Ольга Карлова

Метароман длиной в четыре поколения. К 90-летию со дня рождения А. И. Чмыхало

Анатолий Чмыхало, известный российский писатель-фронтовик, мастер  исторической прозы, родился в 1924 году, воевал на фронтах Великой  Отечественной, был ранен и контужен, после войны прошёл большую школу  журналистики и театра. Он ушёл от нас в марте 2013 года на восемьдесят  девятом году жизни, оставив после себя сына и дочь, двух внуков и даже  правнука — истинный богатырь-сибиряк, основатель и свидетель жизни  четырёх поколений.

Впрочем, детей у него было значительно больше: пятнадцать книг  разных жанров, девять из которых — романы. Какими они были — эти  литературные творения, которые отделяют друг от друга большие периоды  реальной жизни? Как вообще отзывалось творчество писателя на масштабные  социальные изменения: от сталинской эпохи — к «оттепели» и «застою», от  них — к горбачёвской перестройке, ельцинской «шоковой терапии», и  оттуда — к усилению российской государственности в путинское время? Ведь  четыре поколения — это четыре взгляда на мир, четыре разных  мироощущения. Это безусловная смена художественных мировоззрений и  стилей — от социалистического реализма к позднему постмодерну.

Анатолий Чмыхало вошёл в российскую советскую литературу в  пятидесятые. В 1949 году журнал «Октябрь» опубликовал подборку его  стихотворений, затем вышли в свет сборники стихов «Земляки» (1951),  «Степные зарницы» (1954) и «Страда» (1955). Они и даже более поздние  роман о целине «Нужно верить» 1963 года и повесть «Трясина» (1964) — в  большой мере стали данью и художественному стилю, и эпохе, в которых  писатель формировался. В них есть советская мечта, которой было окрылено  послевоенное поколение, увлечённость образами сильных духом людей с  сибирским характером, способных на масштабные дела и сильные чувства,  культ преодоления — жизни, природных сил, самих себя.

Однако уже и в эти годы Анатолий Чмыхало занят переводом хакасских  сказок, работой над либретто национальной хакасской оперы. Обращение к  истокам народного характера, журналистский опыт, замысел первого  исторического романа и поиск материала к нему выводят будущего  писателя-историка далеко за рамки дозволенного идеологией.

В 1959 году выходит роман «Половодье» — произведение, в котором  фольклорно-бытовая и историко-психологическая достоверность неоднократно  берёт верх над идеологической схемой. Таковы яркие  рельефно-неоднозначные образы Романа и Якова, Домны и Макара Артемьича,  Нюрки и Любы, бабки Лопатенчихи и деда Гузыря. Последний, острый на  слово и с юмором оценивающий горькую тогдашнюю жизнь, только на первый  взгляд кажется схожим с дедом Щукарём из шолоховской «Поднятой целины».  На самом деле это совсем другая ипостась «мужицкого философа»: в нём —  иная мера жизненной горечи и отчаяния, как, впрочем, и жизненной  стойкости, превращающей его из комического персонажа и стороннего  советчика в героя, готового жертвовать собой ради других. Давая роману  оценку в духе шестидесятых годов и благодаря автора за то, что он  «раскрыл новые интересные события и характеры периода Гражданской войны и  становления советской власти в Сибири», классик социалистического  реализма Борис Полевой не может не подчеркнуть: «Автор силён знанием  материала, быта, ощущением народного характера, чувством слова. Это  добротная, интересная книга. Действие увлекает читателя через все 800  страниц. Роман мускулистый, полнота его здоровая, без водички» 1.  Сложность художественно-психологической ткани этого романа Анатолия  Чмыхало проявится и в первом из длинной и яркой череды будущих портретов  «инородцев» образе киргиза-пастуха Жюнуски, и в интеллигентских  метаниях между принципами и человечностью эсера Рязанова. И, конечно, в  новаторских с точки зрения деидеологизации образах Колчака и Анны  Васильевны Тимирёвой, реальная встреча с которой в далёком Рыбинске  стала судьбоносной для молодого талантливого писателя. Эта встреча со  старенькой уже, но поистине легендарной женщиной — княгиней Тимирёвой, в  девичестве Сафоновой, дочерью директора Московской консерватории,  уехавшей в глубь Сибири за своей любовью — адмиралом Александром  Васильевичем Колчаком, полярным исследователем и мореходом, учёным и  поэтом, русским офицером и волею судеб «Верховным правителем Сибири»,—  перевернула многое во взглядах и мироощущении Анатолия Чмыхало. «Это  было моё ясное солнышко... Не знаю, кем бы я был, если бы не она»,—  скажет он позже. В «Половодье» Анатолий Чмыхало впервые ступил на  «нейтральную полосу», проложенную историей между «красными» и «белыми»,  «своими» и «чужими»,— и постоянно возвращался к осмыслению этой  всенародной беды многие годы спустя.

Схемы были взломаны, в роман ворвалась жизнь.

Окончательный разрыв писателя с социалистическим реализмом — «Три  весны», автобиографический и военный роман 1969 года. Задолго до  дискуссий об «открытом — закрытом социалистическом реализме», до  культовых книг Чингиза Айтматова и поколения «шестидесятников», которые  положили начало литературоведческой дискуссии, приблизительно в одно  время с художественными опытами Фёдора Абрамова, Сергея Сергеевича  Смирнова, Сергея Маркова, Михаила Дудина, которых знал и любил как  друзей и талантливых собратьев, Анатолий Чмыхало окончательно пришёл к  реализму.

Новизну романа «Три весны» доказывает и тот факт, что  автобиографическое произведение о войне было почти на треть люстрировано  цензурой. Война в романе показана жёстко, её правда обнажена и не  укладывается в идеологическую схему — и это сделано писателем не в  открытые переоценке девяностые годы, когда мы все с энтузиазмом  вскрывали «белые пятна» истории и переосмысливали события полувековой  давности. Это было на целое поколение раньше — в глубоко  идеологизированном шестьдесят девятом году.

Таким же откровением стал и для начала восьмидесятых  трагически-колоритный образ атамана Соловьёва, сибирского казака,  помеченного в те годы, казалось бы, несмываемой меткой бандита и  анархиста. Поставить в 1981 году, за четыре года до горбачёвского  перестроечного пленума, вопрос об историческом содержании времени было  непросто, особенно когда речь идёт об эпохе с резкими идеологическими  оценками и освящёнными идеологией героями. Роман стал очень логичным для  писателя этнофилософским продолжением «Половодья» и исторической  дилогии о событиях семнадцатого века на берегах Енисея («Дикая кровь»,  1974, и «Опальная земля», 1977). Замыслив третью часть исторической  эпопеи, которую хотел назвать «Казачьи дети», Анатолий Чмыхало, разыскав  в анналах КГБ дело о «банде» Ивана Соловьёва, вскоре отказывается от  раннего замысла. Написав «Отложенный выстрел» по материалам допросов и  документам спецхрана госбезопасности, переплавив их в убедительную  художественность, он завершил, таким образом, развитие темы судеб  казачьих детей на сибирской земле. Словно бы в жизненной драме казачьего  атамана было досказано то главное, к чему шёл писатель в своих  размышлениях от семнадцатого века к современности.

Убийство этого подлинно былинного героя в конце романа — символ в  чём-то вынужденного, в чём-то добровольного самоубийства русского  народа. Сшибка Ивана с Сидором Дышлаковым, страшным порождением «купели  революции», вырастает в символ вечной библейской тяжбы силы с силой:  силы, способной созидать, с силой, только разрушающей. Драматизм эпохи в  том, что побеждает последняя. Как и всякая подлинная трагедия, трагедия  Ивана — не в его физической смерти. Иван не ищет истину — она у него  есть. И ему не уйти от неё, как не уйти от этой земли, на которой он  родился, стал казаком, в которую безвременно ляжет, по-гамлетовски  отверженный и непонятый.

Характерная для творчества Анатолия Чмыхало этапность в развитии  основной темы его романов заставляет говорить об историческом метаромане  писателя 2. Сердцевина его творчества восходит к философской,  онтологической идее — идее тяжбы воли свободного человека с трагическим  ходом истории.

...Сегодня на могиле Соловьёва стоит крест, а в Иркутске —  памятник Колчаку. Сегодня нам, прозревшим исторически, покажется  привычным и понятным всё, что требовало в шестидесятые и семидесятые  подлинного гражданского и духовного подвига. Поток исторических и  политических откровений девяностых годов породил у многих иллюзию  всеобщего изначального знания. Как-то забылось, что изменение  государственной идеологии произошло вовсе не чудом. И с этой точки  зрения творчество Анатолия Чмыхало шестидесятых — семидесятых годов  можно определить во многом как предтечу историко-литературных откровений  периода перестройки. В его реалистическом творчестве советского периода  человек не тождественен ни понятию «враг», ни понятию «положительный  герой». Он либо человечнее свой социальной судьбы, либо меньше своей  человечности.

Исторические романы о становлении Красноярска тоже написаны  автором в доминирующей реалистической манере. Школа реализма придала  перу Анатолия Чмыхало масштабность, выверенную точность языковых  средств, поразительную шлифовку исторической детали. Но это уже не был  классический реализм Чехова или Льва Толстого. Чмыхало, как и другие  талантливые писатели России этого времени, открывает новые ипостаси  реализма, и прежде всего — психологический и «мифоисторический». Романы  дают обильную пищу для исследований не только историков, но и  этнографов, этнопсихологов, фольклористов, культурологов и  социолингвистов. Перед нами столкновение мотивов, этносов, культур в  историко-художественном полотне, «сшитом» в мифореалистической манере  лингвистическими средствами. Это — уже примета модерна.  Писатели-реалисты — каждый по-своему — решали проблему воссоздания  исторического колорита в своих текстах. Так, у А. К. Толстого архаизация  языка практически отсутствует, А. Чапыгин предпочитает «языковую игру в  просторечия», А. Н. Толстой использует элементы языка изображаемой  эпохи. (Л. Г. Самотик в своём исследовании «Словарь исторической прозы  А. И. Чмыхало» (Красноярск, 1999) детально рассматривает эту  проблематику.) Анатолий Чмыхало в достижении исторического колорита  действует вполне оригинально: в тексте нет устаревшей лексики и  архаичных грамматических форм. Писатель создаёт текст-историосимулякр,  вообще не используя данные языка семнадцатого века. А там, где  вживляются малоупотребимые сегодня слова (архаизмы, историзмы,  диалектизмы, варваризмы, экзотизмы, просторечия и кодифицированная  лексика), которых в тесте немало, их игра привязана к прозрачному  контексту, а их россыпь по-модернистски мозаична и объяснена в расчёте  на понимание любого читателя.

В фокус романов, в полном соответствии с господствующим духом  Сибири — духом перекрестия культур и цивилизаций, попадают судьбы  представителей разных этносов, разных социальных слоёв. Многие из них  представлены в анфиладной проекции, соединяющей как бы несоединимое, что  весьма характерно для модернистского необарокко. Романист  реконструирует историческую действительность, пользуясь не только  архивными материалами русских музеев и исследовательских институтов,  единственными в своём роде древними текстами из хранилищ Монголии,  Киргизии, Казахстана и Украины, но и методом своего рода  модельно-психологической экстраполяции: он находит потомков тех самых  казаков, которые пришли на берега Енисея в давние времена, и исследует  психологические, культурные и портретные характеристики этой  специфической группы. Откуда бы взяться в Советской России восьмидесятых  годов модернизму, да ещё на историческом материале? Но именно история  трёхвековой глубины, Сибирь с её генами свободы и тренд концепций  индустриального модерна в современном ему обществе становятся могучим  ветром под крыльями художественной фантазии Анатолия Чмыхало.

Казалось бы, писательская манера отточена. Основные, даже  эпохально-исторические полотна написаны. На дворе — конец века  двадцатого. И Анатолий Чмыхало погружается в рефлексию прошедшего  столетия. Сама по себе рефлексия уходящей эпохи — примета творчества  немалого числа писателей. Но отдать дать времени — ещё не всё. Не только  уловить дух перелома в содержании эпохи, но и воссоздать его в  художественной форме, ему соответствующей,— явная черта большого  таланта. Так родился двухтомник Чмыхало «В царстве свободы: дилогия в  стихах и прозе» (2007). После восьмисотстраничных романов «мини-романы в  эпизодах» по две-три странички, пересыпанные «мыслями вслух» и «стихами  по случаю»,— это уже очевидный постмодерн. «Ночь без сна» и «Плач о  России» — блестящий образец постмодернизма с его лаконизмом и  контрастами, клипами (художественной «нарезкой») картин, ассоциаций,  впечатлений; лёгким, скользящим как бы по поверхности фабулы и образов  писательским рассказом, но всегда завершающимся эмоциональным «ударом»,  воссоздающим своеобразный «ритм, что в жизни человечества сокрыт».  В этих романах явлены индивидуальная свобода человека и одновременно его  рефлексивное одиночество  3, ценность дуальной связи с  культурообразующим началом и одновременно приоритет индивидуального  поиска истины. Эта исповедуемая писателем ценность выстрадана всей его  творческой судьбой, но она удивительно современна в эпоху становления в  России доктрины приоритета личностных прав и одновременно драматического  осознания невозможности такого «личностного рая». Человек в творчестве  Чмыхало имманентен модернизму — он по-прежнему актор. Но в то же время  актор эпохи постмодерна, осознающий реальность грядущей экологической и  антропологической катастрофы мира, бунтующий против духовного оскудения  России, готовый к исповеди и покаянию своего поколения — поколения  Основателей и Подвижников.

Его «Нецензурные стихи» и «Озорные стихи», которые он по праву  называет «самородками» (как бы изначальными элементами  природно-человеческого Бытия) и «россыпями» (тем, что доступно и лежит у  каждого под ногами, как перлы, что мечут, словно бисер, под ноги толпе  мыслители-одиночки),— это и есть чуть прикрытая флёром иронии и  самоиронии исповедь Человека и Поколения.

...Человеческая жизнь воспринимается нами как некая непрерывность,  а сам человек — как безусловная целостность между двумя датами:  рождения и смерти. И только на значительном историческом расстоянии  видны культурные тектонические сдвиги на границах столетий: в них уже  очевидны и смена цивилизационных примет, культурных символов, и  изменение доминирующего взгляда на мир. Что уж говорить о границах  тысячелетий! Когда-нибудь учёные вполне аргументированно докажут, что  человек двадцать первого века отличался от человека двадцатого столетия  как кроманьонец от неандертальца.

Но такой же верной остаётся истина, что новое прорастает в людях.  Правда, далеко не во всех. Но в тех, кто наделён талантом напряжённо  вглядываться в Прошлое и Будущее, воспроизводить на бумаге или полотне  своё прозрение, и при этом наделён силой не прогибаться под суровым  настоящим. Именно этот запечатлённый взгляд из исторического далека  однажды становится проекцией дня сегодняшнего...

 

 

_ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ _

1. Чмыхало А. Половодье. Роман. Книга первая.— Барнаул: Алтайское книжное издательство, 1959.— С. 4.

2. Карлова О. А. Проблема исторической и художественной  правды в романах Анатолия Чмыхало / Историческая проза и  историко-литературная концепция современности. Материалы  научно-практической конференции.— Ачинск — Красноярск, 1996.— С. 34–38.

3. Н. М. Смирнова. Модерн / Глобалистика.— Москва, Санкт-Петербург, Нью-Йорк, 2006.

К списку номеров журнала «ДЕНЬ И НОЧЬ» | К содержанию номера