
И даже смерти той, что за плечами
Уже крадется к слову одному.
Но и оно не значилось в начале.

* * *
Воды прозрачней, неба голубей
И дерева простого деревянней
Я выкормил желанных голубей
И отпустил – чем дальше, тем желанней.
В твоем дому остался на ночлег,
На десять лет застигнутый потопом.
Постель твою носило, как ковчег,
Над Азией, Америкой, Европой.
Пока Господь нас не перемесил,
Все тварное перекрестив попарно,
Безвидный дождь потопа моросил,
Бесплодны мы, и жалоба бездарна.
Я ждал вестей, заученных примет,
Но голуби носили терпеливо –
Сирени кисть, колючей сливы цвет,
Ветвь тополя и никогда – оливы.
Так сплетена из веток колыбель,
Ковчег иной, свободный от скитаний,
Воды прозрачней, неба голубей
И дерева простого деревянней.

* * *
Я шел по лезвию воды
На край зеркального провала,
И кроме собственной судьбы,
Ничто меня не волновало.
Я сравнивал тебя с землей
И уходил из поля зренья,
А ты бросалась плыть за мной,
Отягощенная сравненьем.
Так пустота касалась рук,
И я о волны спотыкался,
Но плугом был распахнут круг,
Где лимб прозрачный замыкался.
Из отраженной глубины
Я выходил к себе навстречу.
Мы, как часы, разведены!
Но больше незачем и нечем.

ЭВРИДИКА

Ад расположен там, где сейчас твоя Эвридика
Ходит плохо одета. Спотыкается, тонет.
Чашка горячего чая, окулист, стоматолог
Нужнее ответа: «Где ты?»
Выведешь с того света
Узкой тени осколок.
Не смотри в лица, скажут со смехом:
«Смертному не спуститься. Нужно поездом ехать».  
Поезд «Москва-Тында», выхвати взглядом
переезды, поселки.
Кончились, и не видно - ад находится рядом.
За желанием обернуться, за скрипом железным,
За следующим переездом.

* * *
Уж август кончился, германик подступил,
Листу упавшему на горло наступил
И, в Рубиконе брода не найдя,
Ушел по следу мелкого дождя.
Так продолжалось четверо недель:
Я просыпался в медленной воде
И, рубикона в сердце не найдя,
Я позабыл, как я люблю тебя.
Так расскажи мне это, расскажи,
Не бойся, что рука моя дрожит.
Ведь Августом Германик не убит,
Меня всегда в германике знобит.

* * *
Найди меня, когда я стану камнем.
А если я не стану камнем, помни:
Мы все равно с тобой, как камни, канем
Туда, где корни.
Что тянут к небу в голоде древесном
Чужую смерть из нерожденной стали.
Бессмертно все. Но в страхе бессловесном
Мы в ствол уйдем и деревом не станем.

* * *
Боже, храни колорадских жуков,
Не отдавай их на милость
Из полосатых твоих пиджаков,
Бережно сшитых навырост.
Дай им картофельного молока –
Чаши они не осушат.
И к сентябрю унеси в облака
Их шелестящие души.

***
Мы в летний лес входили, словно в храм,
А осенью всё превратилось в хлам —
В сухом лесу, на дне опавших листьев,
Где мы лежим и ничего не истим,
И обо всём, что кончилось уже,
Мы говорим в предложном падеже:
О верности, о подвигах, о славе,
О злой земле, смешавшей нас мослами.

* * *
Люби меня, пока я молод,
Хорош собой и знаменит.
Непрочен серп, но вечен молот –
Судьбы творец и инвалид.
Люби и будь неблагодарна,
Пока не сломан ключ в замке
И пожилые чемоданы
Не виснут на моей руке.
Люби меня, моя Людмила,
Покуда так необъяснимо
Белье полощут в молоке,
Пока горит огонь без дыма,
Когда судьба проходит мимо,
Без бритвы, налегке.

* * *
Я раньше жил, а нынче не живу.
Перелистай последнюю главу,
Закрой глаза, найди строку в завете –
И ты узнаешь: нет тебя на свете.
Бессонны мы и снимся наяву.
Мы встретились у бездны на краю
И выпили по капле жизнь свою,
Младенческим бессмертием играя.
И если дальше не иду по краю,
То где-то там как вкопанный стою.


***
Милый друг, ни о чём не тревожься,
Жизнь прекрасна, а смерть далека.
Много раз ты уснёшь и проснёшься,
Ты в надёжных и добрых руках!
На посту боевом пограничник
Закрывает тебя от врага.
В шесть ноль-ноль поварёнок-отличник
В печь поставит говна-пирога.
Инноваций творцы, революций:
Каждый трудится, ночью не спит,
И в лепёшку они расшибутся,
Лишь бы ты был спокоен и сыт.
Если вдруг, кто из них попадётся
Ненароком тебе на глаза,
Ты им тупость прости и уродства,
Обними, отведи на вокзал.

***
Моё сердце отлито из чёрного шоколада.
На морозе об него можно сломать зубы.
На губах останется несмываемая помада.
На ладонях линии проступят грубо.
Не касайся моего сердца, добра не будет.
Чернота и горечь. Шоколад – просто красивое слово.
Отливают из меди, стали, какое желают люди,
Мне отлили из шоколада, не дали другого.
Собирает в холоде, смешанном со слюною,
Горечь к горечи, а печаль к печали.
А когда спросил: «Зачем же вы так со мною?»
Пожимали плечами.

* * *
Мы все умрем, но каждому из нас
Дана свобода умирать не раз
И после смерти жить на этом свете,
И родину печальную любить.
Закрыть глаза, и небеса забыть,
И быть как дети.
Пока живем – давайте умирать
И новых мертвых в кучи собирать.
Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете.
И после нет. Лишь родина одна
По-прежнему из всех щелей видна,
И в ясный день ее легко заметить...
Но смерть свою, как землю наших тел,
Вбираем мы по ломтику ржаному,
И нужен только родины надел,
И мертвому нужнее, чем живому.
В глуши небес поставив теремок –
Одним ножом, не выходя из дому, –
И после смерти буду одинок,
В иных мирах, печальних по-другому.