Короткие рассказы

У меня очень короткая линия жизни. Когда мне сказали,  что от этой линии зависит продолжительность бытия, что к людям с такой  аномалией смерть приходит рано, я огорчился. Однако тут же нашел  решение. Взял ручку и исправил недосмотр природы. Линия синяя, жирная,  негармонирующая с телесным цветом была длинной. С той поры я дорисовывал  линию каждый день.
Когда у меня спросили: «Кем ты хочешь быть?» — Я смотрел, как обычно, в  свои ладони и, не задумываясь, ответил: «Я буду художником».
«Да-да, — думал я, — мне нужно научиться рисовать линию на своих ладонях  в тон кожи. На всех картинах я буду рисовать людей с длинными линями  жизни».
Я стал художником. И даже нашел цвет продолжения моей линии жизни,  делающей ее почти неотличимой от начала. Именно когда я почувствовал  себя художником, я влюбился. У нее была такая же короткая жизнь, и она  совершенно не умела рисовать.
Мы пили вино на крыше. Она ходила по парапету, заразительно смеялась и кричала:
— Пусть наши жизни коротки, но давай их сделаем великолепными! прекрасными! чудесными!
Когда я предложил дорисовать ей линию жизни, она так улыбнулась, что вся нежность во мне вспенилась и брызнула через поры.
— Судьбу не обманешь, — сказала она игристо, — давай радоваться друг другу!
Но радовались мы недолго. Я перестал рисовать. Мне говорили: «Ты  талантлив, молод, востребован! Не ломай себя ради бабы!» Она мешала.  Мешала требованием внимания, требованиями любви. Мешала своим  существованием. Я злился. Злился и отталкивал ее. И решил, что искусство  важнее и навсегда. Оставил измазанную палитру, несколько измятых  тюбиков, ее портрет, подправил линии на ладонях и ушел.
И больше никогда не любил.
Заказы сыпались один за другим, я выставлялся в Европе, США, Японии. За  этой цветной мишурой я даже забывал дорисовывать себе линии. На всех  картинах я рисовал ладони. Это было моей фишкой. Ладони с очень длинными  линиями жизни. Этого было достаточно.
Однажды я оказался в родном городе. Я шел и продумывал новую картину.
Вдруг — будто погасили свет. День померк, и только картина у бачка на помойке светила. Это был ее портрет. Моей кисти.
«Настоящее признание, мои картины даже на помойке выставляют», — с горечью подумал я. Но не это было главное.
Ее лицо было таким настоящим, таким близким и дорогим… Я вспомнил все,  что с нами было. Она смотрела на меня, а я сквозь слезы смотрел на ее  ладони — короткие линии жизни.
Я перевел взгляд на свои руки — короткие линии жизни. Как они совпадают. Как они совпадали…
«Я и не жил больше, с тех пор, как мы расстались», — понял я.
Хотел взять портрет, но передумал.
С усилием отвернулся, включил день. Достал ручку, исправил линии на ладонях и пошел дописывать свою жизнь.

Именно когда пытаешься сосредоточиться, раздается  звонок. Кирилл даже сосредоточиться не успел, только взял ручку. Звонок  был в дверь. С сожалением отложив пишущий цилиндрик и отогнав мысль «не  открывать!», он не любил не открывать, Кирилл распахнул дверь. Первое,  что он увидел — широчайшую улыбку. Улыбка почти скрывала лицо Валеры,  тело пряталось за холстами.
Валера без приветствия бесцеремонно отодвинул друга и стал расставлять  картины в коридоре. Он сновал муравьем и втаскивал с лестницы все новые и  новые холсты.
— Представляешь, — говорил он, — я думал, я их потерял.
— Как это? — не понял Кирилл.
Валера выпрямился, застыл.
— Я их сжег. Помнишь, я рассказывал эту историю про Союз художников.
Валера продолжил снование.
Лет десять назад Валера попытался вступить в Союз и пришел к мэтрам со своими работами.
Как плохо мэтры играли в футбол, не знал никто, но отфутболивали они  хорошо. После долгих походов от одного к другому Валера получил-таки  ответ:
«Ваши работы м-м-м… как бы это помягче сказать… г-г… хлам. Не надо больше сюда приходить».
Валера вернулся домой, собрал все работы, вынес на помойку и сжег.
А теперь заносил их, насколько понял Кирилл, к нему домой.
На долгое время Валера отказался от кистей и красок, только сейчас начал вновь писать.
Они сидели за столом на кухне, пили чай, кругом стояли холсты. Многие  Кириллу нравились. Странная живопись, но в ней было что-то  притягательное. Уродцы, отдаленно похожие на людей и животных,  разыгрывали сценки из жизни. Но каждый из нарисованных созданий вызывал  отклик. Великолепное чувствование цвета и интересная техника. И этого  человека не приняли в Союз.
— Как это получилось? — спрашивал Кирилл.
— Не знаю, — улыбался Валера. — Я думал, я их сжег. Может, это было помешательство?.. Я ничего не соображал. Думаю — приснилось.
— А как? Как они вернулись?
— Я сел писать. Не идет ничего. И вдруг вспомнилось, как я писал эти  холсты, — Валера широким жестом обвел полотна. — Мне так захотелось на  них посмотреть… Вернуть их. Звонок в дверь. Стоит мужик бомжеватого  вида. Я уже хотел ему сто рублей дать, чтобы не разговаривать, а он: «А  вы не хотели бы вернуть утерянное, то, о чем сожалеете?» Я сразу начал  вспоминать, где накосячил, как это можно переиграть. А он достает из  мешка полиэтиленового, позвякивая бутылками, картинку. Я смотрю — моя.  Моя работа!
— Мистика какая-то.
— Ага. Я тоже сначала не поверил. Схватил, смотрю. Моя кисть. Подпись  моя. Я говорю: «Что вы хотите за это?» Он говорит: «Тысячу». Тысяча за  прошлое — это ведь не дорого… Ну да, маленькая работа. Но это же мое  прошлое. Я отдал ему штуку. Он уходит и говорит: «Это тоже ваше». Я  выглянул и обалдел. Там вся лестница заставлена. Ну, я сразу к тебе.
— Охренеть! Об этом роман писать нужно!
— Роман… — и Валера снова счастливо улыбнулся.
— У меня тоже сейчас потеря… — пожаловался Кирилл.
— Вдохновение потерял? — расхохотался Валера.
— Закрыли сайт, на котором я выкладывал свои вещи. Что-то восстановил, конечно, но процентов двадцать-тридцать утекло.
— А что, у тебя на компьютере ничего не сохранилось?
— Осталась мелочь какая-то, я же прямо в окне браузера писал многие  вещи. Так что-то у меня, что-то у друзей, что-то печаталось, я даже  писать снова ручкой начал, чтобы хоть черновики остались, если что, —  вздохнул Кирилл.
— А с администрацией сайта нельзя связаться?
— Да пробовал я. Не отвечают.
Кирилл подумал, что вернулся Валера, он только закрыл за ним дверь.
На пороге стоял небритый, низенький мужичок в коричневом полупальто,  зеленой кепке и стоптанных кроссовках, у которых не то чтобы цвет было  сложно разобрать, а сложно было не спутать, на какую ногу надевать. В  руках полиэтиленовый мятый пакет, мелодично позвякивающий.
— Вы ко мне? — удивился Кирилл.
— Вы не хотели бы вернуть утерянное, то, о чем сожалеете? — спросил мужичок.
— Сколько?! — Кирилл тут же понял, что вот она — его удача.
— Тысячу, — произнес мужичок.
Кирилл нервно выхватил из кармана тысячу и отдал. И смотрел, как мужичок  медленно расправляет бумажку, смотрит ее на свет и с трудом засовывает в  лопатник, распухший от тысячных купюр.
— Скажите, а откуда вы достаете?..
— Прошлое? — поднял взгляд выцветших глаз мужичок.
— Да… да, верное слово… Прошлое, — произнес Кирилл.
— А не все ли вам равно? — удивился мужичок, доставая из пакета кипу бумаг.
— Все равно, — выдохнул Кирилл.
В кипе были утерянные рассказы и те, о которых он помнил: «Зов мечты» —  про наркоманов, «Бордово-черный» — про вампира, который хотел, чтобы  пили его кровь, «Забей меня насмерть» — про влюбленную клоунессу; и  рассказы, о которых он совсем забыл.
Кирилл перебирал рукописи и думал о том, почему они так важны. Да, они  часть его. Но ведь он мог их переписать заново. Возможно, лучше. Не стал  бы, конечно. Потерялись и потерялись. А здесь случайное возрождение. Не  смог бы он их восстановить, не вспомнил бы. В рассказах он прошлый. Он  же, но другой. Надо двигаться дальше.
Кирилл перевернул лист и начал писать новое.
Через неделю позвонил Валера.
— Знаешь, все то же. Ничего не изменилось, — говорил он упадочным тоном.
— Что не изменилось?
— Сунулся я со своими старыми картинами и получил по мордасам.
— Сожжешь? — поинтересовался Кирилл.
— Нет, — отозвался улыбкой Валера, — это же прошлое…
— Да.
Кирилл разослал первые десять глав романа издателям, и посыпались  звонки. С первым он говорил вежливо, с пятнадцатым угрюмо кивал трубке.  Потом отключил телефон. Роман получился. Надо было писать. А потом  продаваться дороже.
Кирилл положил перед собой чистый лист бумаги и вспомнил, что первый  роман написал в пять лет. «Черный парусник» — так он назывался. Много  героев, загадочные убийства и даже любовная линия, где девушка доводит  до помешательства своего любимого, и он прыгает за борт. Подробностей  Кирилл не помнил.
«Было бы интересно его перечитать», — подумал он.
Тетрадки, в которых написан роман, были отправлены на помойку мамой вместе со школьными тетрадями…
Раздался звонок в дверь.
Все тот же мужичок в поношенных одеждах и с затертой фразой:
— Вы не хотели бы вернуть утерянное, то, о чем сожалеете?
— Сколько? — поинтересовался Кирилл.
— Тысяча, — отозвался незнакомец.
— Нет, — сказал Кирилл и захлопнул дверь, успев увидеть кончик той самой тетради, доставаемой из пакета.
Его роман пользовался успехом и моментально испарялся из магазинов.
Кириллу нравилось заходить в магазины и смотреть, как расхватывают книгу. Новенькая, пахнущая типографской краской.
Как-то, заскочив в книжный магазин, он впал в ступор. Рядом с его  романом стояла книга, которая покупалась лучше. Но не это было главное.  Книга называлась «Черный парусник» и стоила тысячу рублей.
Кирилл схватил томик и стал жадно перелистывать. Это был его текст.  Немного стилизованный, но его! Только автором значился С. Кириллов. В  первый раз за последнее время он купил книгу в дорогом магазине.
Пришел домой и вчитывался, внюхивался, вгрызался в страницы. Прошлое  нахлынуло огромной волной и оглушило. Он помнил теперь написание каждой  буквы своих тетрадей.
Вспомнил и события, не связанные с романом. Как они из Зеленогорска на  трехколесных велосипедах поехали в Москву. Он был уверен, что за день  вполне можно побывать в Москве и вернуться обратно. И за каждым  поворотом дороги он обещал друзьям: «За следующим поворотом мы точно  увидим Кремль». Только к средине дня он понял, что до Москвы не доехать,  и они повернули обратно.
Вернулись вечером. Все ужасно волновались. Так, что забыли дать нагоняй.
Вспомнил, что года в три-четыре написал стихотворение. О  цветочках-розочках, но с глубоким философским смыслом. Так он сейчас  вспоминал. Он помнил строки лет до десяти, а сейчас осталось ощущение…
«Вот бы»… — подумал Кирилл.
Звонок.
Кирилл не узнал этого человека.
На пороге стоял низенький толстячок в шикарном костюме и лакированных  штиблетах, в руках дипломат. Из-под шляпы с широкими полями вылезали  щеки.
Только по взгляду Кирилл узнал бомжеватого мужичка.
— Вы не хотите… — вальяжно начал незнакомец.
— Хочу! — выкрикнул Кирилл и выхватил тысячу, это теперь были не деньги.
— Сто тысяч, — размеренно произнес незнакомец.
Это была почти сумма гонорара.
У Кирилла оставались эти деньги. Он без сожаления отдал эту пачку,  получив взамен извлеченный из дипломата листок, сложенный вчетверо.
Кирилл бережно развернул бумажку, прочитал свои корявые строчки, улыбнулся, перевернул лист и начал писать новый роман.