Гомозавры. Повесть

Вы говорите «смутные девяностые».

А я вам скажу: подлые и кровавые.
И это еще далеко не вся правда.
Из разговоров в уличной толпе
1
Как и чего ради оказался он тут – не понять. Вокруг душно, сыро, затхлый  болотный воздух так густ и тяжел, что трудно дышать. Под ногами чавкает  пузырящаяся жижа, хрустят разбросанные по земле ракушки, ломаются  стебли и корневища неведомых, сочащихся липким соком растений. Что-то  живое, беззвучно шевелящееся в рыхлом подлеске, словно предостерегает:  не наступи, худо будет, чужак!..
Люди добрые, где это он, куда забрел?
Какой-то странный, никогда не встречавшийся ему прежде лес. Но в нем –  ни елки, осины, ни березы, ольхи, черемухи. Вот что-то буро-зеленое, как  поставленный торчком гигантский огурец с раскидистыми длинными листьями  на темени. Такие растут на вершинах тропических пальм. Но разве же это  пальмы, высокие и стройные красавицы юга? А эти – тоже бурые, с  чешуйчатой корой и широкими резными листьями, – то ли деревья, то ли  недоростки какие? Не выше шести-семи метров…
Где-то он видел нечто подобное. Где? Ну конечно, в школьных учебниках и  занимательных книгах о разных древностях. Вот едва задел плечом – и на  него точно опрокинули бочку с водой. Теплой и какой-то  дурманяще-вонькой, точно настоянной на корнях болотных трав. Плауны? Так  это же когда еще было? Папоротники? И где их неразлучные соседи –  хвощи? В книгах их почему-то всегда рисуют рядом.
Задел еще один «огурец» – и опять водопад на голову. Откуда на этих  уродах столько воды? Скопившаяся за ночь роса? Так ведь роса – чистая,  прозрачная, как вода из родника. Горожане о такой лишь мечтают. А тут  что? Такой не попьешь. На такой чай не заваришь. Бр-р-р!..
Поднятый им шум смутно отозвался в окружающих его зарослях. Что-то гулко  заклекотало, заквакало, зачавкало. Но ни одного птичьего голоска, точно  они еще не проснулись в своих гнездах, хотя, по всему, уже утро. Обычно  по утрам в наших лесах начинаются такой птичий «базар», такой  пересвист, перещелк, щебет, звон и такой восторг, такое ликование, будто  вместе с птицами радуются утру весь лес, вся земля и все небо. А тут  какое-то утробное хрюканье и клекот. Что за лес? Ни тебе кукушки,  горлинки, иволги, ни щегла, ни дрозда, ни сороки. Ни самой распоследней  вороны. Ни их голосов, ни их самих. Небо пусто и мертво.
Ну не везде же так, подумал он и стал пробираться в ту сторону, где  сумрак был не так плотен. «И лес мертв», – вертелось на кончике  невеселой мысли, но тут неподалеку послышались чьи-то тяжелые грузные  шаги, и под чьим-то могучим телом затрещали, заколыхались мокрые заросли  папоротника.
Он замер, весь напрягся и через мгновение, гонимый непонятным леденящим  страхом, кинулся в ближайший просвет. Да, здесь было посветлее и  попросторнее. Огромный мутно-красный диск солнца висел уже высоко и  безуспешно пытался разогнать своими лучами теплый липкий туман лесистой  низины. Но тот лишь вспучивался, колыхался, лениво ворочался с боку на  бок, сонно тыкаясь то в одну, то в другую сторону, и все никак не мог  оторваться от породившей его земли.
И какой туман странный: наполовину – вода, оттого и подняться не в  силах. Тяжело ему. Даже солнце не поможет. Тому бы самому сквозь тучи  пробиться, а они вон какие темные и тоже низкие! Вот бы дождя сейчас,  ливня с грозой! После грозы всегда так свежо, и солнце в небе сияет так  весело и задорно, что хочется петь и плясать в лужах.
Только подумал о грозе, а она тут как тут. Гигантские красные молнии,  казалось, рождались у самой земли и были бесконечны, продолжали одна  другую. Гром не гремел – рокотало само небо, не стихая и не ослабевая ни  на минуту. А дождя не было. Вместо него, прохладного и живительного,  все вокруг стало сплошной водой, у которой не имелось ни дна, ни  берегов, ни начала, ни конца.
Думать или пытаться что-то предпринять в этом неожиданном  светопреставлении было совершенно невозможно. Человеку такое не по  силам. Единственное, что подсказал его животный инстинкт, – накрепко  ухватиться за что-то твердое, надежное, дабы не оказаться смешанным с  болотной грязью, с плывущими обломками стволов каких-то огромных  деревьев, с их сучьями, летящими вместе с водой, камнями и песком.
То, за что, ища спасения, он ухватился, оказалось могучим, в два  обхвата, деревом. Отдышавшись и придя в себя, он кинул взгляд вниз – там  по-прежнему клокотало, вверх – вершина его счастливо подвернувшейся  опоры уходила высоко-высоко, к черным клубящимся тучам, где, гремя и  треща в свои громовые барабаны, резвились красные молнии.
– Ну вот, – сказал он самому себе, – посидим, покукуем…
Но дерево было слишком толстым, обхватить его мокрый шершавый ствол не  хватало рук, так что «посидеть» не получалось. Подняться выше – тоже, а  вот вниз… Вниз он медленно, царапая о жесткую кору голый живот,  неостановимо сползал, снова едва не с головой погружаясь в мутную,  куда-то мчащуюся воду.
Хорошо хоть, что гроза стала заметно слабеть. Водная лавина постепенно  перешла в ливень, ливень – в дождь, а затем и тот прекратился, хотя сам  воздух был по-прежнему перенасыщен сбивающей дыхание водяной пылью.
Вместе с этим спадал и уровень затопившего низину озера. Нащупав ногами  дно, он обессиленно постоял у спасшего его дерева и медленно побрел  вверх по склону, подальше от этого гиблого места. Когда оно наконец  оказалось позади, совершенно измученный и дрожащий от слабости, свалился  на землю – отдышаться и прийти в себя. Добро бы на мягкую луговую  траву, как в детстве после купания в ласковой степной речке, но никакой  травы и тем более цветов тут не было и в помине – одни лишь камни.  Крупные обомшелые глыбы, дробленный в щебень плитняк, и лишь кое-где  тонкий слой бурого песка.
Потом, поднявшись еще выше, он обнаружил обширную равнину, такую же  каменистую и безжизненную. Вздымавшиеся вдали горы тянулись к небу  острыми ребристыми грядами-хребтами, по всему, тоже лишенными какой-либо  жизни. Кроме болот, озер и мелководных низин, все мертво. Что за земля,  что за планета? И что с ней стряслось?
Вдруг издали, со стороны гор, послышался протяжный раскатистый гул, и  каменистая земля под его ногами резко качнулась. Это в горах подал голос  проснувшийся вулкан. По низкому небу медленно проплыло нечто похожее на  птицу с огромными широкими крыльями и далеко выдвинутой вперед головой  хищного ящера. Сядь такой на деревенский дом – все строение собой  укроет. Гигант! Это откуда же такой зверь явился? Это куда же человека  занесло, Господи?!.
Почувствовав себя на голой мертвой равнине особенно уязвимым и  беззащитным, он решил вернуться в низину, где можно хоть как-то  укрыться. Вон какие там лесины вымахали! Метров под сорок! Настоящие  корабельные сосны. По крайней мере, хвойные. Или это древние хвощи так  выперли из теплой плодородной земли? Как тесто на дрожжах. Вот бы куда  нашу лесоторговую мафию направить! Не за красивые глазки, конечно…
А в зарослях снова что-то захлюпало, затопало, затрещало, и он увидел  его. Мощный торс и шея, длинный, летящий по воздуху хвост преогромной  ящерицы, могучие задние ноги и совсем крохотные передние. То ли ручки,  то ли ножки, но с острыми когтями. Голова крокодила, зубастая пасть  хищно оскалена, голодная слюна при виде близкой добычи словно кипит в  жутком оскале, пеной плещет через огромные белые зубы. Не иначе – сама  смерть.
«Тираннозавр, – отключаясь, отреагировал мозг. – Ящер-тиран… Гроза мезозоя…»
Человек, царь природы, как же ты бессилен перед ее настоящим царем!  Особенно когда у тебя ни автомата, ни гранатомета, ни минного поля  вокруг, ни хотя бы пары боевых машин пехоты последнего года выпуска.
Впрочем, эта длинная и совершенно никчемная в данной ситуации мысль  придет к нему потом, а сейчас он, как на крыльях, летел к ближайшей  сосне и через мгновенье-другое уже устраивался «покуковать» на ее первом  суку, всего в каких-то десяти метрах от земли. Десять метров голого,  без каких-либо веток, наростов или чего-то подобного, за что можно было  бы уцепиться… Как же он одолел их, какая сила в одно мгновение взметнула  его на такую высоту? Сила страха, ужаса? У надежды, говорят, есть  крылья, выходит, что и страх порой бывает крылат?
Досадуя, что упустил почти верную добычу, хищник, сотрясая воздух не то  звериным рыком, не то птичьем клекотом, шипел то ли как гигантский гусь,  то ли как чудовищный кот, царапал кору дерева, не раз пытался достичь  человека мощными скачками, но тот, взобравшись по сучьям еще выше, был  недосягаем.
Вскоре тираннозавра отвлекла другая охота, и, угрожающе рыкнув, он  скрылся в зарослях, откуда через какое-то время донесся его победный  торжествующий клич: он победил, теперь он будет сыт!
Убедившись, что и на этот раз опасность миновала, человек стал осторожно  спускаться вниз. Вот и последний сук, спасший его, а дальше как? Взять и  спрыгнуть? С такой-то высоты? Ну да, если бы внизу была глубокая река  или стог сена. А так шею свернешь или ноги сломаешь. Что же делать?
Пока он так раздумывал, внизу опять послышались чья-то тяжкая поступь и  треск раздвигаемого подлеска. На этот раз зверь был совсем другой:  огромное тело величиной с железнодорожную цистерну, в которой перевозят  нефтепродукты, покоилось на четырех могучих ногах-колоннах, из которых  передние были значительно выше задних, отчего спина животного плавно  возвышалась к голове. Здесь она так же плавно переходила в сильную  длинную шею, завершавшуюся на удивление маленькой аккуратной головкой.  Хвост, должно быть тоже немалый, терялся в зеленом сумраке уже изрядно  помятых зарослей.
Кто это? Что еще за монстр такой?
Он долго разглядывал зверя с высоты своего вынужденного местонахождения и  с радостью отмечал, что не чувствует страха. Животное наверняка не было  хищным, продвигалось медленно, внимательно осматривая каждую молодую  веточку, чтобы потом сорвать ее большими мягкими губами и отправить в  рот.
Вот оно приблизилось к его дереву и принялось деловито общипывать свежие  побеги. И тут он увидел его глаза. Они были совсем рядом, и столько в  них было кроткой доброты и спокойного внимания, что он не сдержался –  осторожно коснулся этой маленькой головки, погладил. Большие темные  глаза, так похожие на глаза привычной домашней коровы, влажно прикрылись  от удовольствия: должно быть никогда в своей жизни это существо не  испытывало ничего подобного.
Взволнованный таким неожиданным общением, он потянулся к животному  обеими руками, но тут сук под ним с треском обломился, он сорвался и  полетел вниз…
2
Проснулся Артем от непонятного толчка и с удивлением обнаружил себя на  полу: свалился с кровати. Сообразив, что ничего страшного не произошло,  весело поднялся, собрав с пола сползшие вместе с телом подушку и одеяло,  на скорую руку привел в порядок постель и пошел умываться.
Вода в рукомойнике показалась слишком теплой, и он пробежался к колодцу.  Кинув на куст смородины полотенце, принялся шумно плескаться. Ах, какая  у тети Даши вода! Кристально чистая, холодная, не то что там, не то что  у них. Где там, у кого у них, после такого сна, от которого в душе все  еще трепетало и дрожало, было ему понятно. И он не просто умывался, а,  блаженствуя, словно старался смыть с себя самую память о нем, с его  кваканьем и клекотом, с его теплой, липкой болотно-вонькой жижей.
Вернувшись в дом, окинул взглядом беспорядочно заваленный всякими  книжками и журналами стол и покачал головой. Ну Вася, ну Василек, достал  же ты меня своими динозаврами! Начитался до глюков, крыша поехала!  Отсюда и сны такие жуткие. Тебе такие не виделись?
Тетя Даша и мать Артема – родные сестры, значит, они с Василием  двоюродные братья. В детстве в летние месяцы он часто гостил в этой  Долгой Версте у тети и так сдружился с ее Василием, что считал его  кровно родным.
Тот был годков на семь постарше его, но такой простой, свойский, что  Артем этого не замечал. Вдвоем они досконально изучили всю округу с ее  ягодниками, черемушниками, грибными и рыбными местами. С Василием можно  было говорить обо всем. Он много чего знал и умел, но самым главным его  увлечением было чтение. Все больше о разных путешествиях, открытиях  новых островов и стран с удивительными народами и животными, о том, что  было на Земле так давно, когда и людей еще не было.
Однажды они чуть не поссорились. Когда Вася как-то мимоходом обронил,  что самое молодое животное на Земле – человек, что появился он на ней  всего каких-то сто тысяч или даже меньше лет назад, он расценил это как  клевету на людей. Это, мол, напраслина, человеки на Земле водились  всегда, и Земля без людей не бывает.
Напрасно Василий доказывал, что и сама-то Земля не извечная, что, как и  Солнце, она образовалась сама, а только потом на ней возникло все  другое-разное, – он упорно стоял на своем. Ты, мол, брат, сочиняешь. Или  не те книжки читаешь. Или самой главной еще не прочел.
Хорошо, что оба они были легко отходчивы, долго обижаться не умели, не то из-за такой малости поссорились бы всерьез.
Шли годы, они росли, встречаться стали реже, но Артем знал, что Василий  все такой же и все читает, читает, словно ищет ту Самую Главную книгу. И  вот его уже нет, в двадцать лет не стало. Спасибо хоть тело привезли,  похоронили на родине. И даже под салют. Как, впрочем, многих и многих в  годы той непонятной далекой войны.
Вот так, жил-был славный русский паренек Василий, имел, как все, свою  родину, отчий дом, мать, свои мечты, планы и надежды. И в один черный  миг все рухнуло. Остались от него лишь скромная могила на погосте с  железной пирамидкой и звездой, вот этот дом, скорбящая мать, старый  заношенный школьный портфель с любимыми книгами, журналами, торопливыми  выписками из них, да вот этот портрет в черной раме на стене. С него на  Артема смотрел такой родной, такой милый мальчик, каким он был в жизни и  каким остался навсегда. И не только под стеклом на любительской  фотокарточке, но и в сердце матери, в памяти старого дома и всех, кто  его знал в Долгой Версте.
В который уже раз стоял Артем перед портретом брата и всегда находил в  нем что-то новое. Вот – глаза. В жизни они были ярко-синие, как полевые  васильки, а тут просто серые, потому что снимок не цветной. И лишенные  своего настоящего живого цвета глаза потускнели, пригасли, хотя, широко  распахнутые, смотрели в мир с прежней доверчивостью и удивлением. Чему  верил этот тихий, добрый мальчик? Чему удивлялся?
В этот раз Артем приехал в Долгую Версту ненадолго, выпросив у шефа  десятидневный отпуск. И получилось так, что тетя Даша как раз собиралась  в райцентр к дочери в роддом. У той уже была дочурка, теперь мечтали о  мальчике. Ей тоже хотелось бы внука, даже имя припасла – Василий.
Дома ее ничто особенно не держало, огород убирать время не пришло, а  хозяйство… Одна коровенка да десяток куриц – вот и все оно, хозяйство  это.
А вообще-то по профессии тетя Даша человек умственного труда,  учительница. Не один десяток лет, начиная с девичества, проработала она в  здешней школе, сначала восьмилетней, потом начальной, потом… Ну что  бывает в современной российской деревне, когда в ней остаются одни  старики? Правильно, не стало молодых семей – не стало детей. Не стало  детей – не нужна и школа. Ждет теперь безработная учительница Дарья  Федоровна, когда срок пенсии подойдет. Тогда, глядишь, и она… Хотя нет,  никуда из своей Долгой Версты она не уедет. Здесь родилась, здесь людям  сгодилась, здесь, придет час, и в землю ляжет. Рядом с Васенькой. Как же  иначе?
Вот и уехала тетя Даша в дочкин райцентр. Зарубила двух куриц, собрала  яичек, нащипала зеленого лучка, смородинки банку в сумку устроила.  Проводил ее племянник до большой дороги, что в семи верстах шумит-гудит.  Даже поговорить толком не удалось. Вот вернется, уж тогда побеседуют за  чаем. Поговорить тетя Даша любит и умеет, не то что некоторые. У нее за  всех сердце болит.
Так Артем оказался в доме один – и за хозяина, и за гостя. Уже дорогой  вспомнила: за корову, мол, не беспокойся, за ней соседка присмотрит,  договорилась, а курам отрубей кинешь, в старом ведерке в сенях –  найдешь. А чтоб самому скучно не было, в Васином ученическом портфеле  покопайся, там всегда найдется что почитать. С едой, правда, не богато,  но молоко будет, яичницу приготовить сам сумеет, да еще картохи в  подполе сколько-то осталось. С тем и уехала.
Васин портфель оказался сущим кладом. Отыскал, вытряс на стол и обо всем  забыл, зачитался. И чего тут только не было: серьезные научные книги,  популярные брошюрки, журналы «Вокруг света» и «Наука и жизнь», отдельные  вырезки, сплошь исчерканные цветными карандашами, и всюду вкладки,  вкладки, вкладки. Чего искал в них этот тихий, задумчивый не по годам  мальчик? Какие мысли не давали ему покоя? На какие свои вопросы искал  ответ?
Прежде он думал, что заклинило брата на динозаврах, однако, похоже, тут  не только динозавры. И рисовал он в своих тетрадках не только их…
Тетя Даша вернулась лишь через неделю. Усталая, но довольная. Весело доложила:
– Двойню моя дочурка принесла, Артемушка! В один раз – двоих! Васеньку и  сестричку ему. Еще одну. Все, слава Богу, хорошо, дома уже. Имя девочке  выбирают теперь.
Так же весело выложила из дорожных сумок три пары хлебных кирпичиков,  ожерелье аппетитных баранок, посыпанную сахаром витую плюшку.
– Сейчас чай с баранками пить будем. Я всегда, когда случается бывать в  райцентре, их беру. Но главное – хлеб. Магазина у нас теперь нет, что  будешь делать? Вот стану пенсионеркой, печку переложу, чтобы самой печь.  Пенсия, поди, миллиона на три потянет. Сегодня в нашей нищей державе  почти все миллионеры.
– Да, инфляция как взбесилась. Уже под десять тысяч хватанула, – вздохнул он.
– Десять тысяч – это чего?
– Процентов, тетя Даша. Так что деревянных наших рублей у тебя будет много. Вот только что купишь на них?
– Однако…
Помолчав, точно прикидывая что-то в уме, неунывающая тетя снова живо поднялась, тряхнула жидкими кудряшками и постановила:
– Ничего, Артемушка, надо жить. Хоть и вымираем по миллиону в год, а все  равно выживем. Не впервой это России. Вон под тридцать миллионов война  выкосила, а бабы наши за одну пятилетку страшенную эту статистику  выправили. Жили впроголодь, а рожали, растили. И радовались, что за  столом ложек на всех не хватает.
– Сегодня у России нет таких баб, тетя Даша, – засмеялся Артем. –  Сегодня их ориентируют на «красивую» жизнь, где дети лишь помеха.  Сегодня у нас вводится научное «планирование семьи», а там и для  семьи-то места нет. Говорят, России пятнадцати миллионов душ – за глаза.  Не хватит – завози из-за границы. Ну и территория наша нынешняя для  этих пятнадцати миллионов, дескать, немного велика. До Волги хватит. На  самый край – до Урала. Ошибся, мол, Господь Бог, когда народы землей  наделял, слишком щедр к русским был.
– Что, Артемушка, неужели так и говорят… так и требуют?
– Ну, не то что требуют…
– Зятек мой райцентровский тоже опасается, как бы пророчество баснописца Крылова не сбылось.
– Это какое еще пророчество? Мало нам пророков!
– А вспомни, племянничек, его басню «Волк и ягненок»! Не похоже?
– Не знаю, тетя Даша. Я не пророк…
– А как быть с теми миллионами наших, что остались в бывших братских? Мы  хоть дома, а те-то как? Это ж такие потери, как в войну с фашистами.  Понимаешь, милок?
– Да, как в ту войну. Теперь их сравняли с иностранцами. Вернуться в Россию пока – никак.
– Ох, Господи! Даже на родину пути им закрыли, что ль?
– Думаю, опасаются их. Очень уж беспокойный элемент будет…
В последнее десятилетие уходящего века в России творилось что-то  невообразимо жуткое, дикое, о каком ни в сказке сказать, ни пером  описать. А начиналось-то все так прекрасно, завлекательно: «разрядка»,  «демократия», «перестройка», «социализм с человеческим лицом», «новый  мировой порядок», «общечеловеческие ценности», «разрешено все, что не  запрещено законом».
Новый партийный генсек и первый президент тогда еще единой державы так  самозабвенно любил себя и свою многомудрую супругу, что страшно  возмечтал о том, чтобы и его народ полюбил столь же нежно и страстно.  Особенно его многострадальная женская половина. Ну как не полюбить  такого заботливого начальника, который на полном серьезе обещает каждую  обеспечить совершенно не пьющим домовитым мужем? Как не полюбить такого  директору государственного завода, шахты, фабрики, получившего от  верховной власти полную свободу и «самостоятельность», особенно в  области установления цен на их продукцию?
Желания много, власти больше, чем у царя, отчего же не  облагодетельствовать? И вот вводится «сухой закон», повсюду внедряются  «сухие свадьбы», вырубаются плантации ценнейшего винограда, бутылки  «паленой» в любом количестве можно приобрести из-под полы местечковых  прохвостов, цены на любой промпродукт взлетают до второго и третьего  этажей (очень скоро они взлетят до небес!), никто в глубоко  кооперированной экономике получить его не в состоянии. В итоге –  экономика развалена, народ ненавидит власть, периферия – центр,  начинается искусственно и умно организованный хаос. Почва для следующего  этапа разрушения государства готова, ждем очередного мудрого сеятеля. А  вот и он, из тех же номенклатурных верхов, обиженный тем, что его не  ввели в политбюро правящей партии, и готовый стать смертельным тараном,  чтобы добить и без того задыхающуюся страну. Вернее, его нашли те из  «агентов влияния» чужой державы, что давно мечтали обзавестись таким  сокрушительным орудием. И добивание пошло особенно рьяно, под удивление и  улюлюканье всего мира и ужас, переходящий в оцепенение, «дорогих  россиян».
Помолчали. Долго молчали, словно испугавшись затронутых кровоточащих  ран. Затронутых лишь слегка, в ходе текущей кухонной беседы, в порядке,  так сказать, констатации. Хотя именно кухни в силу известных причин  стали в русской жизни своего рода политическими клубами, где народ без  опаски мог обсуждать все, что его волнует.
Речь не о досужих сплетнях, которым любители этого жанра вольны  предаваться где угодно и сколько угодно. Тут повестку дня диктовали  вопросы покрупнее и поострее: почему, к примеру, в магазинах вдруг не  стало того-то и того-то (практически всего, кроме разве что спичек и  соли), куда смотрит власть, на кого работает тот или этот большой  начальник, почему Кремль окружил себя массой сомнительных советников  из-за бугра, какими путями этот лысый и самим дьяволом меченный деятель  поднялся на самую верхотуру власти и под чью дудку отплясывает гопака?
Не все, далеко не все было людям в их жизни и жизни страны понятно, но  известный народный инстинкт не ждать от верхов ничего хорошего будил  мысль, понуждал смотреть «в самый корень», общими усилиями через горячие  споры, сопоставления и тревожные догадки ставить близкие к истине  диагнозы, находить ответы на свои наболевшие вопросы.
В деревнях типа Долгой Версты, где не стало ни электричества (а значит, и  телевидения), ни радио, ни газет, было как-то попроще, а что творилось в  городах! Подумав об этом, Артем даже порадовался за свою тетю Дашу: тут  ей все-таки поспокойнее. Пусть и трудно, и муторно, зато никто не лезет  настырно в душу, не рвет изо дня в день нервы. Хотя и неведение это не  может длиться вечно, и, по всему, немало ей уже известно.
– Ну и как вы там живете, в своем муравейнике? – наливая ему и себе чаю  посвежее, вдруг заговорила она. – Как дела у сестры? Как мама – все так  же командирствует над вами? Шумный она у нас человек, прямо беда…
Вопросы обычные, вполне естественные в общении давно не видевшихся  родственников, и обрадованный ими Артем опять оживился, принялся  беспечно живописать их городское житье-бытье.
– Ну а дед наш как? Ему, чай, ох как несладко это времечко принимать?
– А он его и не принимает! Стойкий он у нас товарищ.
– Прежняя власть, помнится, его как-то обидела.
– Обидело не то, что уволили, он уже тогда на пенсии был, а то, что  предложений его не приняли. Что-то по качеству металла. Он же на космос  работал.
– Ну и молодец. А то есть и такие, кто за всякие мелкие обиды теперь  мстит. И получается, что своей же стране, России, мстят. Уж такие  страдальцы – не приведи Господь.
Это для него Федор Исаевич дед, а для матери и тети Даши – отец. Любил  он своих дочурок, как они сами шутили теперь, не меньше, чем свои  оборонные «изделия». На его «почтовом ящике» любая продукция называлась  «изделием» таким-то, то есть с таким-то номером. Вот и выходило, что  старшая, Даша, была «изделием № 00749», а младшая, Лариса, – «изделием №  00750». Почему так, до сих пор гадают, а отец тайны своей не выдает.
Рассказывают, что когда опьяневшие от плюрализма власти стали привечать  иностранных «гостей» не только в своих кабинетах и местах отдыха и  развлечений, но и в святая святых обороны – космических и ракетных  комплексах, научных институтах, прежде совершенно секретных  производствах, побывали подобные «гости» и в этом «почтовом ящике», на  участке Федора Исаевича. Там за «рюмкой чая» один из них так простодушно  поинтересовался, над чем он трудится сейчас. И тот так же простодушно  сообщил: мол, над доводкой «изделий» № 00749 и № 00750. После отъезда  непрошеных гостей Федора Исаевича не замедлили пригласить в очень  строгий отдел, где напомнили о некоторых режимных особенностях их  предприятия. И когда он объяснил, что «изделия» под номерами 00749 и  00750 – это его родные дочери, в строгом отделе, несмотря на всю его  режимную строгость, дружно ухватились за животы. Хохоту хватило на всю  неделю. А потом это стало анекдотом, и теперь уже хохотали все отделы,  участки, цеха, лаборатории и добрая четверть города, где жили семьи  заводчан.
О том, что после перенесенного инфаркта ее отцу, а его деду, живется  сейчас очень и очень нелегко, Артем рассказывать не стал, лишь пригласил  тетю приехать проведать родню. Тетя Даша виновато склонила голову:
– Давно собираюсь, да все никак. То денег нет, то гостинцев не соберу,  то сама слягу. А теперь вот еще и дочура с двумя ее новыми «изделиями»  внимания потребует. Как не помочь? А в город к вам, глядишь, зимой и  явлюсь.
– Так своим и скажу…
Потом он опять занялся изучением содержимого заветного портфеля брата и в  одной из его памятных тетрадок вдруг наткнулся на чрезвычайно  интересную запись. Она, конечно, тоже была связана с динозаврами, но  касалась уже не ископаемых древностей, а сегодняшних проблем.
Как-то, скорее всего совершенно случайно, на глаза Василию попалась  заметка об открытии зарубежного ученого Пола Маклина, занимавшегося  изучением человеческого мозга. Оказывается, мозг современного человека  находится в дальней родственной связи с мозгом рептилий динозавров. Вот  как она ему представляется. Как он выяснил, древнейшую часть своего  мозга мы унаследовали от рептилий. У тех он возник, когда гены уже не  вмещали той гигантской информации, которая обильно поступала из  постоянно меняющегося мира их эпохи. А без ее усвоения обойтись было  невозможно. На помощь пришла матушка природа, подарившая им изначальный,  еще не очень совершенный мозг. Ученый так и назвал его – рептильным.  Именно он управлял жестоким агрессивным поведением хищных динозавров –  ведь, чтобы выжить, даже хищнику нужно кое-что иметь в голове.
Раз появившись, мозг стал развиваться, совершенствоваться, увеличиваться  в объеме. Появился следующий, уже более совершенный слой, так  называемый лимбический мозг (с гипофизом), отвечающий за эмоциональные  переживания животных, уже млекопитающих. И, наконец, третий слой, он уже  чисто человеческий. Чтобы сказать об этом, хватило несколько строчек, а  в естественной жизни на это ушли сотни миллионов лет.
Что же конкретно заинтересовало брата в этом открытии? Из целого  комплекса сложнейших научных проблем он, мальчишка, сумел вычленить для  себя главную: когда повсюду идут войны, мир потрясают кризисы и  революции, ненависть и всеобщее озлобление подавляют все доброе, верхние  слои в мозге как бы отмирают или крепко затормаживаются, и люди живут  лишь по командам того самого – древнейшего, звериного, рептильного  мозга. Героем дня становится человек-ГОМОЗАВР! Они уже есть на земле,  эти гомозавры. Страшно подумать, что станет с нами, нормальными людьми,  когда они вырвутся на волю, ведь наш мир полон зла.
Немного ниже, на той же странице, Вася обронил еще одно замечание:  «Ученые говорят, что у людей, живущих в условиях постоянного зла и  жестокости, как у хищников, вырастают большие клыки. Чтобы рвать жертву?  Жутко! Теперь буду следить за своими. И как только замечу…»
3
Домой Артем отправился, твердо пообещав тете Даше наведаться еще не раз,  чтобы покопаться в бумагах Василия. И еще: в этой заброшенной Долгой  Версте, в этом старом тихом доме он вдруг почувствовал в себе нечто  похожее на зависть к своему погибшему двоюродному брату. Конечно же,  если это и в самом деле была зависть, то некорыстная, светлая,  покоящаяся на восхищении его дарованиями, цельностью характера,  углубленностью. Кабы не та далекая долгая война, кем бы сейчас был  Василий с его способностями и увлеченностью? Скорее всего ученым, не то  что он, Артем.
О себе впервые подумалось до боли, до стыда нехорошо. А ведь тоже мог бы  уже окончить свой университет и делать что-то серьезное. Так нет же,  дал увлечь себя химерическими бреднями «перестраивающейся» толпы,  политической трескотней митингов и петиций, еле через третий курс  перевалил. Да и зачем было учиться, когда все убеждало в том, что это  никому не нужно? Деньги и положение давались не трудом, не профессией, в  которых теперь, собственно, нигде и не нуждались, а как-то иначе –  весело, шутейно, как бы из воздуха. Случилась где-то авария – митинг,  затонул теплоход или, еще круче, подводная лодка – демонстрация, спилили  пару-тройку гнилых деревьев в детском парке – вопли на весь белый свет.  Кого-то требовали к ответу, изгнанию с должности, к суду. И самое  веселое – «КПСС, дай порулить!»
В шумной молодежной среде появились какие-то очень уж изворотливые и  шустрые личности, которых на первых порах не знали даже в лицо, но через  день-другой уже считали своими лидерами. Те всё знали, на все имели  свой ответ, никого не боялись, словно за ними стояли какие-то неведомые  таинственные силы, которые сокрушат всё. Ко всему, у них имелись свои  люди в любых кабинетах и деньги. В студенческих общагах пиво лилось  рекой. Вузовские аудитории наполовину пустовали, а растерявшиеся деканы и  преподы лишь разводили руками: чего же вы хотите, на дворе революция!
Бесконечные митинги «народных фронтов», национальных комитетов,  самостийных студкомов, экзальтированные девицы в пикетах «зеленых» … да  разве тут до учебы! Всюду кипели страсти, все считали себя борцами,  пламенными трибунами, солдатами какого-то великого героического  воинства, которому все должны и перед которым все виноваты.
Он был вместе со всеми, среди всех, а зачастую и впереди всех. Его  заметили, на него рассчитывали, с ним считались. Как тут не закружиться  голове, не поверить, что это здорово, надолго и всерьез, что все  желаемое непременно исполнится прямо «здесь и сейчас».
Что особенно веселило, так это то, что им никто не препятствовал. Все  рычаги властных структур точно заклинило. Новые словечки, обильно  рассеиваемые по стране вмиг преобразившимися СМИ, – «плюрализм»,  «толерантность», «консенсус», «нонсенс», бог знает что обозначая, словно  лишили смысла все прежние – понятные, свои, домашние: «друг», «семья»,  «будь добр», «давай помогу», «кому много дано, с того и спрос»…
Никакого спросу! Никакой ответственности! Свобода, воля, плюрализм! КПСС, дай порулить!
Порулить дали.
Кому, куда?
Почему нет ни дорог, ни дорожных знаков? И почему в машине нет руля?
Что бы он ни думал сейчас, но тогда Артему было хорошо. Высокая  щекочущая волна с каждым днем уносила его все дальше от дома, где  «командирствовала» мать и медленно умирал дед, от университета, книг,  старых привязанностей и друзей. Новые друзья не забывали и о нем,  подбрасывали то одну работу, то другую – то помощником к какому-то  начальнику, благо развелось их больше прежнего, то референтом, то членом  избиркома перед очередными выборами. Он не привередничал, не брезговал  ничем, тем более что платили недурно и исправно. А быть всегда на виду,  быть всем нужным ему было по душе.
После удачно проведенных очень важных выборов ему презентовали неплохую  квартиру в центре города. Обустроиться в ней помог ушедший из дому отец.  Какое-то время пожили вместе, потом отцу крупно повезло с каким-то  кооперативом, он приобрел свою, и с тех пор они не виделись.
И вот теперь, возвращаясь из отпуска, Артем как-то вдруг сник, даже  запаниковал: а дальше что? Так и будет у всех на побегушках, без  образования, профессии, без дела, которое бы любил и знал? Дома об этом  не поговоришь, с тетей Дашей посоветоваться поостерегся, у той своих  проблем куча. А вот что сказал бы ему Василий? Ну да, восстановиться в  университете, окончить вуз. Геофак – хороший факультет: весь зеленый  шарик в ладонях. Нужно только по уму выбрать специализацию. Сам он бы,  конечно, не преминул поступить и в аспирантуру, а там наука, экспедиции,  на десять жизней хватит.
Да, Василий, будь он жив, не потерялся бы и среди нынешней суматохи. Так  то Василий! А как быть ему? Когда столько потеряно, упущено,  невозвратно оставлено в прошлом…
Приехав в город, Артем – ноги сами привели! – вскоре оказался в  университетском городке. Сейчас тут царило печальное нежилое запустение.  Учебные корпуса закрыты. В общежитиях коменданты с небольшой кучкой  рабочих пытаются хоть как-то подготовить помещение к началу нового  учебного года – что-то подкрашивают, подбеливают. Ему не до них, и им не  до него. Нужно прийти поближе к сентябрю.
Но и в сентябре не получилось – закрутила, понесла прежняя жизнь. С  появлением квартиры у него то и дело стали собираться друзья – и новые, и  еще из школьных и студенческих лет. Пили пиво и кое-что покрепче,  смотрели порнуху, обсуждали текущие события, которые с началом  приватизации-прихватизации обещали стать бесконечным кровавым сериалом,  похлеще латиноамериканских «мыльных опер».
О, эти латиносы! Это из-за них уже с вечера город словно вымирал.  Конечно, осмелиться выйти ночью в аптеку или позвонить по  телефону-автомату мог не каждый из-за распоясавшихся бандитских  группировок. Но были еще и эти многосерийные душещипательные,  карамельно-сладкие, яркие, с непривычно красивыми артистами, сияющим  южным морем, цветущими розами, пальмами, блестящими дворцами, пышными  фазендами, любовными страстями и интригами телевизионные сериалы,  фильмы, словно специально созданные для российских обывателей. И  понакупили их явно не случайно, как раз к сроку, дабы отвлечь мятущийся  люд своей красивостью и прямо-таки умилительным примитивом от всяких  жизненных неурядиц и бед.
Особенно страстно народ воспринял судьбу молоденькой девушки-сиротки,  рабыни Изауры, с которой некие наглецы стали поступать несправедливо и  грубо. Воспитанная в господском доме почти как родная, Изаура очень  переживала, и тронутые ее страданиями далекие гиперборейцы-россияне  ночей не спали, думая, чем помочь ее горю.
Как-то, провожая домой свою давнюю подружку, Артем решил показать ей «фокус».
– Послушай, Аника, – сказал он полушутя, – вот ты не веришь, что я обладаю телепатией, а хочешь – докажу?
Город уже успокоился, солнце закатилось, улицы и дворы опустели. Скоро,  еще чуть-чуть – и во всех домах засветятся окна. Враз, как по команде.  Его команде.
– Телепатией? – удивилась Аника. – Впервые слышу. Вот о твоих  способностях в приготовлении яичницы наслышана и даже сама едала, а про  твою телепатию…
– Ну да, даже не слышала? Тем более!
– Докажи. Это у тебя что-то новое.
– Тогда глянь на часы, засеки время.
– Без четырех минут одиннадцать. Вечера.
– Понятно, что не утра…Так вот, через пару минут закрой глаза, потом открой.
– Откуда с закрытыми глазами я узнаю, что уже пора? Да и темновато уже.
– Ничего, мои светятся, я подскажу. Готова?
– Только смотри не брось меня на улице одну и не сбеги. Я боюсь. Не прежние времена…
– Не боись, Аника, все будет в шоколаде. Ну!
Девушка опасливо зажмурилась, даже лицо ладошками закрыла, а он следил  за секундной стрелкой. Девять, семь, четыре… Еще чуть-чуть…еще пара  секунд… ну, пусть на пяток будет побольше, она не заметит. А вот теперь в  самый раз.
– Открой! Смотри, как весь микрорайон приветствует тебя, свою королеву!  
Аника открыла глаза и тоненько ойкнула. Все окрестные дома разом осветились так ярко, что она опять зажмурилась.
– Это ты?.. Как?.. В самом деле!..
– Ну вот, а ты не верила. Это конечно, не яичница, но все-таки. Здорово, правда?
– А как? Взял и включил, да? А как?..
Когда он объяснил ей, что это просто шутка, что именно в это время  начинается очередная серия про рабыню Изауру и масса наших кинолюбителей  дружно усаживается вокруг телевизоров, она вначале засомневалась.
– Заливаешь ведь, Лещ! Тут что-то такое… – и, тряхнув длинными  золотистыми волосами, обернулась к своему дому. – Ну, тогда и я побегу к  себе. Усаживаться. Звони…
Не прошло и дня, как позвонила сама.
– У меня идея. Закачаешься!
– Говори, готовлюсь качаться.
– Ну так вот. Только не смейся. Мы с Зинкой решили создать Фонд имени  Изауры. Ну чтобы выкупить ее из рабства. Думаю, жертвователи найдутся.  Ее так жалко!
Едва сдерживая распиравший его смех, он спросил:
– Ты серьезно? Это же телефильм. Или решила у наших телевизионщиков перекупить? Ни за какие миллионы не продадут! Даже копию!..
Какое-то время его мобильник натужно дышал и сопел, а затем заливисто рассмеялся:
– Эх ты, чудак! Да пройдись я завтра же по квартирам с ящичком для денег  – вмиг накидают. Для любимой рабыни Изауры последнее отдадут. Ты что,  народ свой не знаешь?
– А не боишься, что побьют?
– Не побьют, со мной Зинка будет, а она девка отчаянная. Со мной – хоть в огонь.
– В огонь, Аника, не надо, он горячий. Сгорите.
– Эх ты, трусишка! А я-то думала – похвалишь.
– За шутку хвалю. Это же анекдот!
– Вот мы и попробуем. Потом вместе посмеемся.
– Посмеюсь, может быть. Но имей в виду: я ничего не знаю. Это надо же!.. Чудеса в решете!..
Через недельку являются вдвоем с Зинкой, слегка веснушчатой, худосочной  девчушкой. В руках у обеих по большой сумке на молниях, на плече еще по  одной – поменьше. Загадочно переглядываются.
– Ну, с чем пришли? Раздеться желаете? Чаю, кофе, пива? – встретил их Артем, еще ни о чем не догадываясь.
– Спасибо, у нас все с собой, – усмехнулась Аника. А Зинка не без кокетства добавила:
– Икра, которая не кабачковая. И коньячок со звездочками. Сойдет?
– Что обмываем?
– Обещанный анекдот. Тот самый, Лещик. Убедился?
– Тот?.. Самый?.. – ахнул Артем. – Да вы что, это же все-таки была шутка. Я уже и думать забыл.
– Ну, шутка. А точнее, по-научному, тест на доброту и сердечность наших людей. И они выдержали его на все сто.
– Мы сами такого не ожидали, – поддержала подругу Зинка. – Несут и  несут. Даже соревнуются между собой – кто больше даст. А нам вот теперь  считай да считай…
Все сумки были полны денег.
– Поздравляю вас, подружки, с первым настоящим преступлением, –  серьезно, почти сурово сказал Артем. – По закону это мелкое  мошенничество, срок отсидки до двух лет.
– Круто! – дернулась в испуге Аника. – Пугаешь ведь, Лещ, да?
– Так они же сами отдали, – взъерошилась Зинка. – Мы же их не грабили!
– Потому и мошенничество, а не разбой. Ищите хороших адвокатов.
Девушки явно струсили, но не сдавались.
– Тогда подумайте, как деньги употребить. Чтобы по-хорошему выйти из этого дурацкого положения.
– Вернуть? У нас ведь все записано, кто в каком доме, в какой квартире  сколько дал. И подписи их. Как положено. Ну, извинимся, объясним – тест,  мол, такой.
– Тогда вас уж точно побьют. И в милицию отведут. Не иначе.
Праздника, как ожидалось, не вышло. Не до смеха и шуток стало. Посидели за чаем молча, как на поминках, повздыхали.
– Я знаю, что делать, – под конец решилась Зинка. – Переведем все на  счет моего детдома. Там сейчас такая нищета, что бежит пацанва куда  глаза глядят. От бескормицы, от заброшенности. Такая беспризорщина  получилась в стране, как в гражданскую. Только теперь ФеликсаЭдмундовича  нет, кому мы нужны?
От этих слов стало еще тоскливее. Однако на том и порешили. Спасибо тебе, далекая рабыня Изаура!
4
В числе навещавших его по вечерам и в нерабочие дни были, как водится, и  завсегдатаи, и гости редкие, забегавшие от случая к случаю. Среди этих  последних – его еще школьные приятели-одноклассники Борис-Борчик и  Максим-Максик. Эти детские клички прилипли к ним надолго. Лещ тоже – от  фамилии Лещина.
Борчик в те годы был тоненьким тщедушным мальчишкой с узким, удлиненным  книзу лицом, на котором влажно светились прекрасные карие глаза. Волосам  его завидовали все девчонки, такие они были густые и курчавые, – даже  зимой без шапки ходить можно. Но Борчик все-таки ходил в шапке и даже в  импортной дубленке, потому что любящие родители с детства были озабочены  его здоровьем.
У Борчика, пожалуй, у единственного в классе, был свой домашний  компьютер с выходом в Интернет, целый шкаф книг, японские плееры – чтобы  слушать музыку по дороге в школу и из школы, в транспорте, на  прогулках. Он относился к этому вполне спокойно, носа не задирал,  наоборот, приглашал в свою комнату товарищей, объяснял и показывал, как  что работает, уверенный, что такая нужная электроника со временем будет у  всех.
После школы Борчик легко поступил в престижный технический вуз, так же  легко окончил его и теперь, находясь в аспирантуре, готовился к защите  диссертации.
Артем еще тогда, в школьном детстве, знал, что отец Борчика много и  успешно работал, возглавляя управление горторга, что все его знали и  уважали. Когда закончилась спокойная номенклатурная жизнь, он не стал  расхолаживаться, а принялся создавать для себя то, чего не мог позволить  ни семье, ни себе прежде. Магазины в городе, как и всюду, пустовали,  зато дачные гаражи у него были аккуратнейшим образом заполнены дорогими  заграничными холодильниками, стиральными машинами, электроникой на все  случаи жизни.
Иногда Борчик просил ребят помочь с погрузкой. Ему не отказывали, знали:  потом будет хорошее пиво, настоящая колбаса, дорогие сигареты. А что и  куда везут – не их дело. К наступлению светлого утра капитализма, когда  стало «разрешено все, что не запрещено законом», у них уже был свой  супермаркет вполне европейского вида с названием по всему фасаду  «НАИНА». Люди догадывались, что это в честь супруги первого Президента  России Наины Иосифовны, и никогда не уходили отсюда без покупок.
Однажды Борчик спросил, есть ли у него в банке свой счет. Для чего, удивился Артем, мол, с его капиталами там делать нечего.
– Тогда у меня к тебе просьба, по старой дружбе, – положи сотку. Для меня.
– Так у тебя, надо думать, свой счет имеется?
– Есть, конечно. Но так надо. Загашником для меня будет. Если сколько-то потребуется, вместе снимем.
– Только и делов? Да хоть сейчас!..
Потом на этот счет стали поступать какие-то деньги и, видно, немалые.  Откуда пришли, куда ушли – Артема не интересовало. Только для этого и  наведывался к нему Борис-Борчик.
Ну а Максим-Макс, в детстве просто Максик, был его прямой  противоположностью: простецкий пацан, в заношенном донельзя костюмчике,  вечно в чернильных кляксах, нестриженый, часто и немытый. Шумный,  беготной, но слабосильный.
Как-то сагитировал его Артем записаться в спортивную секцию боксеров.  Чтобы уметь постоять за себя, силенок набраться. Пожилой тренер осмотрел  их, покрутил-повертел перед собой и повелел надеть большие кожаные  рукавицы, которые почему-то называются перчатками.
– Вот, допустим, вас пригласили на ринг. Ты, Лещина, за какую команду  биться будешь? За «Буревестник»? Тоже птица знатная. А ты, Максимка? Ну  конечно, ты за «Спартак». Весовые категории у вас почти одинаковые, вот и  покажите что умеете.
– А мы, – залепетали мальчишки, – ничего показывать не умеем. Нам бы только посмотреть, поучиться. Ага…
– Ну помашите хотя бы кулаками, а я погляжу…
Сан Саныч, тренер этот, развел их на несколько метров по сторонам от себя, широко раскинул руки и затем резко свел вместе.
– Бокс!
Они поняли, что нужно биться, то есть махать кулаками, чтобы кто-то стал  чемпионом. По телевизору Артему приходилось не раз видеть боксерские  поединки, и он считал, что главное тут быстрота и натиск, чтобы  опередить противника. А чтобы не было так страшно, крепко зажмурился,  крикнул «ура» и кинулся вперед, колотя перед собой черными рукавицами  пустой воздух. Бежал-бежал, колотил-колотил – никого. Открыл глаза  –Максика и след простыл. Не совсем простыл, потому что вскоре  обнаружился он под самым потолком спортивного зала висящим на толстенном  канате и тоненько блеющим: «Ну снимите меня отсюда!»
Представляя теперь эту картину, Артем непременно вспоминал свой сон в  тетидашином доме после Васиных книжек. В том сне он тоже каким-то  образом «взлетел» на высоченное дерево без единого сучка, что и спасло  его от жуткой пасти тираннозавра. Как «взлетел» – не понять. Вот и  Максик совершил то, что ему никак не удавалось на уроках физкультуры.  Смеху-то было!..
Боксером Максик не стал, зато позже увлекся спортивной стрельбой. Да  так, что в мастера вышел. А Артема Сан Саныч взял-таки в свою детскую  секцию. В университете он тоже малость «помахал кулаками», защитил  второй спортивный разряд, а дальше не пошел – не до того стало.
Из слабого хлипкого мальчишки Максим как-то незаметно преобразился в  рослого, крепкого, даже симпатичного парня. Они учились в одном вузе,  хотя и на разных факультетах, вместе бегали по митингам и собраниям,  только когда Артем верховодил и ораторствовал, тот молча смотрел себе  под ноги и думал о чем-то своем.
Как-то Артем напомнил, какой оголтело орущей оравой выселяли они на  зимние сугробы университетский партком, как со свистом и улюлюканьем  выносили столы, стулья, книжные шкафы, старые, истертые до дыр кресла.  Руководил ими молодой прыщеватый препод с кафедры истории, заодно  умолявший не поломать, не разбить, не поцарапать. В тот же вечер все  это, свергнутое и развенчанное, тихо и мирно переправилось в его  полупустую квартиру. А что, дескать, вещи не люди – идеологическими  хворями не болеют.
– Придурки… Пустоголовое зверье! – коротко отозвался Максим на все эти  подробности. – И с кем я, подлец, тогда якшался! Никогда себе этого не  прощу…
– А теперь этот подонок уже доктор наук, профессор, заместитель ректора по науке…
– Шваль. Мокрица. Раздавить и растереть…
Что и говорить, прав был Максим, хоть и запоздало прав. Страна доживала  последние дни, набежавшие отовсюду, повылезшие из своих тайных схронов  хищники рвали на куски ее беззащитное прекрасное тело, глумились над  самым дорогим и заветным, а они, великовозрастные шалопаи, знай себе  ржали и улюлюкали над этим кровавым пиршеством.
– Гомозавры, – вспомнились слова брата Василия. – Люди с инстинктами и клыками драконов.
Когда на Кавказе разгорелась чеченская война, а следом за ней в Москве  стали взрываться бомбы в жилых домах, в метро и на вокзалах, в квартире  Артема друзья собирались чаще обычного. Страсти кипели. Негодование  перехлестывало через край. Молчал только угрюмый Макс. Лишь однажды  глухо проронил:
– Ублюдки, нашли с кем воевать. Будто не знают, где опиваются коньяками их подлинные враги… Да и наши тоже…
Артем чувствовал, что с его Максом творится что-то очень серьезное, но  тот от его расспросов всегда уходил, отмалчивался, замыкался в себе.  Заметил Артем и то, что он часто при оружии, а это уж совсем тревожно и  опасно. Куда приведет парня его категоричная непреклонность, его уже  сейчас плохо скрываемая решимость?
Впрочем, вскоре собственным оружием обзавелся и Артем. Случилось это  неожиданно и совсем случайно. Шел через пустырь, на котором начали  возводить еще один гигантский торгово-развлекательный центр с немеряными  торговыми площадями, кинозалами, саунами, бассейнами и заветными  «нумерами». Таких в городе было уже немало, даже пустующие корпуса  фабрик преобразили для своих удовольствий. Кто отмывал грязные деньги,  кто прихватил через так называемую залоговую (по сути бесплатную)  приватизацию, кто в «теневой экономике» мешки деньгами набил.
Так вот, шел он через это обширное пространство, чтобы скоротать путь к  трамвайной остановке, и вдруг – рев моторов, визг тормозов,  беспорядочная пальба. Какие-то две «организованные преступные  группировки» (ОПГ на жаргоне милиции) сшиблись в смертельной схватке за  передел сфер влияния в отдельно взятом городе.
Неподалеку от него, за капотом осанистого черного внедорожника, стрелял  куда-то лысый, весь в импортной «коже» мужик. Из густых кленовых  зарослей, куда от греха подальше шмыгнул Артем, в основном было видно  лишь его круглую, как капустный кочан, голову. При каждом выстреле она  резко дергалась, извергала отборные матюки и опять замирала, целясь в  противника.
И вдруг голова эта дернулась сильнее обычного и дико взревела. Мужик  сначала грохнулся на капот, потом проскользил вдоль всего автомобиля и,  выронив пистолет, повалился на землю. Пистолет долетел до самых кленов,  Артем хорошо различал его в примятой траве, настоящее стреляющее боевое  оружие! – и как было его не поднять? Поднял, осмотрел – в стволе всего  один патрон остался, сунул за пазуху и теми же кустами под грохот  сражения вышел куда хотел.
Подкатившие к месту события милиционеры в дело крутых парней не  вмешивались, покуривали возле своих почти детских (по сравнению с теми,  из которых стреляли) легковушек и весело похохатывали.
Артем не удержался, подбежал к ним.
– Остановите этих идиотов! Они же перебьют друг друга! Вон уже сколько лежит.
– Зачем мешать дядькам играть в войнушку? Чем больше перебьют, тем  лучше. Людей из них все равно не получится, – не отрываясь от наблюдения  за полем боя, обронил молоденький лейтенант.
То же самое говорил и Макс, когда заходила речь об очередной  «ликвидации» в белокаменной. Там стреляли чуть не каждый день – казалось  бы, все уже схвачено, переделено, куда еще! Ан нет, то ли на всех  жаждущих не хватило, то ли хватило, да не так.
Одним словом, ГОМОЗАВРЫ.
5
Странная началась жизнь: постоянно находясь среди людей, Артем все  явственнее чувствовал свое одиночество. Оно давило, угнетало, а когда  включал телевизор, делалось совсем невмоготу. Особенно в дни и ночи,  когда началось нешуточное противостояние президента и парламента.  Президент, за каждый свой шаг отчитывавшийся перед американцами, должно  быть, не без их подсказки принялся «закручивать гайки», чтобы даже писка  оппозиции не было слышно.
В стране готовился переворот. Согласно президентскому указу, намечались  запрещение всех партий, левых движений и их газет, роспуск парламента.  Тот неожиданно взбунтовался, забаррикадировался в своем «Белом доме»,  грозился вызвать в столицу войска. И тогда заговорили танковые пушки. На  виду у всего мира российский парламент горел!
Телевизоры буквально захлебывались злобой и ложью. Президентская обслуга  потрясала кулаками, призывала своего вождя не церемониться с  «красно-коричневой» оппозицией, утопить «гадину» в крови, превратить  столичные стадионы в концентрационные лагеря. Смотреть новостные  репортажи в те дни было жутко. Когда ведущие этих программ кричали о  «русском фашизме», Артему казалось, что их хищно разверстые рты  буквально забиты клыками. Одними клыками! Будь рядом Максим, он  непременно разнес бы эти «ящики» в клочья. Но того вдруг не стало.  Совсем.
Хорошо хоть Аника с Зинкой забегали по вечерам на его огонек. После  «выкупа из рабства» бедной рабыни Изауры ни о каких новых проектах не  заикались. Собранные деньги вроде бы отдали детскому дому, однако, судя  по всему, не обделили и себя: заметно приоделись, похорошели. Девчонки,  что с них возьмешь!..
И тогда он вспомнил о тете Даше и ее Долгой Версте. Предупредив  начальство, что отлучится на недельку в счет отпуска, быстро собрался и  рванул из города.
Тетя Даша была дома и очень обрадовалась племяннику. Но сразу же предупредила:
– На этот раз за книжками посидеть тебе не дам. Возьмешь домой,  почитаешь на досуге. А тут помоги своей тетке. Дел по горло, а я уже не  молодая, как видишь.
– Молодая, молодая, не старь себя раньше времени! – приобнял он ее за плечи. – Ну, что делать? С чего начнем?
– Сначала я тебя покормлю. Как коня перед работой. А потом уж и запрягу.
– Можно и так. Тележка твоя, смотрю, наготове. В лес по дрова? Или на  Чибисов луг за копешками? Накосила, поди, для своей кормилицы?
– Все так и есть. Ну, мой руки, щи в печке, думаю, еще не простыли. Давай, милок.
Два дня они возили эти самые копешки, сметали на сеновал. На зиму  хватит. А вот дров, хоть и лесок рядом, готовых не было. По традиции  приходилось обходиться только валежником и сухостоем, да и это еще  собрать надо, вынести к дороге, и уж оттуда – на тележку и во двор.
Как-то, передыхая на старых пнях, они разговорились о лесе. Артем возьми да спроси:
– Тетя Даша, почему так: в городе, среди множества людей, мне одиноко, а  здесь, среди дубов и берез, я как среди родни. Все слушают, не мешают  думать. Я один тут и все равно как не один. Будто меня тут много-много…
Та снисходительно передернула плечами, усмехнулась.
– А что же тут непонятного? Там вас тьма тьмущая. Один так живет, другой  этак, одному того надо, другому иного. Толкутся, нервничают, друг на  дружке зло срывают, завидуют, во всем – прежде всего свое. Хотя прежде и  там все больше по-людски жили. Вот была я у дочуры в райцентре,  поглядела ваш телевизор и, прости меня, Артемушка, сама звереть начала.
Она шумно вздохнула, подняла с земли несколько ядреных желудей, покатала в ладонях, ссыпала в карман фуфайки.
– Другое дело в поле или в лесу. Особенно в лесу. Вот мы сидим,  разговоры разговариваем, а деревья сошлись в круг, слушают. Тихо вместе с  нами думают, думать помогают. А в ваших телевизорах разве кто сегодня  думает? Разве способен тот, кто обзывает нас русскими фашистами, думать?  И что особенно гадко: пуще всех глотку дерут как раз те, кого ценой  собственной жизни спасали наши от фашистского истребления. Из-за одной  Польши миллионы у нас войну перетерпели. Всем миром их поддерживали, а  теперь что? Везде и всюду – они. Раньше как-то тихо, скромно вели себя, а  сейчас рвутся на самые верхи. А мы, стало быть, красно-коричневые,  фашисты, значит...
Нет, даже в лесу, даже с милой тетей Дашей не получается уйти от этой  гиблой, злой, загаженной жизни. А так мечталось – просто походить,  посидеть на пенечке, помолчать, послушать мудрую тишину. Вот покончим с  дровами, отпрошусь по грибы. Один с утра до ночи. С чаем у костра. С  паутинками на кустах. С тайной в каждом дупле…
Провожая его в обратный путь, тетя Даша сочла нужным дать племяннику житейский совет.
– Я вижу, что душа твоя неспокойна, милок. Кругом столько людей, а  поделиться не с кем. Это, конечно, угнетает. Жениться тебе нужно,  Артемий. Семья для человека – самая надежная опора. Тем более в такое  жуткое время, какое выпало на нашу долю. Может, уже есть кто на примете?
Артем смущенно пожал плечами:
– Да я как-то не задумывался об этом… Успеется…
– Всему свой час. Только не дай увлечь себя какой-нибудь вертихвостке,  которой уже с детства вбивают в голову, что главное для современной  женщины – роскошные волосы, бархатные ручки, шелковая кожа,  соблазнительное белье и… дальше стыдно говорить.
– Похоже, тетя Даша, в своем райцентре ты не только внуков нянчила, но и просвещалась с помощью телевизора.
– Какое тут просвещение! Тут самое настоящее развращение. Ведь кроме  барахла и… всего этого… ни слова о материнстве, о семье, душе. А как их  тренируют-то! Прямо тошнит. Ну где и когда девушка выходила на сцену в  одних трусиках! Да и те – одна веревочка с блестящим лоскутком впереди.  Какая из такой дуры выйдет жена, мать, хозяйка дома? Готовят не для  этого, а для продажи. Ни стыда, ни совести! А ведь у нас, русичей, стыд и  совесть извечно одно и то же. Было!
– Когда-то Гитлер освобождал своих солдат от этих «химер варварства»…
– Гитлеру не удалось, а наши культурные умники оказались поспособнее: с  молодежи зеленой начали, с девчонок. Так что гляди, милок, гляди. Ох,  гляди, родимый ты мой!
Портфель Василия Артем увез с собой. Теперь он изучал его тетрадки,  вырезки, места, отмеченные в книгах и журналах закладками, без спешки,  углубленно.
Что же двигало им, влекло, не давало покоя? Вот тетрадочка «Как возникла  Земля. Кто знает?» Имена ученых, гипотезы, цифры со многими нолями. И в  итоге: «Утверждают, что Земля образовалась вместе с Солнцем из  космической пыли и газов. Почему же Солнце стало звездой, а Земля  планетой? И откуда на ней взялась вода? Ведь без воды жизнь не  получается. Может, была не только пыль, но и космический лед, ледяные  кометы? А потом, когда Земля разогрелась (как?), лед растаял и залил всю  ее поверхность, а потом уже в ней…»
Что было потом в этой воде, он тогда еще толком не знал и, видимо, через  какое-то время дописал: «Самая начальная жизнь зародилась в воде мелких  заливов, хорошо прогреваемых солнцем. Вот бы узнать – из чего! Может, и  сейчас это происходит, а мы не знаем. Что там образуется еще?»
Ну, Вася-фантазер! И зачем тебе это? Вокруг тебя столько всякой жизни, а  тебя тянет бог знает куда, – зачем? Что движет тобой – удивление,  вызванное величием и разнообразием жизни? Собственная малость в ней?  Страх, преклонение, восторг? Тайна?
В отличие от школьника Васи, Артем теперь знал, что все началось с  белка, без которого жизнь невозможна. Но откуда он взялся на Земле, ведь  в космосе и космических телах его, готовенького, нет. Зато даже в  метеоритах в огромном количестве обнаружены сложные органические  соединения, аминокислоты. При определенных условиях из них может  сложиться молекула белка. Такие условия на планете имелись, и она  сложилась… А всё многие миллионы и миллиарды лет до нас началось именно с  космоса.
Три-четыре десятка лет назад, особенно после полетов в космическое  пространство человека, мир буквально заболел космосом. А лучшая часть  человеческого мира, известно, это дети, те же мальчишки… Вася в те годы  был одним из них – выходит, не избежал этой болезни и он.
Довольный своей догадкой Артем отложил тетрадь и вышел на балкон  покурить. Конечно, космос – великая загадка, а загадки всегда хочется  разгадать. Вот Вася и разгадывал, увлекся на всю свою короткую жизнь.  Вспомнилось, как трудно было оторвать его от книг, как часто, совсем еще  пацан, он не понимал своего брата и даже пытался спорить с ним. Эх,  если бы он знал тогда, что ждет их впереди!..
И все-таки одной этой догадки было явно мало, она не вмещала в себя  всего Василия. Конечно, от обнаружения на небесных телах сложных  органических соединений сама собой напрашивалась мысль о других планетах  бесконечной Вселенной, ведь и на них тоже падали метеориты. А раз так,  то, значит, и там существует жизнь, которая для мальчишки всегда  воплощалась в Человеке. Стало быть, в космосе земляне не одни, и встречи  с инопланетянами-братьями неизбежны. Надо только дотерпеть…
Это были мысли мальчика. Голос юноши зазвучал из других тетрадок,  исписанных уже более мелким летящим почерком. «Принято считать, что  человек произошел от приматов. Не верю. Мы и они – все же разные виды.  Бог тоже ни при чем, потому что он создавал свой мир всего-то шесть или  семь тысяч лет назад, когда все и без него существовало уже сотни  миллионов лет. Прилетел из Космоса? Красивая сказка, в которую мальцом  верил и я. Теперь я почти точно знаю, что изначальную жизнь на Земле  создала сама Земля. А затем Жизнь стала создавать все новую и новую  Жизнь, и в том числе Человека. И наша забота – не мешать ей творить,  иначе исчезнем и сами…»
Вечером к нему заглянула Аника. Обрадовалась:
– Наконец-то ты дома. А я чего только не передумала. Уже решила, что уехал в Москву Белый дом защищать.
Артем смутился.
– Ты слишком хорошо обо мне думаешь…
За чаем и разговорами засиделись допоздна. Проводив девушку до автобуса,  вернулся, механически включил телевизор. Знаменитый Белый дом стоял  черный от копоти и кое-где еще дымился. Президент принимал поздравления с  успешно проведенной операцией и пьяно улыбался. Улыбкой гомозавра.
6
Вот уже который день Артем занимался «утрясанием» списков по новой  приватизации. Каждый раз, когда, казалось, все уже учтено и уточнено, от  шефа появлялись новые замечания и указания, порой прямо  противоположные. Откуда они проистекают, он хорошо себе представлял по  опыту прежних лет. Там, за высокими дверьми начальственных кабинетов,  еще задолго до утверждения этих списков идет отчаянная схватка разных  кланов и групп, упорно тянущих «одеяло» на себя. В конце концов победят  сильнейшие и изворотливейшие, списки будут окончательно одобрены,  «проголосованы», опубликованы («у нас все прозрачно!»), но это совсем не  значит, что наступил мир, все улеглось и успокоилось. Просто схватки  перейдут в другие места, в ход пойдут другие аргументы, порой  стреляющие. Все, кто тут «служит», это хорошо знают, хотя ничего не  могут изменить. Пусть все давно опостылело, обрыдло, – тяни свою лямку.  Ведь ты всего лишь клерк, чьим терпением и потом смазывают шестерни  громоздкой бюрократической машины, чтобы та работала тихо, без резких  скрипов и сбоев, не раздражая почтенную публику.
После короткого обеденного перерыва его затребовал к себе один из  начальников. Поручение как поручение (что им, бессловесным клеркам,  только не поручается!) – найти хорошего лектора из экономистов и  пригласить на встречу с «нашими людьми» из Союза промышленников и  негоциантов.
Артем перебрал в памяти несколько известных в городе имен и остановился  на Иване Митрофановиче Овинове. О, этот Овинов – личность  преоригинальная. Доктор, профессор, образования и интеллекта на  десятерых достанет. Знает с десяток языков, побывал во многих странах,  вся подноготная мировой экономики для него открытая книга. И обо всем –  прямо, открыто, без разных экивоков и политеса: ты спросил – я ответил,  дальше переваривай сам.
Артем слушал его лекции в университете и не удивлялся, узнав, что за эти  не всем приятные качества его еще при Горбачеве изгнали из столицы в  глухую провинцию на перевоспитание в духе перестройки и нового мышления.  И в самом деле: что делать властям с человеком, который никак не хочет  идти в ногу со всеми? Бузотер, неперестроившийся элемент, ретроград!  Вместо того чтобы помогать наводить мосты с Западом, он кроет его по  всем пунктам и направлениям, предрекает близкий крах. А что позволяет  себе говорить об Америке! Что подумают о нас там!..
Попасть на эту встречу Артему не удалось, не вышел рылом. Но по тем  разговорам, по тому тихому переполоху, что прокатился по всем коридорам и  курилкам Управления, догадывался: Иван Митрофанович подсыпал всем перцу  под завязку. Каким был, таким и остался. Вот это действительно ученый!
Но с ним они ничего не сделают, против правды не попрешь. И замолчать не  заставишь, – статьи его зачитываются до дыр, их печатает вся Европа и  та же Америка, ибо и там находятся трезвые головы, которым не  безразлично будущее своих стран.
Другое дело – судьба мелкого клерка, одного из тысяч и миллионов пешек на огромной шахматной доске государства.
Артема вскоре уволили «по сокращению штатов». Хотя он всегда чувствовал  себя тут непрочно, но теперь на какое-то время растерялся. И было  отчего: не так давно обзавелся семьей, строил заманчивые планы, как все,  мечтал о хорошем. Чем больше он занимался бумагами брата Василия, тем  острее чувствовал необходимость возобновить учебу. Заходил в  университет, справился: да, восстановиться можно, но без стипендии и за  плату. А на какие средства прикажете жить, тем более что он сейчас не  один?
Анике решил ничего не говорить, пока не подыщет себе какую-нибудь  работенку. Заглянул на кафедру физвоспитания к своему бывшему тренеру.  Интересный был у него тренер – сам боксер, мастер спорта. Так вот,  занимаясь с молодежью, он часто напоминал: «На ринге нет зверей. Главное  – выиграть бой, а не искалечить противника. Нокаут – это не правило, а  исключение». Сначала Артему это казалось странным, а со временем понял:  бокс – это тоже спортивная игра. Она требует искусства и честного  мастерства. Тогда и зрителям бой на ринге будет интересен.
Узнав о нынешнем положении Артема, тренер подумал и предложил:
– Знаешь, я сейчас по совместительству еще во вневедомственной охране  работаю, кадры их развиваю. Заходи, может, понравится. То, что форму  потерял, – не беда, за месяц вернешь.
Зашел, постучал по «груше», помахал кулаками с одним из начинающих, сел  посмотреть тренировку. Да, за последние годы бокс сильно изменился.  Изменился и его «добрый» тренер: то возле одной, то возле другой пары  слышался его резкий требовательный голос: «Не симулировать мне, не  симулировать! Где твой атакующий стиль? По печени, по печени бей! Под  дых! Хуком справа – в скулу! Противник почти в нокауте – добивай!»
В других парах отрабатывали приемы бокса с элементами восточных  единоборств. Артем поморщился, будто это ему сейчас съездила по роже  чья-то ступня или колено.
– Ну, это уж совсем не спорт… К чему это?
– Жестокое время – жестокие нравы, молодой человек. Народ требует хлеба и зрелищ, – жестко прокомментировал тренер.
– Наш народ требует хлеба, работы и человеческого обращения. Драться за  деньги он еще, может, станет, но за деньги наслаждаться кровавым  мордобоем – вряд ли.
Артем уже пожалел, что пришел сюда.
– Народ, он разный. Тот, который платит нам, и не то еще смотрит. И за  немалые, скажу тебе, денежки. А это на сегодня – пустяки. Ты бы бой без  правил поглядел!
И Артем поглядел.
Спорткомплекс, рассчитанный не на одну тысячу зрителей, был полон. Ярко  освещенный квадрат ринга в центре его приковал к себе внимание этих  тысяч. Сначала на него выпустили несколько детских пар. Те задорно  попрыгали, помахали ручонками, но, не заработав даже положенных  зрительских хлопков, исчезли в полумраке зала.
Детей сменили ребята из юношеской спортивной школы. Эти уже поднаторели в  азах, этим уже вбили в головы, что спорт – совсем не игра и уж тем  более не искусство: бей и не знай пощады.
Юношей сменили, как их представили, боксеры из школы олимпийского  резерва – две пары в среднем и полусреднем весе, обладатели высших  спортивных разрядов.
Хотя бои эти носили лишь показательный, чисто коммерческий характер,  боксеры бились ожесточенно, всеми своими конечностями. Появилась первая  кровь – и зал это оценил. Пока еще сдержанными аплодисментами, ведь  главное – впереди.
А на главное, на закуску, устроители спортивного праздника предложили,  так сказать, самое пикантное блюдо – этот самый «бой без правил». Долго и  зычно, прямо-таки по-американски, рекламировали своих  героев-неогладиаторов. Еще не видя их, зал вскипел криками, воплями,  свистом; вокруг ринга закружились, завихлялись, заломались то ли в  танце, то ли в страстях африканской похоти почти совсем обнаженные  девичьи фигуры.
А потом началось. Бойцы, как древнеримские гладиаторы, как ужасные  тираннозавры мезозоя, бились насмерть. Расшибали друг другу физиономии,  ломали руки, ноги, разбивали головы, бросали один другого на жесткий пол  ринга, топтали противника ногами, швыряли за канаты. Жаждавшие крови  получили ее в избытке. И все кричали: «Так его, так! Добей чужака,  добей!»
Артем не знал, кто из них чужой, кто свой, кричал и улюлюкал вместе со  всеми, забыв самого себя, вмиг растеряв все свои прежние убеждения, видя  перед собой лишь этот ярко освещенный помост и оскаленные пасти, сплошь  набитые огромными хищными клыками.
Ночью ему опять снился ужасный сон. Как и в прошлый раз, его преследовал  самый жестокий хищник древнего мезозоя – тираннозавр. Как быстро он ни  бежал, тот догонял его могучими скачками и уже смрадно дышал в затылок.  Но тут откуда ни возьмись появился конь. Артем вскочил ему на спину и  умчался в бескрайнюю травяную степь. Хотя ни лошадей, ни покрытых травой  степей тогда на Земле еще не было.
Утром Аника спросила:
– Ты чего так во сне кричал? Я даже на кухню сбежала от страха.
– Да так, – приходя в себя, нахмурился Артем. – Сон такой был…
И побежал в ванную – посмотреть, что стало и с его клыками, сам не гомозавр ли уже…
7
Нет, «развивать» кадры для фирмы своего бывшего тренера Артем не пошел.  Устроился в другое место – рядовым вахтером: сутки на службе – двое  дома. Деньги не ахти какие, но жить можно, вот только как Аника на это  посмотрит? Она тоже где-то вроде бы служила, но он не допытывался, тем  более о ее заработках, захочет – скажет сама.
Пока он служил в Управлении, они виделись только по вечерам, не считая  ночей да выходных. А тут обратил внимание на то, что его молодая женушка  никуда по утрам не торопится, иногда ей звонит или заходит к ней ее  «отчаянная» Зинка, и они, весело переговариваясь, куда-то направляются.  Уж не выкупать ли какую-нибудь новую страдалицу из рабства? Поводов для  подобных «шуток» жизнь подбрасывает под завязку: то и дело разбиваются  самолеты, горят дома и целые деревни, бушуют наводнения, рушатся шахты,  взрываются артсклады. Несчастные жертвы бедствуют, в помощи нуждаются  многие.
Это его встревожило, но вида не показывал, тем более что ни тех сумок,  ни того ящичка с прорезью наверху в доме не было. Отношения у них  сложились ровные, необременительные, не без сучков и задоринок, конечно,  но вполне нормальные для молодой семьи.
Но однажды его Аника взбрыкнула. Когда увидела в форме охранника-вахтера.
– Это что – вам в Управлении такую форму выдали?
– А что, вполне приличная. Не находишь?
– Не нахожу. Э-э, погоди, это что еще за маскарад? – уже встревожилась жена. – Это что еще за «охрана»?
– Так меня же из Управления… того. Давненько уже.
– Они тебя «того», а ты ворон считаешь?! Ну, мужик! Там на тебе воду возили, тут охранять себя поставили. Как сторожевого пса!
– Ну-ну, так уж и… Временно ведь. Скоро освободится место референта у…  Как-нибудь переживем, не волнуйся, – принялся успокаивать ее Артем.
– Если тебя это «как-нибудь» устраивает, то меня, извини, нет. Вчера ты  был пусть и клерком, но подающим надежды, сегодня ты вахтер, в этой  форме – как с печатью на лбу, а кем станешь, когда тебя и отсюда «того»?  Дворником, оператором по уборке дворов и территорий? Ну, это уже без  меня!
Они поссорились. Не примирила их и волшебница ночь, превосходно умеющая  это делать со дня сотворения человека. С неделю молчали, настороженно  обходили друг друга, ждали, кто нарушит это тягостное молчание первым.  Артем хоть и был обижен, зла на жену не держал. А когда та вдруг  поинтересовалась, почему у него такая странная фамилия – Лещина – и что  она означает, с готовностью принялся объяснять.
– Лещина – это такой кустарник, орешник. В наших лесах растет. Ну, на  нем еще такие орешки бывают. Соберешь, вылущишь, поджаришь – объедение.  Сейчас как раз время собирать подходит. Хочешь, поедем? Я знаю куда.
Вскоре к нему накоротке заглянул живший теперь в основном в Москве  Борчик. Сходили в банк, где он снял со своего «загашника» нужную ему  сумму, покалякали. Тут Артем и предложил ему съездить за орехами.
– Тут недалеко. Оттуда моя мать родом. Заодно отдохнем, проветримся, а  то все дела, дела. Была б у меня машина, а у тебя вон какой мустанг!
Борчик не возражал, и в ближайший выходной, прихватив Анику с Зинкой,  они отправились в Долгую Версту. Никем не тронутый орешник словно  дожидался их. Орехов – видимо-невидимо. Собирали с азартом вырвавшихся  на волю горожан, весело перекликались в густом кустарнике, хвастали друг  перед другом – у кого пакеты полнее.
На обратном пути заехали к тете Даше. Артем познакомил ее со своей  женой, намекнул, что указание ее выполнил, спросил о внуках, сестре. Та  угощала неожиданных гостей холодным молоком с их же городскими  гостинцами – хлебом и баранками – и все присматривалась к Анике. Улучив  момент, он спросил: ну, мол, как, довольна? Тетя привычно передернула  плечами:
– С виду милая… ручки бархатные… Однако, похоже, скрытная, упрямица… Гляди, милок, гляди…
Довольный поездкой Борчик пообещал Артему подобрать для него серьезную  работу. Вскоре позвонил, обрадовал: в создающийся городской земельный  комитет требуются мобильные, грамотные работники.
– Долго не раздумывай, это ж, брат, золотое дно. Пооботрешься – убедишься.
Его приняли, предупредив, что для начала немало придется походить с  теодолитом. Ну что ж, походить так походить. С теодолитом так с  теодолитом.
И опять жизнь пошла своим чередом. К весне власти приняли решение о  включении в черту города земель ближайших разоренных колхозов. Все лето  он пропадал там, оформляя участки под новые коллективные сады и  коттеджное строительство. Когда начальник отдела спросил, есть ли у него  дача, и, узнав, что Артему пока не до этого, прямо сказал, что он  отсталый человек.
– Не хочешь выращивать картошку, так возьми хоть соток тридцать под  коттедж. Когда разбогатеешь – построишь. Не будет нужды в коттедже –  продашь. Очень скоро эта земля золотой станет.
Его внесли в список, оставалось преодолеть некоторые формальности. Это  дело он поручил Анике, потому что был постоянно занят полевыми работами в  других местах. А вскоре и забыл об этом.
Новая работа пришлась Артему по сердцу: все лето на улице, на свежем  воздухе, не на мертвом городском асфальте, а на живой, зеленой земле.  Загорел, окреп, даже вроде бы еще подрос – под сто восемьдесят. И платят  здорово! Этак он годика за два отложит столько, что сможет наконец  закончить учебу, а уж там… Что могло быть «там», он представлял слабо,  но был уверен, что еще лучше.
Горожане радовались, а ему эти заросшие бурьяном и мелким осинником  поля, эти заброшенные черные деревушки рвали душу – сказывались  крестьянские корни. В прежние годы под сады, и то с боем, выделялись  лишь разные неудоби – сырые заболоченные места, овраги, каменистые  холмы, а теперь вдруг – настоящие черноземы, о которых шутят: воткни в  землю оглоблю – телега вырастет.
Мысль властей понятна – отвлечь, занять голодающий люд хотя бы надеждой  на собственную картошку. Голод, известно, не тетка: не то что пирожка,  картохи не подаст. Вот и пусть пластаются на земле, кормят себя сами.  Тем более что впереди новые выборы, а результаты их зависят не только от  опыта имиджмейкеров, наглости нанятых трубадуров, изворотливости  местных начальничков, но и от этого самого безликого многомиллионного  избирателя. Проверено и испытано во многих регионах мира: лиши народ  последней надежды, доведи его до неминуемой гибели, а потом кинь во  спасение соломинку – и можешь быть уверен: эти уже не поднимутся с  колен. Тем более что новые поколения появятся не скоро – некому рожать.
В иных домах приходилось видеть многолюдные семьи беженцев из прежних  южных республик, ищущих спасения в России. Еще не умершая память вела их  сюда в надежде выжить среди прежде дружественного им народа. Но теперь и  сам этот ограбленный и униженный народ, теряя сотни тысяч жизней  ежегодно, был не в состоянии сохранить себя. Не стало работы ни своим,  ни прибылым. Кое-кому где-то удавалось пристроиться, а отчаявшиеся  брались за оружие, за торговлю наркотиками, за хищение людей. Кровавый  морок девяностых Россия не забудет никогда.
Жить в городе становилось опасно. Люди в спешном порядке устанавливали в  своих домах и квартирах бронированные двери, на окнах нижних этажей  появились сварные стальные решетки, из года в год увеличивалось  количество стражей порядка, рос спрос на сторожевых собак.
В таких условиях поневоле подумаешь о средствах самозащиты. Артему  повезло – у него имелся настоящий боевой пистолет, правда, с  одним-единственным патроном. Регистрировать его не стал, не без  основания полагая, что отберут, мало того – затеют следствие: кто таков,  откуда заполучил, где использовал, – беды не оберешься.
Однажды, когда Аники не было дома, он извлек его из своего схрона,  разобрал, тщательно протер и задумался. Что с ним делать: брать с собой  или вернуть на прежнее место?
И тут пришла жена. Увидела – ахнула.
– А это у тебя откуда, Артем? На работе выдали? Так стало опасно? А как быть нам, остальным?
– Остальным в портфелях кирпичи носить. Говорят, даже отважные чеченские  террористы тех, кто с кирпичами, не трогают, трусят, – отшутился он.
– Ну, тебе бы только посмеяться. Может, уедем отсюда? В нашем заштатном  полугороде-полудеревне, наверное, по-прежнему тихо. Там тебе ни  олигархов, ни бандитских разборок, потому что наш тамошний социализм не  успел создать экономической базы для их сегодняшнего вроде бы  капитализма. Подумаем? Нет?
– Наверное, нет, Анна…
Он впервые назвал ее полным настоящим именем, словно хотел этим сказать:  мол, довольно играть в детство, оно давно истаяло, наступила серьезная  взрослая жизнь, а та вишь какая непростая.
– А я тут боюсь. И за себя, и за тебя. Даже днем. Даже когда Зинка рядом…
– Ну да, без Зинки ты не можешь. Она твой оруженосец в юбке. Тоже мне Дон Кихот и Санча Панса!
– Тебе все шутить…
В другой раз она ласково подсела к нему на диванчик, заглянула в глаза.
– А это, орешек мой, что такое? Оказывается, ты у нас олигарх, а я и не догадывалась.
В руке у нее была тоненькая синенькая книжица – сберегательная книжка, и она растерянно вертела ее перед собой.
– На счету больше ста пятидесяти миллионов. А сколько уже взято за эти  годы!.. Кто ты, Артемий Лещина, – владелец лампы Аладдина, резидент  чьей-то богатой разведки, фальшивомонетчик? Поэтому тебе и учиться не  надо, и любая работа тебя устраивает. Почему тогда не купишь машину, не  свозишь меня в круиз вокруг Европы, не водишь в рестораны и щеголяешь  все в одних и тех же джинсиках? Почему и еще сто раз почему?
Она так разволновалась, что вся полыхала, и уже не просто спрашивала, а  кричала во весь голос, обвиняла, разоблачала, ставила к стенке.
Пришлось супругу разочаровать, выдать их с Борисом-Борчиком тайну: мол,  это его заначка, а скорее даже не его, а отца, настоящего по местным  масштабам олигарха; можешь, дескать, позвонить ему сама и  удостовериться. А он чужим деньгам не счетовод.
Позвонила, удостоверилась, пообещала помалкивать, – друзья же. Несколько  дней ходила хмурая, погруженная в какие-то свои мысли, опасливая. Даже  на улицу не выходила. Точно была уверена, что там ее ждет какая-то беда.
Артем тоже заволновался. Случись что с отцом Борчика или с самим  Борчиком, выйдут и на него. Сделают соучастником каких-то их дел. Каких –  он не знал и не интересовался, но вряд ли благих, потому что благими  делами миллионов и миллиардов не наживешь.
Беспокоил и пистолет, который он теперь всегда носил с собой. То и дело  вспоминалась кровавая разборка на пустыре, где и подобрал его. И зачем  поднял, тем более с единственным патроном? В какой-нибудь  непредсказуемой ситуации может и выстрелить. Он хорошо помнил себя,  вместе со всеми лютующего в том спортзале, где проходил «бой без  правил». И что тогда его так завело? Свихнувшаяся, орущая вокруг черная  масса? Или в нем самом от рождения тоже заложено что-то дикое, звериное,  а в тот момент проснувшееся? Ну да, все мы, если разобраться, немного  гомозавры. Тем более сейчас.
8
А жизнь шла своим чередом. В стволах деревьев образовалось еще одно  кольцо. С большой кровью и жутким позором закончилась первая чеченская  война. Ненавидимый народом президент, сделав свое лихое дело, отбыл на  покой. Появился новый, почти молодой, почти симпатичный, однако тоже  любящий поговорить…
Борчика на этот раз не было особенно долго. А Артем его ждал, чтобы,  наконец, развязать их затянувшийся узелок. Права Анна, не дело это. Пора  кончать.
А потом как-то вдруг не стало и Анны. Сначала он не особенно и  затревожился, ведь и прежде она частенько пропадала у своей подружки. Но  дни шли, а ее все не было. Сходил на квартиру, где они с Зинкой снимали  комнату, – нет и там. Зинки тоже нет. Хозяева сказали – съехали. Когда?  Неделю назад. Куда? А Бог их знает, Россия велика.
Как-то сразу подумалось – умыкнули какие-нибудь чеченцы на выкуп. Но те  так вслепую не действуют: надо точно знать, что похищенных есть чем  выкупать и кому. Такую дурочку они не сваляют. Однако – никаких следов.  Вот и ломай теперь голову…
Сколько ни ломал, ни думал, ничего путевого не выходило. А тут явился,  наконец, и Борчик. Прямо с самолета, весь какой-то взъерошенный,  издерганный. Очень торопил.
Обрадованный Артем быстро собрался, потому что до закрытия банка  оставался всего час. Но уже на пороге вспомнил: как всегда, потребуются  паспорт и сберкнижка. Паспорт был на месте, и он механически сунул его в  нагрудный карман. А вот сберкнижки не было. Ни в шкафчике, ни на  полках, ни в других карманах.
Растерянный и настойчиво подгоняемый Борчиком, он принялся лихорадочно  перетряхивать всю свою одежду, постель, кухонные ящики – нет и нет.  Кое-что из вещей жены обнаружилось, а сволочную сберкнижку эту как  ветром унесло.
– Унесло… унесло… – бессмысленно твердил он прилипшее к языку слово и  вдруг, весь мокрый от холодного пота, обескураженный и злой, обессиленно  рухнул на диван. –Кто унес? Куда? По какому праву?..
Озадаченный его видом, Борчик деликатно присел рядом, тронул за плечо.
– Не мечи икру. Спроси Анику. Уж она-то знает: женщина.
– Нет тут никакой женщины! Испарилась! Или испарили! – вне себя заорал на него Артем и заплакал.
Потом, уже вместе, они начали перебирать все заново. Перебирали,  перетряхивали весь вечер, всю ночь, выпили пару бутылок водки и  свалились на полу, где и уснули.
Утром Борчик объяснил свое нетерпение тем, что скоро, точно такого-то  числа, Москва отбросит у российских миллионов три последних ноля.  Девальвация рубля в тысячу раз! На этом же можно здорово заработать.  Только успеть вовремя и не быть дураком. Дураками они с отцом не были,  однако могли не успеть. Не успеть из-за того, что этого романтика  перестройки, этого неудачника и придурка бросила жена и увела с собой  чужие деньги. Его деньги, черт побери!..
В банке, куда они все-таки пошли, Артему сказали, что такого вклада у  них нет. Теперь стало ясно: взявший сберкнижку умудрился закрыть счет и  скрыться. И этим человеком могла быть только жена владельца вклада –  Аника-Анна. Это не укладывалось в голове, но скорее всего было именно  так. Другой версии они с Борчиком не видели.
Оставленное Артемом письменное заявление служители банка все-таки  приняли, обещали разобраться, но предупредили, что дело это сложное и  долгое, ничего подобного у них прежде не случалось.
– Боюсь, ничего у нас не выгорит, – выйдя на улицу, сказал приятелю Артем. – Дело дохлое. Анну не отыскать.
Тот помолчал, нервными торопливыми затяжками докурил сигарету и, не глядя ему в лицо, жестко бросил:
– Выгорит не выгорит, а расчет за тобой. Когда дело касается денег, отец  шутить не любит. Жду два дня. А что касается жены – иди в милицию,  пусть ищут.
Вечером к нему домой заглянул неведомо где пропадавший несколько лет  Максим. Узнав о его беде, решительно хватил кулаком по столу и, чеканя  слова, отрезал:
– Никакого долга у тебя перед этими упырями нет! Считай, что это был  твой вклад, твой! Ни в суд, ни еще куда они не сунутся, потому что у них  нет никаких доказательств. Не дай себя запугать.
О себе больше молчал или был чрезвычайно немногословен. Да, в девяносто  третьем кинулся в Москву. Был в Белом доме. Депутаты в основном  оказались мякотью и болтунами. Вожди – болтунами и дерьмом. Поднять не  то что Россию, Москву не смогли. Ни одной дивизии. Демагоги. Потом  кое-где братьям-славянам помогал. Всюду разброд и гнилье. Сталина не  хватает. Без него – кранты.
Пообещав прийти завтра, Макс ушел, и Артем кинулся прибираться в  квартире. Попутно снова осматривал каждый ящик, полку, книгу, вещь –  бесполезно. Разложив на столе свой личный капитал, с таким трудом  собранный на учебу, пересчитал – мелочь, только на один семестр. А надо  продержаться целых два года.
Что у него есть еще? Вот эта двухкомнатная квартира. Нужно узнать,  сколько за нее могут дать. Что еще? И возликовал: земля! Земля у него  есть! Она, скорее всего, еще не стала золотой, но ведь тоже чего-то  стоит? Продать ее ко всем чертям! Завтра съездить в этот квадрат, где  уже возводятся вожделенные коттеджи, и – объявление на каждый столб и  забор. Сколько всего получится? Ему бы хоть часть «долга» отдать…
Вспомнилось категорическое Максово «никакого долга». Он лишь горестно  вздохнул: тот скажет. Сказать просто, а тут можешь и пулю в затылок  словить. Такое не прощается… Ну, Анна, ну, девка бархатные ручки…  Доведется встретиться – своими руками удавлю!..
Утром он отправился в район знаменитых Осокинских садов, раскинувшихся  слева от шоссе до самого горизонта. Огромное поле с мягким уклоном на  север, по другую сторону дороги, было отдано под жилищную застройку.  Здесь уже вовсю кипела работа: устанавливались заборы, рылись котлованы.  Завозились железобетонные блоки, плиты, кирпич, возводились стены.
В этом строительном муравейнике Артем не сразу нашел нужный квадрат, а в  нем свой сдвоенный участок. А нашел квадрат – не обнаружил участка.  Всюду шла работа. И на той земле, что он облюбовал для себя, – тоже.
Удивленный, прошел на стройку. Спросил хозяина. Тот только что привел из  города автокран и теперь ставил строительной бригаде задачу по укладке  блоков в стены цокольного этажа.
Артем поздоровался, вежливо дождался окончания разговора и отвел хозяина  в сторону, подальше от работающей техники. Сочувственно спросил:
– Ну как, нелегко дается осуществление мечты? Место нравится?
– Место хорошее, здоровое, – закивал тот. – А что касаемо мечты, так это  скорее суровая необходимость. Семья разрослась, а купить жилье в городе  ничуть не дешевле, чем построить свой дом. Специально денежек сколотил  для этого. Нефтяник я по делу. Северный… А что интересуешься?
Артем закурил, помолчал, подумал.
– Да вот и я планировал тут корни пустить, да что-то не получается.
– Почему?
– Потому что вы, уважаемый товарищ, заняли мой участок и уже строитесь.
Хозяин, видно, ничего подобного не ожидал, отступил на шаг и не без подозрения оглядел пришельца с ног до головы.
– Что-то ты путаешь, земляк. Эту землицу я приобрел на свои кровные. Не так давно.
– Купили, значит?
– Купил. Если ты серьезно, пойдем в машину, там у меня вся документация, покажу.
Прошли к машине, стали разбираться.
– Вот, погляди, у кого купил. Лещина А.М.
– Так это я и есть Лещина Артем Михайлович. Но я ничего никому не продавал.
Хозяин досадливо сплюнул.
– Вот, читай сам, недовера!.. Не мужик это. Баба это, вот тут расшифровано – Анна Матвеевна Лещина… Орехова иначе…
Дальше слушать Артем не стал, вернее – не смог. И сюда дотянулись эти  хваткие бархатные ручки! Грязных миллионов показалось мало! А как же:  аппетит приходит во время еды. Не поперхнулась, поди, сглотнула, не жуя.  Ну, Аника, ну, Анна Матвеевна! Вот уж хищница, всем гомозаврам  гомозавр!
Медленно, спотыкаясь и шатаясь, как подвыпивший, вернулся Артем на  шоссе, добрел до автобусной остановки, занял очередь на ожидавшийся рейс  и сел на откосе высокого дорожного полотна покурить. Но не сиделось. Он  поднялся и, докурив последнюю сигарету, стал бесцельно слоняться среди  все подходивших и подходивших садоводов.
Стояла середина лета, начало июля. В садах только начинался сбор первого  урожая –клубники, ранней смородины и черешни, – поэтому люди шли еще  налегке, с плетеными корзинами, ведерками, яркими пакетами. Все были  весело оживлены, и от всех веяло сладким духом долгожданного счастья.
Не вслушиваясь в говор соседей, Артем вел собственный разговор.  Неслышный, внутри себя, с самим собой. Как теперь жить, и стоит ли жить,  зачем? Все рухнуло. И сам он рухнул, как подпиленное дерево вот в этой  лесополосе. У того хоть от пня пойдет новая поросль, а от него не  останется ничего. Таким, как он, нет места в этой жизни. Он в ней чужак и  должен исчезнуть. И это – расплата. За доверчивость, простодушие,  глупый романтизм придуманной кем-то «перестройки». Мерзко, жестоко, но  вполне согласно с нравами времени. И все-таки чего-то нестерпимо жаль…
Ровно гудела под стремительными колесами дорога; ласково шелестела в  молодой лесополосе подуставшая от жары тополиная листва; по высокому  синему небу, слегка покачиваясь, медленно плыли мягкие белые облака; над  холмами, что застывшей каменной волной тянулись вдоль невидимой отсюда  реки, прохладной синевой наливалась еще далекая туча.
Артем исходил эту землю вдоль и поперек, с теодолитом и без него, в  летний зной и в промозглые осенние дожди, а теперь она сама словно  уходила от него, уплывала из-под его ног. Странно было чувствовать то,  чего еще не чувствовали другие. Вон и тополя по-прежнему спокойно  трепещут на ветру. И облака плывут. И небо синеет… Почему? Он не успел  додумать этой зыбкой мысли, что-то за его спиной мгновенно переменилось,  пронзительно вскрикнуло нечеловеческими голосами, обрушилось мягкой  обволакивающей чернотой, и он с головой утонул в этой черноте…
9
Возвращение света и его в этот свет было странным и непонятным.  Единственное, что он почувствовал и осознал, было то, что задыхается.  Словно воздух вдруг превратился в огромную стеклянно-твердую массу,  вовсе не предназначенной для дыхания. Он беспомощно хватал его широко  открытым ртом, глотал, заталкивал в легкие, а тот вставал поперек,  морозно клубился во рту и гортани и дальше не шел.
Краем мысли Артем догадался, что умирает, ведь без воздуха жизни нет.  Это нисколько не испугало его, скорее даже обрадовало. Но вдруг где-то  рядом и в себе самом он расслышал слабый тоненький свист. Оставив все  попытки задышать, он прислушался к нему и опять ушел в черноту.
Новое возвращение в жизнь он осознал не сразу: просто смотрел, просто  слышал какие-то звуки, просто посвистывал горлом, которое теперь  освобождалось от спазм и становилось живее.
Глаза его видели рядом массу лежащих с ним людей. Впрочем, кое-кто даже  сидел, глядя перед собой выпученными глазами и растирая по лицу что-то  красное и текучее. Многие не двигались, точно спали, а у двигавшихся  беспомощно открывались и закрывались рты. Должно быть, они что-то  кричали, но он их не слышал. Зато теперь уже совсем явственно слышал  свой собственный свист-сип. Какая-то малая струйка воздуха стала  пробиваться в легкие.
Вскоре опять все исчезло. Сколько это длилось, не заметил, зато потом он  очнулся удивительно легким, хотя и неподвижным. Теперь он не только  видел, слышал, но и осознавал: на шоссе произошло что-то невероятное и  всю очередь на автобус буквально смело с обочины вниз с полотна вплоть  до самой лесополосы. Мужчина, еще недавно сидевший неподалеку от него,  теперь лежал и не подавал признаков жизни. Женщина, чья голова упиралась  в его коленки, негромко вскрикивала: «Сева, Сева, ты где?», – но никто  не откликался. Неожиданно тихо лежащий рядом с ней старик резво сел и  широко раскрытыми синими глазами уставился на свои окровавленные руки.  По лицу из-под слипшихся седых волос струйками стекала кровь. Несмотря  на это, он безмятежно, по-детски улыбался.
Поди, в шоке не чувствует боли, подумалось Артему. Сам он тоже ее не  чувствовал, ему даже было хорошо. На всякий случай подвигал руками –  действуют, только левую что-то держит, не пускает в плече. Штанина на  левой ноге задралась, обнажив голень, из которой бойким фонтанчиком,  пульсируя, бьет кровь. Пошевелил пальцами ног – живые. Попытался с  правого бока повернуться на спину – не получилось. Попробовал еще раз –  то же самое. Тело не слушалось его, не реагировало на его желания и  команды. Это плохо.
Женщина, до того окликавшая сына или внука, опять подала голос: «Сева,  Сева, ты где? Ты живой?» Но тот по-прежнему не отзывался: должно быть,  среди живых его уже не было.
Старик с синими глазами и безмятежной детской улыбкой резко покачнулся и  упал на спину. Голова его громко стукнулась о жесткую землю. Других  звуков он не произвел: то ли обеспамятел, то ли затих навсегда. Зато  громко стонали и молили о помощи раненые. Их было много. Но помочь пока  было некому.
Сколько это длилось? Артему вдруг показалось, что он, пораженный и  повергнутый врагом наземь, лежит на поле недавно прогремевшего боя.  Сейчас враги вернутся и добьют тех, кто еще жив. А свои, если одержат  победу, подберут раненых и похоронят павших…
Наверху вдруг началось какое-то движение. Машины одна за другой  подкатывали на шоссе к бетонному остановочному павильону, где до того  маячила одна-единственная то ли черная, то ли темно-синяя иномарка с  открытой дверцей. Подбежавшие извлекли из нее большого грузного  человека, который то ли спал, то ли был крепко пьян, и поволокли в  сторону своих мигалок. Высыпавшие из карет скорой помощи люди в белом  занялись пострадавшими. Мертвых выносили наверх и укладывали вдоль  дороги. Раненым наскоро делали уколы, перевязывали, выносили или  помогали подняться, выводили наверх. Артема едва не забыли, уже готовые  умчаться в город.
– А ты чего лежишь? – крикнули пробегавшие мимо спасатели. – Все уже уехали, остались только мы.
Артем дернулся, чтобы подняться, но не смог. Легкое тело на деле  оказалось таким тяжелым и обессиленным, что он отказался от всяких  попыток сделать это самостоятельно.
– Не могу…
Раздумывать было некогда, два спасателя подхватили его под руки, вместе с  ним одним махом взлетели на высокое дорожное полотно и усадили на  единственное свободное сиденье.
До города долетели, как на крыльях. У подъезда приемного покоя больницы  выгружались две «скорые». Одних выносили на носилках, другие, опираясь  на плечи врачей, выбирались сами. Артем и здесь подняться не смог: боли  не было, но не было и сил. Так ему тогда казалось. Внесли на носилках.
В обширном приемном покое было почему-то сумрачно и тесно от большого  количества носилок, каталок и колясок на скрипящих шатких колесиках, от  сновавших между ними врачей и медсестер, от сбежавшихся родственников  пострадавших. С трупами проще – тех сгрузили в морге, а дальше – дело  патологоанатомов; с живыми – куда как больше хлопот. Анализы крови, мочи  немедленно! Рентген легких, ребер и позвоночника –  срочно!Ультразвуковое обследование всей «требухи» – тоже.
До сих пор Артем не чувствовал боли и блаженствовал, радуясь тому, что  руки-ноги целы, кровяной фонтанчик запекся сам собой, голова тоже на  месте, но когда его привезли на рентген и начали вертеть то в одну, то в  другую сторону, он завопил так, что не узнал собственного голоса. Боль,  разом охватившая все тело, была похожа на пожар. Не боль даже, а  сплошной огонь. Из него нет выхода, никакой спасатель или пожарный из  него тебя не вытащит, ибо он не вне тебя, а внутри. В каждом атоме, в  каждой клетке.
Видя, что он задыхается, длинными толстыми иглами ему ввели что-то в  легкие, и они словно распахнулись, опять задышали. Уже в палате  подключили к капельнице, сделали сразу несколько разных уколов в черные  бедра. Никакими болями эти процедуры не сопровождались, по крайней мере,  он их не чувствовал: то ли медицинские сестрички были такими  мастерицами, то ли черное тело настолько онемело, что хоть коли, хоть  режь его – не почует. А впрочем, разве в таком огне обратишь внимание на  укус какого-то комара?
10
Первая неделя в палате прошла для него как в аду. Днем, кусая губы и  цепляясь за прохладное железо койки, он еще держался, даже не подавал  голоса, а вот по ночам куда-то проваливался, полз и, должно быть, в  бреду стонал и кричал. Об этом можно было догадаться по реакции соседей.  В один из врачебных обходов лежавший у окна парень с переломом ноги  даже потребовал перевести его куда-нибудь подальше: мол, ночью спать не  дает. На него шикнули, но он еще долго что-то бурчал себе под нос.
Артему стало обидно и стыдно, однако сделал вид, что не расслышал такой  нелепой в хирургическом отделении жалобы. Теперь он постарается и ночью  контролировать себя! Но приходила очередная ночь – и он опять куда-то  исчезал и только утром вспоминал, что снова полз, кого-то звал, скреб  ногтями жесткий деревянный щит, на который его уложили. Ночью над собой  он уже не был властен.
Лечащий врач, еще очень молодой, подошел к нему лишь на второй день.  Объяснил, что ничего страшного с ним, к счастью, не случилось, сломано  только два ребра с левой стороны, поэтому лежать нужно исключительно на  спине. Перелом ребер всегда очень болезнен, однако надо перетерпеть. А  что до черноты, то это гематомы, последствие ушибов. У него вообще много  чего травмировано – и печень, и селезенка, и почки, но он еще молодой, а  на молодом все заживает как на собаке. Сказал и засмеялся, то ли чтобы  ободрить, то ли самому шутка очень понравилась. И ушел.
А ночью кошмары продолжали мучить Артема по-прежнему. Потом он никак не  мог вспомнить, что же это было. А однажды все-таки четко вспомнил очень  странную картину. Вот он, не такой человек, как обычно, не больной, не  здоровый, а какое-то малое облачко, плывет по воздуху среди городских  домов. Медленно так, осторожно плывет, чтобы случайно не залететь в  чье-нибудь открытое окно, в сторону реки плывет. А вот и она, да такая,  каких не бывает в этих краях: в глубоком черном ущелье, даже воды не  видать, а над ней, от берега до берега, – мост. Он глядит с высоты и  видит, что уже и не мост, а только остатки деревянных конструкций от  него, а на самой середине этого полуразрушенного моста на обломках  черных досок лежит что-то черное, похожее на человека. Из-за реки к нему  слетаются большие черные птицы, клюют его и улетают. Тут же прилетают  другие и тоже клюют. Он отгоняет их несуществующими руками, а они все  летят и летят. То ли сон, то ли бред – страшно… Ведь этот труп – он.
А уколы все продолжались. Их сделали уже великое множество, однако боль  не унималась, огонь не стихал. На жестком ложе тело кричало от муки.  Чтобы хоть немного облегчить ее, он засовывал под спину руки, пытался  поддержать ее ладонями, и ненадолго ему это удавалось. Тогда он получал  возможность свободно подышать. Слава Богу, теперь он это мог. Легкие  сами просили воздуха, и он дышал, дышал.
К соседям приходили родные, навещали друзья, а он был один. Хорошо хоть  сестрички без конца теребили его своими процедурами, о чем-то говорили  между собой, ободряли его. Врач лишь издали поглядывал в его сторону, но  больше не заговаривал. Заведующий отделением осматривал только  загипсованных и тех, кто ждал операции. Серьезный человек!..
Дня через три или четыре Раечка, самая рослая и сильная из медсестер, позвала его с порога:
– Вставай, Лещина, на рентген велят.
Вставай – ничего себе! И иди – хорошо бы!
– Не могу. Подождет ваш рентген.
По всему, девушка обиделась. Подошла, молча просунула одну руку под поясницу, другую под голову, напряглась.
– Ну, мужики пошли, сломают пару ребрышек и уже в крик. Вот я тебя сейчас…
Склонилась еще ниже, поднатужилась, рванула, и он в самом деле закричал. Раечка озадачилась.
– Что это у тебя там? У тебя же только два ребра на груди… А там что?
– Там бывает позвоночник. Не знаете?
– А с ним что?
– Если б я знал… Врача спросите.
– Он тебя осматривал?
– Через рентгеновскую пленку. Вот про ребра и сказал. Позвоночник его не интересует.
– Ну, дела!..
Девушка метнулась в коридор и вскоре вернулась с креслицем на колесах.
– Давай-ка я тебя туда свезу. Пройти рентген нужно обязательно. Тем  более что… Ну давай, помаленьку, помаленьку… Терпи, дружок, терпи…
Так-таки свозила она Артема на этот самый рентген. По бесконечным  коридорам с бесконечными поворотами, с этажа на этаж на лифтах. Потом  тем же путем обратно, уже на своем этаже, приглушив голос, посоветовала:
– Непременно добейся, чтобы тебя осмотрел заведующий. С позвоночником шутки плохи.
На следующем обходе Артем спросил, что показывает рентген. Врач принес  пленку, заведующий посмотрел ее на свет, пощелкал пальцем по  чересполосице ребер и пожал плечами:
– Все нормально, молодой человек. Скоро бегать будете.
– Бегать. А вы бы все-таки посмотрели позвоночник, – попросил Артем. –  По-моему, вся болища именно оттуда и прет. За ребра я не опасаюсь.
Заведующий снял очки, переглянулся с молоденьким врачом и снисходительно усмехнулся:
– Видите, какие у нас пошли больные? Больше нас знают!
И Артему:
– Лежите и поправляйтесь. Сколько вы у нас? Ну вот, с завтрашнего дня  начинайте подниматься. Для начала до столовой и назад. Движение – залог  здоровья, помните!
Потом, как всегда, совершенно неожиданно в палате появился Максим. Как же Артем обрадовался ему!
– Ну вот, а я все больницы объездил, – сказал тот смущенно. – Как ты тут?
– Живой пока…
– А семерых из вашей компании уже похоронили. Тебе повезло.
– Думаешь? А я бы, кажется, с любым из них местами поменялся.
– Тяжко?
– Хуже некуда.
– Ничего, не навсегда же.
– Кто бы сказал…
На десятый день с утра предупредили:
– Готовьтесь, выписываем.
– Уже? И как же я… – растерялся он. – Только подниматься начал.
– Такой теперь порядок: десять дней – и домой. Дома долечиваться будете.
При больнице имелась поликлиника, к ней его до окончательного  выздоровления и прикрепили. Перед уходом дали выписной эпикриз, в  котором значилось, что он, Артем Лещина, поступил в больницу четвертого  августа и выписан девятого этого же месяца. Травма, со слов больного,  транспортная, перелом ребер 3-го и 4-го слева…
– Ничего не пойму, что вы тут насочиняли, – помахал он бумажкой. – Какой сегодня месяц?
– Ну, июль, – засмущалась девочка в белом.
– А тут что: поступил четвертого августа. Августа, которого еще нет! Как это понимать?
– А какая вам разница: что июль, что август…
– Так я же работаю, что мне скажут на работе? Где прогулял целый месяц? А  я что? Переделайте свою бумажку, чтоб все было правильно.
– А как правильно?
– Поступил девятого июля, выписан девятнадцатого июля же. И что это еще  за «со слов»? Позвоните в приемный покой, там все знают. Я сколько-то  подожду…
Артема трясло от слабости и боли. Прислонившись спиной к стене, стал  ждать. Девочки долго не было, в кабинете заведующего отделением шел  приглушенный нервный разговор. Наконец вышла. Говорит, теперь все в  порядке. Даже в конверт положила. И то ладно.
На крыльце, куда ему помогла добраться сердобольная Раечка, встретились с  Максимом. Тот шел с передачей, хотел побаловать друга свежими фруктами и  очень удивился, что Артема уже «вылечили».
– Дали выписку, пленки с рентгена. Завтра обратно – в их поликлинику.
– Ну и как, ноги идут?
– Все на месте. И все кричит, спасу нет. Стою и думаю: как доберусь до  дому? А тут ты. Спасибо тебе, Макс, вдвоем с тобой мы как-нибудь эту  задачу решим.
Максим тут же договорился с одним из «извозчиков», но забраться в его  «жигуль» Артем не смог: не позволяла кричащая спина. Побрели к автобусу.  Максим помог забраться в салон, усадил в мягкое кресло поближе к  выходу. Но и сидеть было невозможно, особенно когда автобус тронулся и  заковылял на ухабах. Пришлось встать, широко расставить ноги и крепко  ухватиться руками за спинки кресел. Так и доехали.
В связи с тем, что назавтра Максим был занят с командой стрелков,  которую ускоренно готовил к большим соревнованиям, решили с посещением  поликлиники денек подождать, а пока заготовить побольше продуктов, чтобы  потом не отвлекаться на такие мелочи.
В то время, когда Макс сновал между маркетами-магазинами и домом, Артем  приходил в себя после мучительной дороги, лежа на своем широком диване.  Мысли, одна печальнее другой, не выходили за пределы его нынешнего  положения. Анна, конечно же, не вернется, надеяться на это не стоит; но  как она умудрилась обнулить счет по его сберкнижке, в банке теперь что –  дураки работают? Борчик с отцом от него так просто не отстанут –  неужели придется продать квартиру?
Воспоминания о днях, проведенных в больнице, угнетали не меньше. Нет, он  не надеялся найти там слишком уже внимательных и сердобольных людей, но  и на такое явное пренебрежение не рассчитывал. Особенно его возмущало  это «по словам больного», как будто и не было той массовой трагедии у  Осокинских садов, о которой говорил весь город. И на работу позвонить  нужно, а то, поди, потеряли его там…
В поликлинике, куда его через день сопроводил безотказный Максим, Артема  принял весьма пожилой с усталыми печальными глазами травматолог. Велел  раздеться, прощупал, простукал каждый позвонок, долго разглядывал  рентгеновские снимки и устало опустился на свое место.
– Что вам сказать, молодой человек? – заговорил он после долгого  молчания. – Не нравится мне ваш позвоночник. Особенно пятый и  двенадцатый позвонки. Особенно двенадцатый, что на границе грудного и  поясничного отделов. Сходили бы вы на компьютерную томографию – для  начала по поводу двенадцатого. Это в основном корпусе. Деньги у вас  есть? Там это за плату. А потом опять ко мне…
Деньги, все, сколько у него их было, находились при нем, и они  отправились туда с направлением травматолога. Новая процедура, о которой  раньше ни Артему, ни Максиму даже слышать не приходилось, прошла  довольно быстро. Хозяйка кабинета озадаченно посмотрела на него и  попросила подождать результата в коридоре. Когда она вышла с парой  листочков в руках, глаза ее горели негодованием.
– А почему, позвольте спросить, вы тут расхаживаете? Почему не в палате?
Артем принялся терпеливо объяснять, что в палате уже лежал, целых десять  дней, и что его недавно выписали домой. Сказал и о сильных болях во  всей спине, и о посещении поликлиники.
– Ну, коновалы! – прервала она его сердито. – У вас ведь плохо с  позвоночником. Компрессивный осколочный перелом двенадцатого. Посмотрите  сами, какой получился «цветок»…
Артем вгляделся в один из ее листков и отшатнулся. Осколки  межпозвоночного диска, которых было пять, действительно напоминали  зловещий пятилепестковый цветок.